Бархатный

Остаётся ровно ночь до того, как им придётся разъехаться по разным странам: Хес вернётся в Москву, чтобы продолжать долбиться с видом на жительство, а Шевцов уедет в любимую всем сердцем, но такую к черту ненужную без Леши Прагу. Последний вечер они проводят на берегу, где влажный воздух путается меж пальцев их сплетенных, где благоухает и пахнет океан, завораживающий своей красотой-глубиной, тем же и пугающий. В Лос-Анджелесе до них, за руки держащихся, дела никому нет, поэтому они преспокойно гуляют у кромки воды, провожая их последний закат в страстной Америке. Но не такой страстной, как неожиданно нахлынувшие по возвращению в снятую квартиру чувства. Едва ли не руки у Шевцова дрожат от желания, когда уставший за день Хес падает на кровать и просто взгляд на него переводит, такой же раскаленный, как и у него самого. Он шумно втягивает носом плотный воздух и приподнимается на локтях, наблюдая, как завороженный Шевцов на него идёт, и в секунду оказывается меж его разведенных ног. Он сразу подаётся вперёд, чтобы поцеловать его жадно, как никогда за прошедшие недели, сразу с языком, без остатка, влажно, горячо, так, что от одного поцелуя внизу живота теплеет, и оба они прекрасно понимают, что этой ночью выспаться ни у одного не получится. Первым поцелуй Губанов разрывает, уже весь раскрасневшийся, румянец даже на плечах едва заметный проступил, но скрытый под толстовкой привычно. Шевцов мажет губами по его переносице обгоревшей, не в силах ни на дюйм от него оторваться, пока тот переводит дыхание шумно и смотрит на него так по-блядски из-под ресниц своих длинных, закрученных, едва ли не просит взглядом своим. И эта просьба не остаётся неуслышанной. Хес пахнет океаном, влажностью, свежестью и самой настоящей страстью, что Шевцова ведёт, и он пальцами пробирается под его толстовку, чтобы ребра выпирающие огладить, а потом и вовсе её стянуть под неожиданно громкий всхлип ведомого, случайно получившийся вместо обыкновенного вздоха. Он дышит громко, по всей комнате эхом его дыхание отдаётся, бьет набатом в голове Шевцова, пока он шею его усыпает влажными следами собственных губ, с каждым все ниже спускаясь, и вскоре уже проводя кончиком языка по его ключице острой. Настоящее варварство на его молочной коже кровоподтеки оставлять, но у Шевцова на его тело карт-бланш, и он оставляет ещё один прямо на солнечном сплетении, яркий, под очередной вздох-стон Лешин в воздухе тягучем, липком, тяжелом. Словно кот он зализывает нанесенные раны, коих не так много на деле, но Губанова кожа настолько бледная, настолько под ней хорошо виднеются сосуды, что они, полопавшись, оставили яркие бордово-фиолетовые отметины, издалека заметные. Подобные же остаются у него на бёдрах, когда Шевцов хватает за них резко, чтобы притянуть к себе ближе и вновь затянуть во влажный поцелуй, который становится отправной точкой этой ночи. Красный Губанов не только из-за солнца, кожу его изувечившего отчасти, но теперь ещё и от настоящего животного желания, желания тактильного, чтобы кожа к кожа, без всякой защиты. Конечно, Шевцов чувствует, Шевцов понимает, и видит он огонёк в затуманенном взгляде, когда с себя стаскивает футболку и на пол отправляет, где следом и оказываются штаны Хеса от какой-то ахуеть какой дорогой фирмы, название которой запомнить так и не получилось. Губановым хочется любоваться, его тело хочется изучать вновь и вновь, с каждым разом что-то новое находя, и Леша порой себе не может отказать в этом удовольствии, и вновь ладонями оглаживает его ребра сотню раз пересчитанные, на талию переходит женственную, прижимаясь губами ко впалому животу, кожу вбирает ими и оставляет очередной засос, а заодно и едва уловимое раздражение от щетины, которое утром обязательно