На распутье

- Скажите, а это нормально – что меня озвучат чужим голосом? – спрашивает Сережа. Он сидит с режиссером в кафетерии студии «Мосфильм». На столе перед ним чашка черного кофе, как и перед Аристархом Николаевичем. Режиссер предлагал ему мороженое, но Сережа отказался. В семнадцать лет есть мороженое в обществе знаменитого режиссера не круто. Сережа старается соответствовать компании. - Ты не представляешь, Сереженька, сколько маститых звезд говорит с экрана не своими голосами, - с пониманием улыбается Аристарх Николаевич. – А для дебютанта – это и вовсе обычная практика. Новички часто озвучиваются другими артистами. Случаются разные несовпадения. У тебя вот голос старше, чем внешность. Так бывает. Через несколько лет внешность голос догонит, и сам начнешь себя озвучивать. Тембр у тебя приятный. На съемках Аристарх Николаевич требователен и строг, а в обычном общении с Сережей нормальный такой дядька. Старше, чем Сережин папа, но еще не очень старый. Ему сорок пять. После работы и посмеяться с ним можно, и поговорить по-дружески. Правда, сегодня Сережке не до смеха. Теперь стало на сто процентов ясно, что озвучивать своего героя ему не придется. Сперва, когда он только за синхронностью следил, напрочь выпадал из настроения. Читал и играл совсем не то. Потом дело пошло на лад. Но после контрольного просмотра внезапно оказалось, что в образ героя его голос не попадает. Слишком взрослый у него голос. Ни одно, так другое! Хоть плачь! - Не беспокойся, малыш, даже если заставят взять артиста на озвучку, песни твои я отобью, - говорит Аристарх Николаевич. – Просто не забывай: главную роль у тебя никто не отберет. Посмотри на себя. Ты же картина. Прекрасная картина. Все девчонки твои. В сентябре проснешься кинозвездой. Станешь известным. Задаваться начнешь. Сережа силится улыбнуться. Заманчиво, но сейчас не до всесоюзной популярности. Сейчас он хочет, чтобы роль была целиком его, а не наполовину. Конечно, это не фильм про разведчиков, а комедия из жизни школьников, но роль у него там большая, и играет он не дурака какого-то. У него хороший герой. Генка. И Генка мог бы говорить его голосом. Только, увы, не будет. - Аристарх Николаевич, кто такой Хель… Хельмут… Как же… Хельмут Бергер, - вспоминает Сережа незнакомое иностранное имя. Режиссер удивленно смотрит на него. - Где ты это слышал? - Меня на площадке недавно так назвали. Почему? Кто это? Аристарх Николаевич усмехается в свой кофе. - Вот придурки, - беззлобно говорит он. – Это артист. Талантливый и красивый. Я тебе о нем расскажу. И даже покажу. У меня есть его фотографии. Но позже. Сначала нам надо фильм сдать. Сережа послушно кивает и залпом, как лекарство, допивает кофе. - Не переживай, - продолжает режиссер. – Обычное дело, яйца выеденного не стоит, поверь мне. - Я верю, - убито отвечает Сережа. Впереди экзамены. И каникул в этом году не будет. А дальше что? Сережу неизвестность пугает до дрожи. Взрослая жизнь оказалась совсем не такой, какой представлялась раньше. Бесконечные обязанности, трудности, ответственность. Мама ему предлагала бросить кино, если тяжело. Но они к тому моменту уже половину фильма сняли. Он же людей подведет! Как вдруг взять и бросить? Хотя, иногда возникало желание. С учебой съемки не совмещались. Сережка честно, как мог, догонял пропущенное. Тройки ему не ставили за то, что он теперь школьная знаменитость. Но Сережа, после памятной встряски в шестом классе, все равно пытался учиться и доказывал, что четверки он не за красивые глаза получает, а за старания. Правда, лабораторные работы и черчение за него делал Корольков. У Сережи были деньги, он каждый месяц в киностудии зарплату получал, а Корольков на микроскоп копил. В общем, они друг другу оказались очень полезны. Вот если бы и остальное так легко решалось! Аристарх Николаевич обещал помочь, только это еще в таком туманном будущем… Сережа едет домой в мрачном расположении духа. Дома ждут учебники, но о них сейчас совсем не думается. Уже вторая роль на горизонте маячит. Режиссер сказал, что договорился, и Сережу почти наверняка утвердят. А он будет чужим голосом говорить. Позорище! Получается, его берут только за то, что он красивая картинка? Вот радость-то. И ведь навоображал себе, что у него что-то получается, на что-то годен. А выходит, папа прав? Только внешность в нем и привлекает? Сережа открывает дверь. В квартире тихо, и привычно пахнет домом. Мамины духи, уксус, сухой букет в вазе, запах книг. Здесь Сережа немного успокаивается. Но ему очень хочется с кем-то поговорить, а поговорить сейчас не с кем. Родители в Ленинграде, собрали все свои отгулы и поехали навестить бабушку – мамину маму. Гусев на сборах. Хорошо, хоть Аристарх Николаевич есть. Он даже дал Сереже домашний номер телефона и предложил звонить в любое время. Сережка звонить не станет, конечно. Но приятно, что у него этот номер есть. Наверное, не каждому режиссер дает свой домашний номер. Спустя пять дней после отъезда родителей Сережа вдруг вспоминает, что цветы так ни разу и не полил. Именно в тот момент, когда он стоит и разглядывает поникших декабристов на кухонном подоконнике, раздается телефонный звонок. Не обычный, а с длинными сигналами. Междугородний. Мама. Будто почувствовала! - Сережа, ты там как? - Все нормально, мам. - Ты не голодный? - Не голодный, не волнуйся. У меня пельмени, консервы. И обедаю я в школе каждый день. И суп, и второе. - Деньги у тебя еще есть? Если закончатся, возьми. Ты знаешь, где. - Знаю. Мам, я же не в ресторане ем, а в школе. Это недорого. - Ох, Сереж, ну хорошо. Цветы не забываешь поливать? - Вчера полил, - врет Сережка и сам себе корчит рожу в зеркале. Ну как мог забыть! Вот лопух! - Но ты помнишь, что зеленый кустик в большой комнате надо каждый день поливать? Он воду любит. Сережа в комнату родителей не заходил неделю. В воображении вместо зеленого кустика возникает пустыня с барханами и засохшая колючка. - Да помню я. - Ну хорошо. Мы послезавтра будем дома. Ты занимаешься? - Занимаюсь, - говорит Сережа. Это правда. Успехов, конечно, особых нет, но зато честно задачки решает. Параграфы конспектирует. И еще Толстой. Ой… Как начнешь читать, так жить не хочется. А по нему итоговое сочинение по литературе! - Папа привет тебе передает. - Ему тоже привет. Пока, мам. Швырнув трубку на телефонный аппарат, Сережка бросается в