fire caught

огонь не преследовал китнисс во снах уже давно; на пятый месяц пламя снова жадно лижет ее обожженную спину. её бросает в жар, потом в дрожь, а крики огненных переродков все громче и жутче, перерастают в оглушительный вой, норовящий вот-вот разорвать на части. она вскакивает на постели с коротким криком, дыхание сипит и не хочет ровняться - но темнота и неизвестность не успевают испугать ее ещё больше. проходит пара мгновений - или, может, секунды обманывают её, но, когда китнисс открывает глаза, комната освещена мягким светом, а сама она будто в теплый кокон заключена в объятия двух пар рук, живых и настоящих, окутывающих непривычным чувством безопасности (которое ощущать нельзя, потеряешь бдительность - но порой так хочется, что китнисс забывает об опасности назло самой себе). пит гладит её по волосам, рука гейла привычно лежит на её плече, и сердце ещё отстукивает рваный неровный ритм, но дыхание выравнивается, и огненные всполохи под веками отступают. китнисс ненавидит эту слабость, но цепляется за обхватившие ее руки, будто тонущий за тростинку, зная, что они не осудят. она не знает, сколько это длится, не считает, за окном ещё темно, и всё ещё хочется спать, но потом приходит мучительная неловкость за себя, и китнисс хрипло прочищает горло. - все уже в порядке. они чуть отстраняются, не размыкая рук. пит смотрит на неё с беспокойством, недоверчиво, гейл - насмешливо, понимая, что она лжёт, и китнисс улыбается через силу. - правда, все хорошо. они уходят по своим комнатам, и китнисс долго еще лежит в темноте, уставившись невидящим взглядом в потолок и с удивлением ощущая какое-то неожиданное странное чувство в груди - тёплое, спокойное; солнечный свет и шорох листвы, родниковая вода и мягкая земля. она проваливается в сон, не замечая, как мечты сменяют реальность. кошмары в эту ночь не возвращаются. *** огонь мирового пожара не затихает так просто, даже если кажется, что всё, что могло выгореть, уже выгорело. в двенадцатом тихо и пустынно, по улицам дистрикта, которые не успели восстановить, ещё ходит только ветер, разгуливает свободно в пустых, как глазницы трупа, проемах дверей и окон, уцелевших после бомбежки, и треплет сухие листья, невесть откуда взявшиеся и покрывшие крошенный камень и щебенку тонким слоем, хрустящим под ногами. китнисс понемногу привыкает к тишине, к тому, что защита может потребоваться и ей самой, и её, этой защиты, можно не просить. а в одну из следующих ночей огонь добирается до пита. тело китнисс реагирует на сигнал - чужой сдавленный крик - быстрее, чем просыпается ее мозг. ее глаза ещё закрыты, когда она вскакивает на ноги, в два летящих шага преодолевает расстояние до комнаты пита, дёргает дверь и с размаху включает свет. он не просыпается, понимает она сразу - тело напряжено и дёргается, и кому как не ей знать, что он сейчас видит. что переживает снова и снова. эгоистичный страх на мгновение сковывает пальцы (а вдруг та заложенная ядом ос-убийц программа, вдруг я снова ему враг), но сделав первый шаг вперёд через силу, она бросается к нему и встряхивает за плечи: - просыпайся. пит вскрикивает, инстинктивно стискивает ее запястья, но глаза не открывает - он ещё там, в капитолии, на столе палача, или на арене, на поле боя, или на революционных напичканных ловушками улицах, и единственная его цель - убить её. гейл появляется в дверях. китнисс встряхивает пита снова, сильнее, но её дыхание сбивается не вовремя, и накатывает первобытный неопределенный страх, звериный, безотчетный. она беспомощно оборачивается и просит: - гейл. он понимает ее без слов, подходит ближе и с неожиданной уверенностью сжимает руку пита в своей. - вернись к нам, - шепчет китнисс одними губами, и с новым судорожным вдохом пит открывает глаза. осмысленные, узнавшие их с первого взгляда. облегчение похоже на облако и ветер, скинувший с плеч неподъемный груз. китнисс порывисто обнимает пита, пряча лицо у него за плечом, и не видит, с какой благодарностью он смотрит на гейла за ее спиной и как сжимает в ответ его руку. как не выпускает из своей. *** в этой попытке строить жизнь заново они вместе. втроём. сведённые стервой-судьбой, общим горем, о котором не хочется говорить. одной было бы так одиноко в этом пустом и гулком огромном доме, но она не одна. пит готовит, рисует, с раздражающей законопослушностью разговаривает по телефону с психологом из тринадцатого; гейл помогает рабочим разгребать завалы на улицах и строить новые дома, а китнисс. просто ходит от стены к стене, пока не цепляется взглядом за какую-нибудь мелочь, захватывающую внимание. приправы, книги, нити для хвороста. первое время мысль об охоте внушает ужас, но лес всё равно зовёт, он всегда успокаивал, и в один из вечеров она предлагает гейлу выбраться туда. китнисс нарочно пожимает плечами, чтобы он не понял, насколько ей это нужно, хотя сердце у неё стучит почти испуганно где-то в глотке. гейл улыбается. - конечно, кис-кис. следующим утром они идут туда, едва за руинами начинает брезжить рассвет. тёмная, густая зелень и влажная листва под ногами, мягкая пружинистая земля, перекличка знакомых птиц - на мгновение китнисс ощущает себя младше на несколько лет, девчонкой из простой шахтёрской семьи, впервые выбравшейся через неработающий электрический забор. это ощущение она хочет