проявится, а пока Губанов лишь шипит с тихим "Леша" и вжимается в постель, пытаясь от колючего контакта с короткими волосками уйти, а тот смеётся и специально щекой к его животу прижимается, чем на его теле целый табун мурашек вызывает и недовольный его вздох, такой высокий, едва не срывающийся на стон. Окончательно крышу Шевцову сносит когда он нижнюю губу нервно кусает и закрывает лицо рукой перед тем как протяжно простонать от одного лишь безобидного движения – Леша случайно проехался ладонью по его внутренней стороне бедра, даже сам того не заметив, но результатом остался более чем доволен, и дальше пошёл уже на запрещённый приём, положил ладонь на заметно выпирающий бугорок и едва ощутимо сжал, чем заставил Губанова откинуть голову назад и открыть рот в немом стоне, да так, что тот даже забывает про свои комплексы, и вместо того, чтобы закрыть рот рукой, сжимает в пальцах до побеления одеяло. Хватает его на сиплых вдох и медленный, уже неслышный выдох, потерявшийся в звуке расстегнутой ширинки и скинутых Шевцовым джинс. – Хочется тебе? – горячим дыханием своим ухо Лешино опаляет и зубами мочку захватывает, нежную кожу за ушком языком приглаживает, носом невольно проезжается по коротким волоскам, прекрасно зная, что это его зона эрогенная, отчего Губанов как дышать забывает и сердце пару ударов пропускает, невольно тянется красными уже от трения ладошками к изнывающему члену, чему тут же препятствует Шевцов, руку его за запястье перехватывая. – Не смей. Тот выдыхает рвано и падает на спину тяжело, не в силах держаться вовсе, но даже сквозь пелену незримую чувствует, как Шевцов его нагим оставляет, и, не дожидаясь Губанова просьбы гасит все освещение, дотянувшись до выключателя прямо с постели их двуспальной, которую от подписчиков оказалось очень тяжело прятать, дабы подозрений не вызывать. Леша физически ощущает на себе взгляд Шевцова, его тихое "солнце" оседает теплотой на подсознании и той же теплотой отдается в них живота, и он невольно дёргает бёдрами, когда тот за них его хватает, ближе к себе протягивая, но немного силу не рассчитывает, из-за чего на утро у Губанова явные следы от его ладоней останутся, что ещё долгие недели собой эту ночь будут напоминать, а пока он со вздохом эту непреднамеренную грубость принимать, не желая, чтобы тот руки свои убирал с его бёдер. Шевцов проводит ладонью по его бархатистой, гладкой коже, прижимается губами к прохладному его бедру, вместе с тем берет его хрупкую щиколотку в кольцо пальцев, оставляя следы белые, и поцелуями влажными к своей же руке поднимется. Торопиться сейчас ни к чему, поэтому он губами мажет по косточке выпирающей, после пальцами вновь вниз перебираясь. Губанову и хочется, и колется, он нетерпеливо ерзает по постели, а смазка с головки по животу мажет, холодит, отчего становится только хуже, ведь хочется большего, всего и сразу, как бы он оттягивать удовольствие не любил. Вечная жизнь за окном останавливается словно и весь дом в тишину погружается, либо же они настолько концентрируются друг на друге, что все остальное на второй план отходит. Шевцов не может себе отказать в удовольствии вновь коснуться губами его впалого живота, мазнуть щекой, заставляя его ещё сильнее втянуть и выдохнуть сладкое "Леша", приторное, ещё долго отдающееся в голове. Кожу приятно охватывает прохлада постельного белья, особенно на контрасте с горячими руками Леши, только что державшими его крепко за бедра. Губанов сам очень контрастен в этот момент: вроде и расслаблен, но в то же время невероятно напряжен, чтобы сдерживаться и не сделать себе приятно самостоятельно. У него внутри все горит, пылает желанием, но кожа все прохладной остаётся, даже при такой температуре в комнате. Он сам же тянет на себя Шевцова, руками