кухню за трехлитровой банкой, в которой мама отстаивает воду для полива цветов. Мало ему неприятностей, теперь еще и это! Некогда зеленый кустик выглядит удручающе, и Сережа решает полить его прямо из душа. Может, все-таки удастся откачать. В самый разгар полива он слышит звонок в дверь, закручивает кран и нехотя идет открывать. Ему, по правде говоря, ни капли не любопытно, кто там. Наверняка кто-то из его новоявленных поклонников - позвонили и удрали на этаж выше. И ждут его реакцию. Оказалось, это могут быть не только мальчишки, но и девчонки. Сережа пару лет назад сам также трезвонил в дверь соседям и убегал. Ему было весело. Отличное развлечение, да уж. Сейчас непонятно, чем оно радовало. Но за дверью внезапно обнаруживается такой сюрприз, что сердце у Сережки чуть из груди не выпрыгивает от радости. На пороге стоит Гусев. В кепке набекрень, с клюшкой на плече. У ног баул с экипировкой. Сережа уверен, что Макар на сборах и приедет перед выпускными экзаменами. И не надеялся даже его увидеть раньше мая. Чудеса! - Сыроега! - Гусев! Сережка, не сдержав восторга, кидается ему на шею. Макар крепко обнимает его в ответ и тесно прижимает к себе, и они ненадолго так замирают на пороге. Потом Сережа нехотя разжимает объятья и отступает на шаг. - Какой ты! И не узнать! - Да какой! Обычный! А я думал, ты все еще блондин! - Я наполовину пока. Съемки закончились. Я бы это все отрезал, но в августе премьера. Режиссер сказал, чтобы прическа была такая же. Опять меня покрасят. Достало! С возрастом волосы у Сережи потемнели, а для съемки режиссеру требовался блондин, чтобы главный герой не сливался с другим темноволосым персонажем. Поскольку по остальным параметрам Сережка для фильма подходил идеально, ему просто осветлили шевелюру, и он полгода ходил блондином. Сейчас светлая краска стала с волос слезать. Половина головы русая, половина светлая. Вид, конечно… Но Макар смеется и с удовольствием ерошит ему волосы. - Слушай, Сырыч, как твои посмотрят, если я до утра у тебя перекантуюсь? Я без ключей, мои на даче, я ж им телеграмму с вокзала не отстучал. Сам не ожидал, что домой отправят. На ледовой площадке капитальный ремонт начался на неделю раньше, и нас всех одним днем турнули. - Мои в Ленинграде, вернутся только послезавтра, - отвечает Сережка. - Будь, как дома. Когда мама с папой сообщили, что ленинградскую бабушку выписывают из больницы, и им необходимо ее проведать, Сережа обрадовался. Год назад бы расстроился, что не берут с собой, чтобы учебу не пропускал, а сейчас наоборот. Сейчас ему чаще хочется посидеть дома, одному побыть. Даже гулять не тянет. Или съемки его так утомили, или все-таки взрослеет? Сережка точно не знает. - Душ у тебя можно принять? - Да сколько хочешь, - Сережка достает из шкафа чистое полотенце и протягивает Макару. Они оба сильно вытянулись, но Гусев по-прежнему выше его на полголовы и шире в плечах. Подбородок у Макара жесткий. Взгляд твердый, прямой. Веснушки кажутся не такими заметными. И стрижка аккуратная, взрослая. Нет больше с детства привычных торчащих в разные стороны огненных вихров. Ему сейчас все двадцать два можно дать. И выглядит он, как положительный герой из кино. Гусев, стаскивающий с себя рубашку вместе с майкой, замечает зачарованный Сережин взгляд и удивленно смотрит на него. - Ты чего, Сыроега? Сережа вздрагивает и пытается улыбнуться. - Ничего. Пельмени будешь? - Еще бы! Буду! Макар уходит в ванную, а Сережа в кухню. Пельменями и сосисками мама набила морозилку сверху донизу. Знает, что он себе сам ничего другого готовить не будет. Сережа умеет и картошку варить, и макароны, но пельмени сытнее. И вкуснее, конечно. Он зажигает газ на плите, ставит кастрюльку с водой, достает пельмени. Сегодня надо варить всю упаковку. У него сегодня гость. Самый лучший гость на свете. Слушая шум воды в ванной, Сережка вдруг вспоминает про цветок. - Макар! Гусев не слышит. Дверь не заперта, и Сережа осторожно заглядывает. - Эй! Как ты тут с цветком уместился? Мокрый Макар высовывается из-за клеенчатой занавески. - Нормально, Серый. Я осторожно. Хотя, знаешь, он как-то плохо выглядит. Может, его на балкон вынести? - По-моему, ему уже ничего не поможет. - На, забери, если так волнуешься, - Макар, ничуть не смущаясь, отодвигает занавеску и наклоняется за цветочным горшком. Сережку бросает в жар. Стараясь не смотреть на голого Гусева, Сережа забирает цветок и поскорее выходит. В кухне он открывает окно и жадно глотает весенний теплый воздух. Сердце, кажется, колотится во всем теле. Никогда раньше так сильно не было. Раньше при Макаре удавалось себя в руках держать. А теперь… Не хватает еще, чтобы Гусев его реакцию заметил! Макар, конечно, тоже парень со странными привычками. Но не до такой же степени, чтобы высовывать голову в форточку, увидев своего друга голым в ванне. Но Сережке не повезло. Он как раз до такой степени. Уже два года. Гусевы переехали в их дом, когда Сережа учился в пятом классе. Оценки у новенького были в пределах нормы – перебивался с тройки на четверку, иногда и двойку отхватывал, но не от плохой успеваемости, а потому, что просто урок не выучил. И учителя в один голос говорили: Гусев мог бы стать хорошистом, если б озорничал поменьше. Но Макара и так все устраивало. И то, что в его подъезде живет Сыроежкин – тоже. Сережа сперва воспринял новенького, как обычного хулигана. Явление неприятное, но вполне понятное. Сережка и сам был далеко не пай-мальчик, и, по идее, они должны были быстро спеться. Но нет. На фоне Гусева Сережка оказался вполне безобидным мальчишкой и дружбы с новоиспеченным дворовым атаманом не удостоился. Теперь без пробежки не обходился ни один выход на улицу. В классе Гусев его несильно доставал, все-таки учителя за дисциплиной следили и бесчинствовать на уроках не позволяли. Но, стоило прогреметь звонку, власть преподавательского состава подходила к концу, поэтому вне школы Сережа привык передвигаться только бегом. Из приятного - после таких «тренировок» кросс по физкультуре он сдал чуть ли не лучше всех. На том приятное заканчивалось и начиналось непонятное. Замашки у Макара были странные. Гонять его Гусев гонял, но ни разу не ударил. Ну, мог толкнуть. Но бить – нет. Еще как-то сказал Сереже, что ему внешность портить нельзя. Сережка обалдел: девчонка он что ли? С одной стороны, конечно, он оставался цел, это хорошо, но с другой стороны обидно немного. Бабушка любила вспоминать: когда Сережа был маленьким, окружающие думали, будто младенец в коляске – девочка. Сейчас Сережу с девочкой не спутать, но слова Макара по-прежнему обидны. Или все же приятны? Знать бы, какой Гусев в них вкладывает смысл. Да где там, разве о таком спросишь? А потом у Гусева появилось новое развлечение: Сережка заметил, что Макар любит его трогать. Для того и ловит. Не то чтобы было противно. Странно – да. Поймать его на лестничной клетке, специально дождавшись, прижать к перилам и во всех местах пощупать – дело обычное. Сережка, несмотря на заявления Гусева, что ему нельзя портить внешность, все равно ожидал удара в нос или фингала под глазом, поэтому просто цепенел сперва. Но синяки у него возникали только при сопротивлении. А если не сопротивляться... Сережа даже знать не желал, чем такая встреча у перил может закончиться. И начал бегать еще пуще прежнего. Ноги у Гусева были длинные, спортивные данные хорошие, и бегать приходилось очень быстро. Не убежишь – зажмет в углу. И ведь вроде не делает ничего плохого. И больно не делает. И пахнет от него обычно. Непротивно, в общем. Но испуг и неприятие, и желание заорать и вырваться Сережку не покидали. А когда закрутились невероятные события с изобретением профессора Громова, они с Гусевым внезапно сбились в одну компанию, и охота на Сережу прекратилась. Правда, Макар его теперь часто обнимал по-приятельски, да и вообще не упускал случая дотронуться. Иногда до абсурда доходило: то под руку возьмет, то по бедру погладит, то ухом к груди прижмется – сердечный ритм послушать. Сережка от удивления и неожиданности иной раз просто дар речи терял. Но они начали нормально общаться, и Гусев при этом нормальном общении оказался стоящим парнем. Сережа, оглядываясь на чумовое окончание шестого класса, понимал, что одноклассники ему здорово помогли, но именно без поддержки Макара он бы точно все испытания не преодолел. А уж битва с «Альбатросом» и вовсе показала, что с Гусевым хоть в разведку. Оказывается, Макар за него вступался не только во время допроса насчет решающего гола. Гусев потом еще и с девятиклассником подрался. Тот гадости какие-то говорил про Сережу, а Гусев ему навалял. Разбирались потом, у старшеклассника нос оказался сломан, и Макару сильно влетело. Но факт оставался фактом: Гусев за своего мог полезть в драку даже с девятиклассником. Сережке приятно было осознавать, что он свой. А историю с роботом за лето замяли. Вмешались важные люди, которые всем причастным доходчиво объяснили: не стоит детские выдумки принимать на веру. И не имеет значения, что событиям есть свидетели. Если кто-то не понимает серьезности момента, то с ними дополнительно побеседуют и все еще раз объяснят. Это понятно? Сейчас, став старше, Сережа осознает, в какую беду могли попасть он сам и его компания. Они тогда только в силу возраста отделались легким испугом. Сережку сделали козлом отпущения, списав имевшие место непонятности и странности на обычные хулиганские выходки. Когда он вернулся в школу в сентябре, казалось, прошлый год ему просто приснился. И остальным тоже. Сережа точно помнил одно: его заставили пересдать кучу всего за четвертую четверть, а что помимо этого еще какие-то события были, он уже и сам сомневался. Правда, Гусев и остальные ребята, несмотря на то, что Сережка оказался не суперменом, не феноменом и не гением, остались с ним в одной компании. Но про Электроника они не говорили. Они про него молчали. Иногда воцарялись паузы в разговоре, и все понимали, о ком сейчас вспомнили. Но вслух не упоминали. А еще у Сережи открылся неожиданный талант, на нервной почве, видимо: он обнаружил, что может зубрить любой материал в большом количестве. Ясное дело, не каждый учитель ограничивался вызубренным ответом, некоторые задавали дополнительные вопросы, и тогда зубрежка летела коту под хвост, держи трояк за старания и свободен. Но в большинстве случаев выученного хватало на четверку. Поэтому после шестого класса проблемы с учебой у Сережки закончились. Надо было лишь не полениться и потратить на зубрежку час-другой. Зато стихи и теоремы наизусть учить стало просто удовольствием. Сережа все боялся, что этот его талант однажды иссякнет, и опять начнутся мытарства с уроками. Но пока ему везло. А мытарства начались в другом. В восьмом классе они впервые выпили пива – у Макара внезапно оказался почти полный бидон разливного. Отца Гусева тогда в командировку экстренно отправили вместо заболевшего коллеги, и остался этот бидончик невостребованным. Все равно пропал бы, вот мальчишки и решили принять меры, чтобы пиво не пропадало. Позвали Королькова и Смирнова и поделили добычу поровну. Сейчас-то Сереже пива не хочется. Он недавно попробовал вино, и вино ему понравилось. А на пиво с тех пор так и не тянет. Но в четырнадцать лет было любопытно приобщиться к этому атрибуту взрослой жизни. И захмелевший Сережа сказал Макару, что, видимо, он уже перестал быть похожим на девчонку, иначе почему тогда Гусев его больше нигде не щупает. Гусев, не моргнув глазом, ответил, что теперь он знает: нельзя щупать кого-то только потому, что хочется. Правда, приятельских объятий это правило не коснулось, да они Сережку и не напрягали. Наоборот, он так привык, что без них вроде как и не хватало чего-то. Иногда сам первым его мог обнять. И больше не было странно или страшно. И убегать не хотелось. Просто приятно, когда тебя обнимают. И ты тоже обнимаешь. И вы совсем близко. Чуть ли не щека к щеке. И вскоре Сережа понял, что не все объятия вызывают в нем такую приятность. Только с Гусевым. Макар, в отличие от Сережки, никаких особых талантов в себе не открыл, так что по-прежнему перебивался с тройки на четверку, но к концу девятого класса стал как-то усидчивее, подтянулся и перешел в десятый почти без троек. Но в десятом классе жизнь у них началась совсем другая. Гусев занялся хоккеем. Васильев все-таки до него добрался и вцепился, как коршун. Из Сыроежкина спортивного феномена не получилось, но Гусев стал неплохой компенсацией. Васильев его себе присмотрел при первой же встрече и держал в резерве, а потом пригласил как-то раз на стадион, и дело неожиданно пошло. А Сережка попал в кино. По чистой случайности. Ленинградская бабушка просила прислать Сережино фото, но новых фотографий у