своими длинными шею его обвивает и целует с невероятной нежностью, которая сама переходит в страсть, и вот он уже оттягивает его нижнюю губу зубами, а тот перенимает инициативу и этот уже грубый поцелуй возвращает в более нежное русло. Губановым хочется наслаждаться, покрывать каждый миллиметр его прекрасного тела влажными поцелуями, до всего коснуться губами, ничего не упустить, оставить следы на тонкой коже, чтобы они ещё долго напоминали об этих мгновениях. Шевцов опускается ниже и лицом оказывается на уровне его бёдер подтянутых, которые тут же со внутренней стороны краткими поцелуями покрывает, с чего тот с концами сыпется. – Пожалуйста, Леш, продолжай, – с придыханием произносит он, чувствуя прикосновение щетины к своей коже, и тут же спешит одернуть ногу от этого неожиданного ощущения, хоть и столь приятного сейчас, а Шевцов лишь вновь щекой к его бедру прижимается, заметив такую реакцию. – Леш, ну раздражение будет, прекрати. – Так мне продолжить или прекратить? – игриво интересуется он голосом хриплым своим, оставляет лёгкий поцелуй на тазовой косточке выпирающей. – Продолжай. — Солнце, перевернись на живот, — Леша помогает ему в этом и сразу же к его теплой спине наклоняется, носом проводит невидимую линию от загривка до первого позвонка, целует туда же, где влажные от испарины волоски к нежной коже прилипли, спускается ниже, специально ведя щекой, оставляя на податливом теле больше следов своего присутствия. Хес крепко пахом к постели прижимается, дабы завет партнера не нарушать да и хоть немного себя ублажить. Нежность и ласка от Шевцова – редкость, ибо свои отношения им скрывать приходится, и такого открытого к тактильному Лешу он видит лишь за кадром, что нечасто происходит, а получать такую заботу вовсе бесценно, ибо зачастую только в постели он дает такую волю своим чувствам. Он притирается пахом к постели и тихо скулит в подушку, и единственное, что отвлекает его от изнывающего члена – сильные руки, которыми Леша водит по его хрупкой спине, которыми оглаживает худую талию, слишком для мужской фигуры выделяющуюся, отвлекают теплые влажные губы, вновь касающиеся его спины, небритая щетина, оставляющая после себя заметное раздражение уже сейчас, а что на утро будет – даже представить страшно. Шевцов помогает ему вновь перевернуться на спину и первый зрительный контакт устанавливает, что Губанову так нравится, и тот вздыхает тихо, хлопает глазами своими блядскими и весь румянцем покрывается, и Леша наконец увидеть может как у того даже плечи порозовели от смущения и одновременно небывалой раскрепощенности. Первым на близость идет Губанов, кое-как становится на колени, и, дрожа, чмокает его в губы кратко и опускается вниз, чтобы стянуть с Шевцова нижнее белье. Тот уже терпеть не может, кажется, как и сам Леша, поэтому никак не сопротивляется, когда Губанов обхватывает его налитый член ладонью и на пробу языком по головке проводит, не до конца еще уверенный, сможет ли принять его в рот полностью. Все сознание от такого контакта концентрируется на одной точке, куда резко кровь приливает, и Шевцову и очень плохо одновременно, просто от такого изобилия чувств, и очень хорошо по той же причине. Леша ласков, он тоже мужчина и знает, как правильно обхватить, где надавить, как сделать правильно, знает то, что не знает ни одна женщина, и потому процесс в разы приятнее. Теплые губы Лешины по разгоряченной нежной коже проходятся, и того бросает то в жар, то в холод. Шевцов не будет давить, настаивать, но от его гортанного стона Губанову самому хочется взять поглубже, сделать приятнее, и он первый раз за все их считанные половые акты решается взять полностью, и реакция Шевцова не заставляет его об этом пожалеть: тому и к лицу кровь прилила, раскраснелся