него не было. И мама повела его в ателье фотографироваться. Фотограф напечатал три фотографии. Одну послали бабушке, вторая украсила книжную полку в комнате родителей, а третью мама отправила в газету – там была заметка: киностудия объявляет набор старшеклассников для съемки в фильме. Требовалось умение кататься на коньках, петь и играть на гитаре. Это Сережка умел. Он, конечно, посмеялся над маминым предложением, но отказываться не стал. И забыл об этом. А через два месяца его позвали на кинопробы и утвердили почти сразу. И в «Пионерской правде» напечатали статью с его фотографией. И еще в журнале «Советское кино». Точнее, статьи были про Аристарха Николаевича и фильм, который он снимал, но Сережино фото фигурировало в обеих статьях, ведь он исполнял главную роль. Сережка и помыслить не мог, что снова станет знаменитым. Только по-настоящему, по-хорошему знаменитым, и сам. А не как в шестом классе. Вспоминать до сих пор стыдно. Меньше всего ему хотелось, чтобы под эти статьи в газетах снова всплыла история с Электроником, но, похоже, Комитет Госбезопасности позаботился о том, чтобы лишнего не писали ни о нем, ни о роботе. Обсуждая последние события, Макар и Сергей расправляются с пельменями. Гусев о себе рассказывает немного. Больше слушает. Сережка уже три недели в школе, пытается нагнать одноклассников. Сообщает школьные новости, перескакивает на свои киношные. Иногда засматривается на Гусева и вообще забывает, о чем говорил – Макар сидит в одних трусах, с зачесанными назад мокрыми волосами. Вроде прежний – грубоватый, юморной. Но в то же время более рассудительный, более сдержанный. И как же хочется до него дотронуться! Сережа одергивает себя и пытается вернуться к разговору. - На классном часе вчера спорили, кто девчонку с колокольчиком понесет на последнем звонке. Ты или я. Макар хмыкает: - Ты у нас артист, тебе важнее. - Скажешь тоже, артист! - Ничего-ничего, фотокарточки хорошие тебе не помешают. - Да ну. У меня сейчас фотографий предостаточно, - машет рукой Сережа. – Меня больше экзамены волнуют. - Сырыч, у тебя с памятью порядок, ты при необходимости весь учебник можешь сходу запомнить. Это у меня проблема – если тему не понимаю, то учи не учи, бесполезно. - Мне кажется, нас с тобой не будут очень гонять. Мы вроде как местные знаменитости, - отвечает Сережа со смехом. Но, в общем, он не шутит. Он верит в то, что завуч пообщается с учителями, как и обещала, и они с Макаром все сдадут без особых усилий. Сережа никому этого не говорит, но он постоянно чувствует себя уставшим. В начавшейся взрослой жизни столько ответственности и проблем! Ему хочется, чтобы кто-нибудь взял на себя хоть что-то. Это недостойное желание, слабость, советский старшеклассник должен быть готов к преодолению любых трудностей. Но Сереже не хватает на все сил. И если Аристарх Николаевич ему поможет с поступлением в театральное училище… Как он там сказал – не волнуйся ни о чем, я все решу. «А мне что-то нужно будет сделать?» – спросил его Сережа. Аристарх Николаевич ответил: «Потом договоримся». И Сережка согласился. Чего бы там режиссер не попросил взамен. Сережа просто понял, что один, сам, не справится. А этот человек стал первым, кто проявил к нему участие и интерес. - Отец не хочет, чтобы я в кино лез. Говорит, что не тяну я ни на Гамлета, ни на Штирлица. И внешность долго меня не прокормит, а таланта во мне на один раз. - Это уж пусть приемная комиссия решит, - веско отвечает Макар. И Сережка радуется, что у него есть друг, который кое-что видел, кроме школы, и что-то в жизни понимает. И готов его поддержать. - Ты сам-то как думаешь, есть смысл пробовать? – спрашивает Гусев. - Я не знаю. Но я хочу, - отвечает Сережа и облизывает внезапно пересохшие губы. Кожа у Гусева, как и у большинства рыжеволосых, молочно-белого цвета. Сережка смотрит на голубоватый рисунок вен под этой белизной и снова забывает, о чем они говорили. В который раз. Вечером начинается гроза. Макар отправляется спать довольно рано. В дороге он почти не спал, поэтому глаза у него слипаются уже в начале десятого, и ни громы, ни молнии ему не мешают мгновенно отключиться. Сережка желает Гусеву спокойной ночи и гасит в родительской комнате свет. Идет к себе и долго не может заснуть. Как такое может быть? Ну как? Кажется, руку протяни, и все будет… Но понимаешь, что не будет. Невозможно. Что за судьба у него такая невезучая! Ведь он же никогда никому не хотел ничего плохого! Ведь не самый он ужасный человек! Почему ему все это достается? Неправильное, ненормальное. Когда делать то, что папа ему рассказывал про девочек, хочется совсем не с девочками, а с другом? Сейчас бы он точно никуда не убежал, если бы Макар его поймал, как раньше, и начал прижиматься и трогать. Но об этом остается лишь мечтать. Те шалости закончились безвозвратно. Момент надо было ловить тогда. Сейчас безнадежно. Тело мучительно горит и ноет. Сережа крепко зажмуривает глаза, но удары грома заставляют вздрагивать и не дают расслабиться ни мышцам, ни мыслям. Вечер плавно перетекает в ночь. Гроза уходит, и на улице становится тихо. Сережка чувствует себя, как на необитаемом острове. Ему необходимо дотронуться до кого-нибудь. Нет, не до кого-нибудь, а до кое-кого конкретного. Того, кто лежит в соседней комнате. Сережа тихо окликает Гусева, но не получает ответа. Счастливый человек! Спит, как убитый. Сережка опускается на пол перед диваном, на котором спит Макар, и смотрит на него. Взрослого, сильного. И такого… близкого. Рука сама тянется к нему. Он дотрагивается кончиками пальцев до его губ, груди, живота. Гладкая теплая кожа. Живая. Внезапно беззащитная и нежная. Как хочется ее почувствовать обеими ладонями! Сережа придвигается и очень осторожно, не дыша, касается губами его губ. Если Макар проснется сейчас, это будет… Сережа не знает, что будет. Не хочет знать. Ему сейчас хорошо тут. Только жаль, что невозможно прилечь с ним рядом. Мысли принимают опасное направление. Так думать нельзя. Но Сереже хочется так думать. Ведь от мыслей никому не станет хуже. Он приходит в себя, когда Гусев тихо стонет во сне. А накрытая простынкой мягкая спящая плоть под рукой Сережи становится твердой и оживает. Сережка замирает на месте. Но Макар пока не просыпается, только дыхание у него уже не такое ровное и глубокое. Сережа пережидает пару секунд и летит в свою комнату со скоростью звука. Натягивает покрывало до подбородка и старается не дышать. Из комнаты родителей, где ночует Гусев, доносится долгий стон. Затем шорох. Тихое ругательство. Макар встает и идет в сторону туалета. Нет, в ванную. Сережа слышит, как течет вода. Макар умывается. И, видимо, смывает с себя следы того, что оказалось у него на животе после внезапного пробуждения. В дверном проеме возникает длинная фигура Гусева. Кажется, сердце у Сережи бьется так, что слышно в соседних квартирах. Сейчас он включит свет, и… Но Макар лишь шепчет что-то, разворачивается и уходит. Сережа начинает дышать, сердцебиение понемногу приходит в норму. Но заснуть удается только под утро. Ладонь никак не может избавиться от ощущения затвердевающей чужой плоти по тонкой тканью. Сережа трогает себя, в который раз представляя то, что нельзя, всхлипывает и закусывает губу чуть ли не до крови. Потом ему все-таки удается отключиться. И до самого пробуждения он видит во сне пустую съемочную площадку где-то на задворках Мосфильма. Свет погашен, двери заперты, и никак не выбраться. Тревожный, недобрый сон. После насыщенной событиями ночи Сережа чувствует себя неловко. Гусев тоже какой-то странный. Разговаривает вроде нормально, но старается с ним взглядом встречаться пореже. Сережка холодеет от догадки: вдруг Макар тогда уже проснулся? - Хорошо спал? - Почему ты спрашиваешь? – Гусев напряженно смотрит на него. - Ну… Это… - у Сережи загораются щеки. – Гроза, гром гремел. Не разбудил тебя? - Не-а. Как убитый спал, - отвечает Макар. Точно не спал. Не спал. А теперь ему противно. - А чего мрачный такой? Не выспался? – не отстает Сережа. - Да выспался я, - не выдерживает Гусев. – Ты сам-то не больно бодр и весел. Сережку немного отпускает. Наверное, ему показалось. Ну, устал человек с дороги. Бывает. - Знаешь, вообще нет сил веселиться, - признается Сережа и понимает, что в первый раз произносит это вслух при свидетеле. – Почему нельзя, как в сказке: взмахнул рукой, и уже все закончилось! - Закончилось? – переспрашивает Макар. – Что? - Ну, экзамены эти выпускные. И вступительные. - Вот ты о чем, - Гусев улыбается, но как-то невесело. – Может, лучше без волшебства обойдешься? Сам? А то я тут недавно взмахнул рукой на вступительные экзамены. И даже на сборную Советского Союза. Не сиделось мне на скамейке запасных. Захотелось все прямо здесь и сейчас. И на лед, и в институт. И, знаешь, получилось. С первого взмаха. Только теперь сделать уже ничего нельзя. И назад не повернешь. Сережа не понимает, о чем говорит Макар. - Ты совсем о своих делах не рассказываешь. Что случилось? – спрашивает он. Гусев продолжает криво, без веселья, улыбаться. - Случилось. Такое, что в двух мешках не унесешь. Сережа с тревогой глядит на него, но Макар избегает его взгляда. - Ладно, переживу, не маленький, - нарочито бодрым тоном говорит он. – Расскажи лучше, что там с уроками. Сережа рад перемене темы и с готовностью приносит из комнаты учебники. - Вот, смотри. Макар находит в химии параграф, который сдавал до отъезда. Прикидывает толщину страниц между ним и Сережкиной закладкой. Солидно. Остальные предметы не лучше. И «Анна Каренина» эта треклятая. Сережа от души плюется и радуется, что Гусев вместе с ним не выносит Толстого. Столько текста перелопатить, чтобы в финале героиня просто легла на рельсы?! Вы серьезно? А ведь про это им сочинение писать! Не меньше четырех страниц. Кошмар! Макар листает историю и закатывает глаза. - В понедельник будет диктант по датам, - вспоминает Сережа. И внезапно понимает, что больше не может. Все навалилось сразу. Как бетонная плита. Мама говорит, что он взрослый, уже работает и деньги зарабатывает. И ей в голову не приходит, насколько ему сложно. Правда, он ей и не рассказывает почти ничего. С детства понял: ни понимания не будет, ни утешения, одна головомойка. Мама не разбираясь, сразу на него всех собак вешает. Конечно, он сам в этом и виноват, сколько разного творил… Вот и привык держать все в себе. С отцом иначе, но его никогда не бывает дома. Иной раз Сережке так надо с ним поговорить, хоть белугой реви. Но папа всегда в отъезде. И приходится брать себя в руки и как-то самому справляться. И Макара никогда рядом нет. Даже пойти не к кому. Ни поговорить, ни посоветоваться. Он и в армию готов с радостью. Хотя бы на два года вперед голова ни о чем не будет болеть. Нет у него сил что-то решать, что-то делать. Нет! Поэтому, когда Аристарх Николаевич проявил интерес к его делам и заботам, да к тому же обещал помочь с поступлением, Сережка чуть не разревелся. И он из благодарности на все готов, на все согласен… Сережа глядит на застывшее лицо Гусева и вдруг понимает, что обрушил этот захлебывающийся поток эмоций на Макара. Проговорил вслух. Не сдержался. - Что ты так на меня смотришь? – ему неловко, и в то же время в голосе вызов. – Да, я слабак. Я не такой сильный и смелый, как ты. И я хочу, чтобы мне помогли. Если кто-то предлагает помощь, почему я должен отказаться? - Я совсем не сильный и не смелый, - каким-то неживым голосом говорит Макар. – Я тоже хотел, чтобы мне помогли. - И что? - Мне помогли, - тихо отвечает Гусев, и лицо у него кривится, словно он вспомнил что-то мерзкое. – Только это не бесплатно все, Серый. Ты понимаешь? Сережа вопросительно поднимает брови. - Что у тебя есть? Ну что у тебя есть взамен на эту услугу? Что ты можешь сделать? Телевизор цветной достанешь без очереди? Ковер без открытки? Шифер для дачи? Запчасти для машины? Или денег дашь в долг? У тебя ж ничего нет! Кроме тебя самого. До Сережи плохо доходит смысл слов, но от тона, которым говорит Гусев, по коже продирает морозом. - Кроме внешности твоей красивой, - с отчаянием в голосе продолжает Макар. – И от нее, уж поверь, не откажутся, если больше нет ничего. - Я… Ты… - Сережа трясет головой. – Ты меня не слышал? Я не справляюсь. Я не могу сам. Ты понимаешь? Мне нужна помощь. И мне все равно… - Все равно? – с внезапной злостью спрашивает Гусев. – Ничему тебя жизнь не научила, да? Опять халявы захотел? Забыл, чем для тебя халява с Электроником обернулась? Сколько потом отмывался? Никто тебе бесплатно, за просто так, ничего не сделает! Ты это запомни! Он почти кричит. Сережа не понимает, что вызвало такую реакцию. Глаза у Макара темнеют, челюсти сжимаются, брови сходятся у переносицы. - Ты сейчас же