весь, на висках испарина проступила, рот в немом стоне открыл и взгляд такой томный, возбужденный, что Губанова заставляет опуститься ниже и взять в рот больше, на что получает еще один стон, протяжный, с едва уловимой мольбой. Он выглядит так, словно кончит вот-вот, но Леша то знает, что секс с Шевцовым – это минимум на пару часов, поэтому ему просто очень хорошо, а не на грани он. У Шевцова даже губы красные, и Губанову это кажется невероятно привлекательным. Он не верит, что в возбужденном состоянии выглядит так же, настолько же привлекательно, что его настолько же хочется поцеловать, приласкать, сделать приятно, он просто не верит, что настолько же совершенным в этот момент смотрится. Леша обводит языком венки на члене партнера и отстраняется ненадолго, чтобы перевести дыхание. Шевцов неожиданно его за подбородок берет и к себе тянет, затягивает в поцелуй очередной, которого Губанов не ожидал, из-за чего он выходит смазанным и сумбурным, но от того не менее прекрасным. Губанов уже плохо отличает реальность от собственных мыслей, настолько глубоко погрузился в собственные ощущение и эмоции, что когда спина касается прохладного одеяла смятого, это вызывает слишком бурную для того простого ощущения реакцию – тихий стон на сбитом дыхании и тяжелый вдох. Шевцов оказывается привычно сверху, гладит Хеса по бедрам его нежным, сжимает в ладонях, оставляя отметины, но все равно боль причиненную компенсирует мягкими поглаживаниями, все чаще к его члену подбирающимися. Лешу бросает то в жар, то в холод от такого длительного сдерживания собственных желаний, так еще и Шевцов дразнит, все никак не позволяя получить того, что так хочется. Весь мир сужается до одной точки, и Шевцов понимает – дальше тянуть некуда, а иначе Хес просто потеряет от такого напряжения интерес, пропадет это невероятное возбуждение и их секс превратится в обыкновенную бытовуху, способ снять напряжение, что ни один, ни другой не хотел. Сейчас, на стадии изучения друг друга, каждый их половой акт – нечто особенное и запоминающееся. С каждым разом они узнают больше о партнере, о слабых местах, об эрогенных зонах друг друга, и прочих приятных мелочах, из которых вкупе складываются невероятные ощущения. Купленная еще в России смазка неплохой оказывается, поэтому в Нью-Йорке они решили с этим пока не экспериментировать и ею продолжить пользоваться. Губанов глаза закрывает, когда слышит щелчок крышки вишневого дюрекса, а потом и запах приятный чувствует, чуть сладковатый, но не приторный, и пару часов без отвращения к этому запаху он запросто выдерживает, хотя любые другие ароматизаторы принять не может. Смазка из упаковки холодная, поэтому Шевцов дает время чтобы она на его пальцах нагрелась, а Губанов уже от одного осознания того, что его дальше ждет, привычно занервничал и потерял прежнюю расслабленность и податливость. Как бы он не доверял своему партнеру, все еще боится болезненных ощущений, как в первый раз, из-за чего до сих пор нуждается к моральной подготовке. — Солнце, ну ты ведь понимаешь, что я не сделаю тебе больно? – Шевцов наклоняется к нему, целует в ушко красное, зная, как Леше нравится это. В этом он и видит доверие, когда партнер твой знает тебя до мелочей, знает, куда чмокнуть нужно, в какой момент, чтобы расслабить, расположить к дальнейшим своим действиям. – Пожалуйста, доверься мне. Тебе нечего стесняться. Губанов чувствует прикосновение прохладных пальцев к сфинктеру, из-за чего по всему телу неконтролируемо мурашки пробегаются и хочется сразу попасть в Лешины объятия, теплые такие, сильные, и что он сразу получает: Шевцов наклоняется и дает возможность себя обнять, а пока Хес, разнеженный этим, расслабляется, тот вводит палец первый, на что получает громкий вздох, в стон