позвонишь и от всего откажешься! – Макар встает и делает шаг к нему. Сережа невольно отшатывается, но за спиной стена, и отступать некуда. - От чего? – оторопело спрашивает он. В таком состоянии Гусева Сережа ни разу не видел. Он злится, но и будто бы… Боится? Макар?! Бесстрашный, сильный, уверенный в себе Макар? Боится?! - От якобы бескорыстной помощи. Пока не поздно еще! - Не собираюсь я ни от чего отказываться! – Сережка тоже начинает злиться. – Я уже все решил! - Ах, ты уже решил? Тогда я тебе сейчас покажу, как благодарить придется своих благодетелей. Чтобы неожиданностью не стало. Если не доходит до тебя! Придурок! - Сам ты придурок! – испуганно орет Сережа, уверенный, что Макар его сейчас ударит. Но Гусев без слов хватает его, разворачивает к себе спиной и крепко держит за шею. Сережа какое-то время не может вдохнуть. Когда способность дышать возвращается, он чувствует жесткие пальцы Макара под майкой, на животе. Сережа громко ахает. - Тише ты, окно открыто. Хочешь, чтобы соседи услышали? Макар закрывает ему рот ладонью, прижимается сзади вплотную и рывком наклоняет голову Сережи к плечу. В незащищенную шею впиваются горячие губы. Сережка широко распахивает глаза. Мы что, на самом деле это сейчас… Взаправду? - Да не дергайся, больно не сделаю, - жарко шепчет Гусев. Сережа чувствует что-то теплое и мокрое на шее и на щеке. И бессовестные чужие пальцы пролезают под резинку спортивных штанов. И сжимают там. Сережку бьет крупная дрожь, в голове мутится, в ушах звенит. А там, где гладит Макар, растет и расползается по телу что-то пугающее, сильное, не поддающееся контролю. Сережа такое делал только наедине с собой. Один. Но когда с кем-то – это совсем другое. И чувствуется иначе. Остро. Сильно. Все кружится, плывет. И уже не остановиться. Ему немного страшно. Неловко. Не верится. И очень, очень хорошо! Сереже кажется, что воздух закончился, и он, почти теряя сознание, вдруг понимает, что его собственная рука лежит поверх руки Гусева, направляя. Ускоряя. Под веками взрываются молнии. Сквозь оглушительный стук сердца пробиваются шорох одежды и рваное дыхание. Ладонь Макара сползает с его рта, и Сереже хватает сил только со стоном выдохнуть. Колени подгибаются. Тело больше не подчиняется. Гусев отпускает его, и Сережа сползает на пол. Макар с усилием делает вдох. Один. Второй. Убирает прилипшую ко лбу прядь. Какое-то время – Сереже кажется, что вечность – они молчат. Просто молчат. Он на полу. Макар – нависая над ним. - Ну что, согласен, чтобы тебя приняли без экзаменов? Это так, для разминки только. Дальше я тебе не покажу. Дальше - это уж совсем... - у Макара опять кривится рот, но он делает усилие и берет себя в руки. - Знаешь, как оно? Когда тебя с души воротит, но ты уже дал согласие и полностью зависим? И рассказать никому нельзя! Позору не оберешься, потому что сам виноват. И с этим надо жить. А оно все время в твоей в голове! Постоянно! Понимаешь? Сережа слышит в его голосе боль и взрослую горечь. И сквозь туман недавно пережитых ощущений и восторга от того, что они сделали сейчас вместе, вдруг пробивается проблеск догадки. - По-прежнему хочешь по знакомству, когда это – так? Готов благодарить? Кто-то показал ему все это. Кто-то научил. И Сереже делается страшно. Макар хотя бы больно ему не сделал. А что самому Макару пришлось пережить? Гусев Сережки всего-то на пару месяцев старше, и кто-то с ним все это проделал против его воли. Все эти неправильные вещи. Сереже хочется… Он сам не понимает, чего. Не то орать, не то рыдать. Ему мучительно жаль Макара, с которым случилось это плохое… Но себя ему сейчас совсем не жалко. С ним ничего плохого не случилось. Да он о таком и мечтать не мог! Сережка торопливо поднимается с пола и пытается обнять Гусева, но тот отшатывается и идет к двери. Сережа, как привязанный, следует за ним. - Куда ты? - Домой. - Но твоих дома нет! - На лестнице посижу. - Да постой же! – Сережа хватает его за рукав. – Ты что, так и уйдешь? - А что ты еще хочешь? – Макар останавливается, но не оборачивается. Голос у него срывается. – Тебя не тошнит? Не противно со мной рядом стоять после этого? - Не тошнит, - растерянно отвечает Сережа. – И не противно. С тобой – нет. И утыкается лбом Гусеву в спину, чувствуя, как Макара трясет, будто в лихорадке. У Сережи странное чувство, что все это не по-настоящему. Не может такое происходить в реальности. Не может. Ему вдруг кажется, что Гусев сейчас пропадет, испарится, как привидение. И он хватается за него обеими руками, прижимает к себе, прижимается к нему и сплетает пальцы в замок у него на животе. Макар живой, теплый. Здесь. И Сережа его не опустит. Нет. - Отойди, Серый. Как человека прошу. Ты когда рядом, я совсем мозги теряю, - умоляюще шепчет Гусев, пытаясь расцепить его руки. – Ты все знаешь теперь… Но не могу я больше. Не могу! За это ведь срок дают. А я тебя каждую ночь во сне вижу. Это уже край... Край, понимаешь ты или нет? Сережа разворачивает его к себе и обхватывает пылающее от болезненного румянца лицо Гусева ладонями. - Сегодня ночью… Сегодня тоже во сне видел? – с надеждой глядя ему в глаза, спрашивает Сережа. - Да, - севшим голосом отвечает Макар. - Сегодня тебе не приснилось, - шепчет Сережка и решительно прижимается к его губам своими. Целоваться он не умеет. Только видел, как делают в кино. И учиться ему пока было не с кем, хотя все вокруг и думают, что у него хоровод невест. Девчонки вокруг него вьются, конечно, и на танцы он с ними ходит, если время есть. Ему ни одна теперь не откажет. Кого бы он ни пригласил. Хоть первую красавицу в школе. Но дальше танцев не заходит. Разве что в щечку на прощание поцелует. А чтобы по-настоящему – нет. Сережа даже не знает, как оно – по-настоящему. Сомкнутые губы Гусева неожиданно разжимаются, Сережа чувствует, как его губ касается чужой язык. Странное щекочущее чувство… Но через мгновение он перестает думать. Макар целоваться умеет. По-настоящему. Долго. И так, что полностью отключается мозг. Сережка тонет в его объятьях, в поцелуе, в новом приливе желания. И точно знает: они не занимаются чем-то неправильным. С Макаром все правильно. С ним – да. На мгновение они прерываются, чтобы перевести дух. - Нас с тобой в тюрьму за такое могут упечь, ты в курсе? – задыхаясь, шепчет Макар ему на ухо. - Мы не попадемся, - уверенно отвечает Сережка, вжимаясь в него всем телом. Макар, в отличие от Сережи, хорошо представляет себе, чем они будут заниматься, и, как бы его самого не трясло от нетерпения, сперва он плотно зашторивает в комнате окно. После вся одежда летит на пол, и Сережиному дивану приходится непросто. Они хватаются друг за друга, как утопающие. Словно от этого жизнь их зависит. Жадно, отчаянно. Сережа снова чуть ли не теряет сознание от удовольствия, но сознание вновь возвращается с новой волной возбуждения. Губы Макара, кажется, коснулись каждой родинки, и вообще на Сереже не осталось места, в которое его не поцеловали. Мышцы сладко ноют, тело горит. Саднящие соски, зацелованные губы, натертая покрасневшая нежная кожица, пот, слезы, и уже нет сил, но все равно они откуда-то берутся. Сережка не понимает, как можно быть таким голодным. И таким одуревшим от счастья. - Обещай мне, - хрипло просит Макар, перебирая его влажные мягкие волосы. – Обещай, что никому не позволишь сделать с собой то, что тебе не нравится. Сережа обещает. Он больше ничего не спрашивает. Он и так знает, что для Макара прошлое осталось в прошлом. Сейчас есть только они. Сейчас и здесь. Гусевы приезжают с дачи днем, Сережка видит их «Москвич» из окна. Но Макар отправляется домой лишь вечером. Оторваться друг от друга раньше не получается. Если бы Сережины папа с мамой не возвращались в понедельник, они бы еще и школу прогуляли. Сейчас, в конце апреля, после их постоянных пропусков, прогуливать – это смерти подобно. И дело не в том, что накажут, скорее всего, никто в школе не спросит даже, все учителя знают, чем и где они заняты. Но им самим столько надо наверстать. Столько… Сережка обещал маме, что в воскресенье будет зубрить. А сам… Как вообще после всего этого можно думать об учебе! Голова, будто воздушный шарик. И коленки дрожат от слабости. И улыбка не сходит с лица. Но в понедельник они с Макаром все-таки отправляются в школу. Правда, приходится, несмотря на теплую погоду, надеть свитера с высоким воротом, чтобы скрыть от посторонних глаз следы прошедших выходных. А так все честь по чести – школьная форма, сумки через плечо, почти готовые уроки. И словно ничего не случилось. Но все случилось. И Сережа сам себе не верит. Из Ленинграда родители привозят ему подарок – портативный магнитофон. Компенсация за то, что Сережка не смог поехать с ними. Сережа рад, конечно. Но на фоне последних событий меркнут любые подарки. Он, как может, выражает свой восторг, чтобы родители не обижались. Цветок после водных процедур под душем выглядит слегка обалдевшим, но в целом восстал из мертвых. Правда, Сережка получает небольшой нагоняй за немытую посуду и полное мусорное ведро. Но в воскресенье что-то мыть и выбрасывать было абсолютно невозможно. Во вторник папа уходит в рейс, Сережа снова остается вдвоем с мамой. И она спрашивает у него, что случилось. - Да в порядке я, мам, - отмахивается Сережа от очередного вопроса. - Я вижу, - вздыхает мама. – Сереж, ну подождал бы хоть конца экзаменов! - Ты о чем? – удивляется Сережка. - Другого времени влюбиться, ты, конечно, не нашел, - проницательно отвечает мама. Но Сережа не просто так провел несколько месяцев на съемках. Он не только над своей ролью работал, но и за взрослыми артистами внимательно наблюдал. Поэтому Сережке удается справиться и с лицом, и с голосом. - Мама! – он широким жестом показывает на заваленный учебниками и тетрадями письменный стол. – Алгебра, тригонометрия, физика, химия, астрономия! И собрание сочинений Толстого! У меня голова кругом от развлечений! Ты о чем вообще сейчас? Мама внимательно смотрит на него и вроде бы даже верит. А на уроке Таратар отчитывает Гусева: - Макар, в самом деле, ну что это такое! Сколько тебе лет? И что ты делаешь! Тыкать товарища ручкой в спину! Не стыдно? Гусев молчит, а сидящий перед ним Сережа не отрывает взгляд от исписанной уравнениями доски. Только он один знает, что ему в спину никто ничем не тыкал. А легонько гладил обратной стороной авторучки. Студия утверждает ему артиста на озвучание. У Сережи для проформы спрашивают, не возражает ли он. Нет. Переживания по этому поводу внезапно делаются такими незначительными. Он снова думает о Макаре, которого можно обнять и поцеловать, без мучений, стыда и страха, и все остальное становится неважно. Через неделю, возвращаясь из овощного с авоськой картошки, Сережа видит у подъезда незнакомую блестящую «Волгу». А откуда-то сверху, из открытых настежь окон, доносятся рассерженные мужские голоса. Слов не разобрать. Только слышно, что ссорятся. Спорят. Да так, что все старушки у подъезда забыли и про сидящих в песочнице внуков, и про свое вязание, и головы задрали. И, уже поднявшись к себе, Сережа понимает, что скандал грохочет у Гусевых. Хрипловатый голос Макара ни с кем не спутать. Сережка прилипает к окну. - Да ты хотя бы можешь объяснить, что у тебя случилось? - Не обязан я никому ничего объяснять! Я так решил! Все! Перепалка заканчивается. Хлопает дверь подъезда. В садящемся в блестящую машину человеке Сережа узнает Васильева. И, кажется, понимает, что произошло. Субботним вечером они с Макаром бродят по району. Встречают Смирнова, останавливаются с ним поболтать и застревают почти на два часа – играют в футбол, как в старые добрые времена. Потом забегают к нему домой и по очереди пьют воду из-под крана. Смирнов остается дома, а они возвращаются в мягких теплых сумерках, пыльные и уставшие, и ненадолго присаживаются на еще не остывшие от дневного солнца качели. Сережке хочется спросить про сегодняшний визит тренера. Хочется обнять Макара. Но Сережа сидит смирно и молчит. Он ясно понимает: хочешь, чтобы все было хорошо, надо больше молчать и чаще сидеть тихо. Он никогда не думал, что можно так сразу взять и измениться. Сделаться осторожным, внимательным. Терпеливым. Иногда тошнит от ожидания. И от возбуждения дурно делается. Но на людях они застывают, будто насекомые в янтаре. Ни лишних слов, ни движений. Ошибаться и оступаться им нельзя. Это как у саперов. - Ты мне будешь писать? – вдруг спрашивает Макар. - Куда писать? – вздрогнув от неожиданного вопроса, Сережка едва не падает с качелей. - В армию. Вот оно что. Недостающие кусочки мозаики встают на свои места. - Буду, конечно. Но ты уже уверен, что никуда не поступишь? - Серый, мне сейчас не про поступишь надо думать, а о том, как хотя бы аттестат