переходящий. Губанов пробегается языком по губам а потом вновь рот в немом стоне открывает, когда Леша практически сразу же второй палец вводит. Для Хеса это слишком, ему хочется метаться по кровати, он чувствительным донельзя сразу становится, сжимает в ладонях одеяло и зачем-то пытается быть тише. Нервно сглатывает слюну, невольно ноги сводит, на что получает отстранившегося недалеко Шевцова и поглаживания нежные по внутренней стороне бедра, не позволяющие ноги свести. Леша нежен, терпелив, такой выдержке бы любой позавидовал, настолько возбужденный с должной осторожностью подготовить партнера к сексу не каждый сможет. Губанов за такую чуткость безмерно благодарен и сам старается ускорить этот тяжёлый процесс, расслабляется настолько, насколько может и позволяет тому пальцами уже более уверенно двигать. Дискомфорт пропадает сразу же, как ведомый полностью доверять начинает своему партнеру, доверяет ему все заботы об их сексе, и оттого же расслабляется, понимая, что его тело в надежных руках. Анальный секс – всегда прерогатива отношений, построенных на доверии, и Шевцов ценит невероятно такую открытость по отношению к себе. По коже пробегается приятный холодок из открытого настежь окна, но оттого менее жарко в комнате не становится. Губанов ощущает в себе уже и третий палец, приятную стимуляцию, все те же сильные руки своего партнера, на контрасте так нежно гладящие его по бедрам. – Леш, все, – Хес чувствует готовность к дальнейшим действиям и сам проявляет инициативу, жестом его к себе подзывает, и, чтобы резким не быть, тянется к его губам, но не прикасается. На пару секунд они зависают, соприкоснувшись лбами, и дышат тяжело. – Давай, ну… Шевцов усмехается, оставляет легкий поцелуй на его губах, позволяя не договаривать. Это не первый их секс, но Губанову все еще до румянца неловко, тем более произносить такое. Еще более неловко проявлять инициативу, это ведь его первые однополые отношения, первая однополая связь, и он до дрожи боится сделать что-то неправильно. Лешу это забавит, но он с пониманием относится к его осторожности и каждый день дает понять: они оба неопытны, делать ошибки – нормально. Сам он спокойно идет на эксперименты, делает первые шаги, хоть и самому бывает страшно отпугнуть, но понимает: Губанов более стеснительный и нерешительный, нужно брать контроль над ситуацией в свои руки; оттого Леша в осадок выпадает, когда Хес уверенно давит ему на плечи и в ту же секунду оказывается сверху. Его вес даже не ощущается, и возбуждение ли в том виновато, либо Губанов и вправду едва ли не невесомый – не время сейчас разбираться. Вдвойне более чувствительным Шевцов становится, стоит Хесу пальцами своими длинными вслепую его члена коснуться. Леша хочет возразить про презервативы, но Губанов уже до смазки дотянулся, и останавливать его не хочется, тем более тот не раз уговаривал «Леш, ну давай без защиты». В этот раз у Шевцова не хватает самообладания отказать. Возможность к нормальной коммуникации отпадает вместе с контролем над ситуацией, когда Губанов, вздохнув на высокой ноте, рот в немом стоне открывает, насаживаясь на его член медленно. Общение теперь только тактильное, но им и такого с головой хватает. Шевцов перехватывает его ладони с собственных плечей и пальцы их переплетает. Для Губанова это дополнительная поддержка, и добрую часть веса он перекладывает на его руки. Зрительный контакт, такой необходимый Губанову, они не разрывают ни на секунду. Оба хотят больше, и Леша опускается слишком быстро для себя, не сдержавшись, и, что удивительно – дискомфорта не чувствует. У Шевцова взгляд томный, устало-нежный, но с присущей искринкой, восхищением прекрасным телом Губанова. Тот мечется между зрительным контактом и тем, чтобы залипнуть на тонкие, аккуратные запястья, на прелестно выпирающий кадык, ярко выраженные ключицы и тазовые косточки, которые хочется поцеловать вновь, но этим он займется позже. В комнате буквально пахнет сексом, смесью смазки вишневой и пота. Очень душно, но до того приятно, что все на второй план отходит. Они сфокусированы друг на друге максимально, на контакте, потому каждое прикосновение вдвойне сильней ощущается, словно током бьет. Губанов на пару секунд зависает, а после становится уловимо быстрее. Уши ласкает глухой стон Шевцова, который тот явно пытался сдержать; это улыбнуться заставляет, приходит понимание того, что Губанов делает все правильно, и нужно продолжать в том же направлении. У Хеса все, что ниже пояса, при каждом движении отдается приятным покалыванием, теплота невероятная в низу живота, и он начинает двигаться быстро, лишь бы сильнее ощущать, больше, наконец начать удовольствие получать от процесса, а не только волнение. Напряжение с каждой секундой растет, то, приятное, которые хочется продлить, чувствовать вечно, это легкое покалывание на кончиках пальцев, невероятная близость и чувственность, к которой они так долго шли. Это секс без пошлости, секс не ради секса, а крайнее проявление любви и привязанности, доверия и принятия их отношений в таком виде, в каком они есть. Губанов стонет протяжно перед тем, как остановиться на пару секунд и сбавить темп, чтобы отдышаться. Руки затекли у обоих, но Леше до того останавливаться не хочется, несмотря на свою усталость, что последние секунды поднимается уже на грани сил своих, и Шевцов это, конечно, замечает. Он резко одергивает руки, из-за чего Губанов теряет равновесие и нелепо отчасти на грудь ему падает, а тот и рад только, обнимает его поперек спины, носом по влажному его виску проводит с тихим «мой», ладонью водит по откровенно мокрой спине, и, дав тому перевести дух, переворачивает на спину. Леша до невероятного очарователен. С румянцем его, кожей молочной, что уже россыпью раздражения покрыта, испариной на лбу, улыбкой замученной, но довольной. Не поцеловать его сейчас – вот что настоящий грех, а не те глупые семь заповедей. Губанов отвечает заслуженно лениво, пока Шевцов бархатные бедра его гладит ладонями своими. Леша холеный, ластящийся к прикосновениям, и это то его состояние, которого стоят все те прелюдии, что Шевцов так не любит. Пока Губанов разнежен, Леша не упускает момента чтобы войти в него, расслабленного и довольного. Никакого сопротивления он не получает, и до того откровенно выглядит Хес, от неожиданности глаза закативший и рот в немом стоне открывший, что Шевцова ведет. Он ладони кладет на талию партнера и срывается на такой ритм, что Губанов с трудом ему в глаза пьяно смотрит, и в них видит желание безграничное, и потому отдается в сильные, но оттого не менее заботливые руки, а вместе с тем – полный контроль над ситуацией. Губанов нижнюю губу кусает и с каждым толчком Шевцов из него скулеж выбивает на высокой ноте, что тот сдержать не в силах. Темп он все же сбавляет, ибо не долбежки ради они сексом занимаются, не животное удовлетворение им нужно. Шевцов хочет насладиться таким чувственным Хесом, близостью с ним, чего прочувствовать на такой скорости невозможно. У Губанова внутри все горит, такого напряжения внизу живота он никогда еще не чувствовал, его тронь, кажется, в ту же секунду изольется себе на живот, потому он и не тянется к члену своему изнывающему, удовольствие желая продлить и себе, и своему партнеру. Шевцов держится на честном слове, и последние пару толчков делает уже на вздохе, перед тем как выйти из податливого тела, и, одной ладонью обхватив свой член, а второй – своего партнера, поспешил закончить уже несколько часов назад начатое. Губанов шумно дышит и смотрит так