получить. - Да получим мы этот чертов аттестат! За это я не волнуюсь. - А за что волнуешься? - Что делать в армии, когда… - Сережа запинается и показывает рукой на ширинку. Гусев фыркает. - Там тебе бром в компот станут капать ежедневно. Ничего беспокоить не будет. Сережа, пожалуй, не возражает, если проблеме есть решение. Сейчас его вообще мало что пугает. За исключением долгой разлуки с Макаром. - Я и сам еще не знаю, откуда тебе писать буду! – говорит Сережа. – В театральном конкурс бешеный, на одно место пятнадцать человек. Вообще не представляю. Шансов ноль! - А как же твой бескорыстный благодетель? Неужели не поможет? – помедлив, спрашивает Гусев. Сережка качает головой. - Нет. - Хорошо подумал? - Хорошо. Сережа все-таки выяснил, кто такой Хельмут Бергер. И даже фото увидел. У знакомой гримерши оказался альбом с вырезками, и она ему коллекцию свою по секрету показала. Сказала, что один иностранец ей журналы подарил после кинофестиваля. Так что альбом пополнился солидно. И Бергер там был. И блондином, и брюнетом. Действительно, красивый актер. Только отношения у этого Бергера с режиссером, который его снимал, были далеко не дружескими. Это гримерша рассказала потихоньку. Она не знала, как Сережу к концу съемок назвал оператор. Видимо, он замечал, что Аристарх Николаевич его по-особенному привечает. Аристарх Николаевич, правда, рукам воли не давал. И намеков не делал. Но впереди маячили поездки к нему в гости, и на дачу… Аристарх Николаевич недавно предлагал приехать летом на пару недель. И еще это приглашение звонить домой в любое время… Нет, Макар не ошибался. Понятно, какую благодарность Сереже предстояло выразить со временем. Поэтому нужно во что бы то ни стало от режиссера держаться подальше. И уж точно не одалживаться. Никак. В подъезде они выходят из лифта на Сережином пятом этаже. Лампочка на площадке не горит, и можно обниматься, не опасаясь, что увидят из дома напротив, или в глазок кто-то посмотрит. - Люблю тебя, - шепчет Гусев между поцелуями, и Сережа понимает, что именно эти слова прозвучали ночью в дверях его комнаты. Помощь и опора, оказывается, находились совсем не там, где он искал. А теперь он чувствует эту опору. И ему больше не страшно. Аттестаты им вручает завуч. Поздравляет, вспоминает их проделки и вызовы в кабинет директора. Радуется, что все в прошлом, и называет их гордостью школы. Пару троек им для достоверности поставили. А так почти все четверки. Завуч свои обещания сдержала и очень им помогла. Причем совершенно бесплатно. Правда, они потом все равно пришли с подарками и благодарностями. Как положено в этом взрослом мире. Услуги бесплатно не оказываются. Надо дать хоть что-то. Иначе пойдет не впрок. В театральное Сережа поступает. Сам. Долго стоит перед списком абитуриентов и не верит, что видит свою фамилию среди поступивших. Студентов предупреждают сразу (а его особенно): без специального разрешения никаких съемок в кино во время обучения. Сережка с облегчением рассказывает об этом Аристарху Николаевичу. Тот расстроен и обижен, но Сережа благодарит его и решительно отказывается от предложения договориться с ректором о съемках. После премьеры фильма они больше не видятся и не общаются. Сережа уверен, что Аристарх Николаевич скоро найдет своего Хельмута. А он для этого не годится. Он может это делать только с тем, кого любит. Фильм, как и пророчил режиссер, привлекает к Сереже внимание. Мелом исписан весь подъезд от первого до девятого этажа. Уборщица баба Шура ругается, и Сережка, чтобы задобрить старушку, сует в карман ее синего рабочего халата шоколадку. Раз в неделю они с Макаром берут тряпки и ведро с водой и смывают со стен многометровые признания в любви. Макар слегка ревнует такому взрыву внимания. Но Сережка точно знает: это все – мишура на елке. Красиво блестит, но ценности никакой. Как актер, он мало интересен, и новоиспеченных поклонниц привлекает только его миловидность. И тут с отцом не поспоришь. Да и преподаватели в один голос твердят: пока приятная юношеская внешность не стала с возрастом самой обычной, необходимо научиться актерской профессии. Чтобы за душой был багаж посущественнее, чем красивое лицо. А для Макара открывает двери пожарно-техническое училище. Он легко проходит серьезную медкомиссию. Все остальное для него при приеме – формальности. Такой кадр им нужен, и его берут с готовностью. Физически сильный и выносливый, сообразительный, с хорошей реакцией, Гусев там один из первых учащихся и неожиданно делает успехи в доврачебной помощи. По всему видно, что человек на своем месте и нашел свое призвание. Сережка ничем подобным похвастать пока не может. Он на курсе далеко не первый. У него даже прозвище появилось – «звезда второго плана». Но зато говорит Сережа за себя своим собственным голосом. И всех преподавателей его голос устраивает. По окончании обучения Макару в армию. Сережа не представляет – два года!!! У него не укладывается в голове. Он очень надеется, что Гусев все-таки надумает подавать документы в ВУЗ с военной кафедрой. Тем более, что училище тоже не хочет его терять. Руководство прямо копытом забило, чтобы он скорее получил высшее образование и никуда из их ведомства не делся. Сережа, когда об этом узнал, чуть не запрыгал от радости. Хорошо, что он не одинок в своих желаниях. Ну, ведь два же целых года! Вообразить невозможно! Сам Макар к армии готов. Дед служил, отец служил. И он послужит. Сережа кивает и клянется каждую неделю ему писать. Но все-таки, может, не придется так надолго расставаться? «Что, боишься не дождаться?» - подкалывает Макар. «Умереть от тоски боюсь, - отвечает Сережа с обидой. – А тебе, похоже, без разницы!». Но это неправда. И они оба это знают. И Макар знает, что сделает все возможное, только бы не уезжать надолго. Корольков, потихоньку подрабатывающий репетиторством по воскресеньям, соглашается взять в ученики бывшего соседа по парте. Сережка мужественно ждет, когда Гусев вернется с занятий, и можно будет с ним уже вдоволь поговорить. И, может, поцеловать, если случится подходящий момент. Времени на полноценное общение у них теперь немного. И про осторожность забывать нельзя. Но они по-прежнему живут в одном доме, в одном подъезде. И даже если кто-то из них будет вынужден уехать, то потом непременно вернется домой. А значит, все можно пережить. Остальное решаемо.