невинно из-под ресниц своих длинных, что Шевцов с концами теряет самообладание и со стоном протяжным кончает, откровенно дрожа на пике, после чего чувствует, как влажно стало на пальцах второй ладони. Хес дышит загнанно, рот рукой закрывает и очаровательно дрожит, изливаясь в ладонь Леши. У него трясутся руки, коими он притягивает Шевцова к себе и целует, вздрагивая, когда тот делает последние движения рукой. Хес ведет бедрами, уходя от прикосновений к своему члену и скулит тихо в губы партнера, чем выводит Лешу на улыбку. – Леша, – Губанов дышит загнанно и отстраняется, чтобы в глаза его взглянуть и сказать что-то хочет, но слова подобрать не может. – Можешь не продолжать, я тоже, – словно на немой вопрос отвечает он и убирает волосы влажные со лба Лешиного, целует в висок заботливо. – Я тоже люблю тебя, и мне тоже очень понравилось. – Я не хочу уезжать, Леш. Шевцов усмехается грустно, губы поджимает. Ему тоже вовсе уезжать не хочется, эту ночь хочется растянуть на подольше, и спать они явно не будут. Только сейчас они оба начинают трезво ощущать себя в пространстве, чувствуют духоту в помещении, но все еще донельзя друг в друга погружены. Леше слов не нужно, чтобы дотянуться до салфеток, предусмотрительно кинутых у кровати, и убрать с живота Губанова сперму, что потом будет сложно оттереть в душе, и с которой тот уснуть все равно не сможет. Хес смотрит устало и очень благодарно, благодарно за чуткость и заботу, за то, что позволил быть собой. Шевцов кивает в ответ на этот взгляд, и, использованные салфетки в урну на скорую руку кинув, вернулся к своему объекту воздыхания. Губанов – само очарование. Он как с обложки журнала для взрослых, разнеженный любовью, улыбается устало, только одеяло на себя натянул. Особенно ярко его румянец выделяется на фоне белого постельного белья, и как бы хотел Шевцов сейчас это одеяло с него скинуть, рассмотреть каждый сантиметр его бархатной кожи, огладить ладонями, покрыть поцелуями все его тело, такое прекрасное и любимое, которому он оды готов воспевать. Губанов не любит свое телосложение, стесняется его, отказывается напрочь заниматься сексом при свете, а стоит только Леше на минуту отойти после – сразу под одеяло, лишь бы тот лишнего не увидел. Шевцова это раздражает отчасти, но он понимающе идет на уступки, зная обо всех комплексах столь дорогого ему человека, однако, именно сегодня Лешу клинит. Он включает освещение тусклое у постели и к Леше тянется, обнимает его под одеялом, а тот, так нуждающийся в тепле, особенно сейчас, интуитивно к нему прижимается, носом холодным почему-то шеи его касается. Шевцов только сейчас замечает, что все это время в очках был, усмехается со своей же невнимательности и откладывает их на пол. Губанов откровенно любуется, убирает влажные волосы с его лба, в прикосновения эти всю свою нежность вкладывая, коей у него хоть отбавляй. В ответ на это он чувствует, как Леша медленно одеяло пальцами с его плеча снимает и опускает на уровень бедер. Губанов смущается сразу, хоть того и не показывает, но тихим «Леш, ну» его журит, тянется одеяло на место вернуть, но тот ласково его за запястье берет и не позволяет вернуть одеяло на место. – Не надо, Леша, – просит Хес уже громче, но стоит только Шевцову кончиками пальцев по его ребрам провести, сразу весь мурашками покрывается и не смеет больше противиться. Тот одеяло еще ниже опускает, проводит ладонью по гладкому бедру, а Леша робко ладонью своей, от волнения вспотевшей, обхватывает его запястье, создавая видимость сопротивления, на деле никаких причин для беспокойства он уже не видит. Стоит ему только отдать всю инициативу в руки Шевцова, как его тут же затягивают в тот поцелуй, по которому он точно может понять, что их ночь только начинается.