забрать себе. растянуть, оставить, законсервировать, и, когда рука гейла ложится на ее плечо, китнисс вдруг срывается с места. - догони! она бежит, бежит, бежит, не от, а навстречу, толкается застывшими в ленивом оцепенении ногами, ловит руками потоки воздуха, бежит, слыша как ветер свистит в ушах и как шелестят листья, когда гибкие ветви возвращаются по местам. как же хорошо просто бежать. она выбегает на берег, оборачивается к гейлу с широкой улыбкой, вторит его прерывистым выдохам и... и первый раз целует его первая, сама, крепко, глубоко, долго, так, что ещё сильнее сбивается дыхание и мгновенно подскакивает тепло по позвоночнику. гейл понимает - понимает! - стискивает ее в объятьях, прижимает так, словно хочет вплавить в себя, а потом. вдруг. отстраняет ее за плечи. гейл никогда не метался меж двух огней, он всегда знает, что правильно, а что нет, и сейчас он знает, что неправильно будет не сказать: - пит. непроизнесённое "это было бы нечестно". китнисс не успевает зажать его рот ладонью, но она будет врать себе, если скажет, что произнесенное имя не висело в воздухе неподъемным грузом. необходимость решения неожиданной тяжестью давит на плечи. *** она не хочет решать. *** пока пит рисует, она сидит рядом, положив голову ему на плечо и гладит его по руке. движение неосознанное, почти механическое, пальцы словно сами собой скользят по его предплечью. китнисс моргает, когда осознает его, и убирает руку. она не знает, что такое нежность, не привыкла к такому, когда вокруг нет камер и это не игра на публику, ее никогда не тянуло вот так касаться кого-то, и теперь, когда пит оборачивается, она готова разозлиться по привычке - пусть он только попробует посмотреть на нее этим своим снисходительным взглядом!.. но пит улыбается - тепло и чуть смущенно, и просит: - продолжай?.. его уязвимость и его твёрдость парадоксально отвращают и притягивают; иногда китнисс думает об этом, но сейчас нет. сейчас она следит за тем, как ровно и плавно кисть скользит по бумаге, думает о горячей коже под своей ладонью, о близости, которой больше нет оправдания, о том, как ей хочется... может, прижаться щекой к его щеке или... нет, что за глупости. любая нежность кажется такой наигранной, но она не успевает подумать об этом тоже - пит перехватывает ее взгляд. он не давит, целуя, даёт время и возможность оттолкнуть (и боится, что она оттолкнёт, китнисс это знает), может, поэтому она не отталкивает?.. пит оставляет ей право вести. дверь открывается и закрывается, она не скрипит, поэтому пит не слышит этого, но китнисс ощущает едва уловимое движение воздуха и знает, что гейл увидел их. ей стыдно и раздражающе приятно от этого, и вместо того, чтобы разорвать поцелуй, она притягивает пита ближе, так, что когда он сжимает руки на ее пояснице, у неё перехватывает дыхание. её упрямство играет с ней самой. *** в одну из ночей они снова спят вместе в одной постели, и китнисс ощущает себя тем единственным зрителем, для кого разворачивается одноименный театр. обе руки привычно обнимают ее с двух сторон, но глаза открыты только у неё, и только она видит в темноте почти так же чётко, как при свете дня. представление начинается неожиданно, и китнисс невольно щурится, делая очертания более резкими. рука гейла, обнимающая ее, и рука пита, как будто на ее талии так мало места, пытаются отыскать положение, где не будут задевать друг друга даже дюймом кожи (бесконечные попытки сделать вид, что того, другого, не существует) - это как детская игра, возня в песочнице, это быстро надоедает, она почти готова прикрикнуть на них, и вдруг. пальцы гейла уверенно смыкаются вокруг запястья пита. китнисс замирает. затихает и пит, и несколько секунд кажется, что на этом всё и кончится, но - проходит пара мгновений, и он медленно и осторожно поворачивает руку ладонью вверх. его пальцы обхватывают в ответ запястье гейла. что. китнисс видит, как напрягаются мышцы гейла под кожей, как будто пит совершил преступление. она гадает, сколько времени пройдёт прежде, чем гейл вырвет руку из захвата, или пит уберёт свою, почувствовав напряжение, но. она проиграла бы, если бы делала ставки. пит вдруг гладит большим пальцем чужую кожу, коротко, неосознанно, обезоруживающе и, черт, он всегда умел располагать к себе, этой мягкостью, этим терпением, этим пониманием - гейл, наконец, расслабляется. китнисс закрывает глаза. мне это снится?.. *** завтрак на следующее утро окутан неловкостью, словно белой липкой паутиной. китнисс смотрит на них пристально, внимательно, выискивая то, чего не видела раньше - или видела, но не хотела замечать. робкие шаги навстречу. борьба с ее собственным упрямым нежеланием выбирать и снова - принятие. что-то заставляет ее глухо засмеяться, когда они отшатываются друг от друга, столкнувшись у стола голыми плечами, и отворачиваются в непонятном - им - смущении, чтобы через секунду синхронно посмотреть на нее непонимающими взглядами, а она все смеётся и не может остановиться, потому что - видели бы они себя со стороны, нет, правда ещё секунду ей смешно, а потом её захлестывает первобытная злость, детская обида, неясная на первый взгляд, но совершенно очевидная, когда она встаёт, выходит из дома и с силой вдыхает холодный воздух. их любовь к ней самой кажется ей аксиомой, и то, что между ними двумя может рухнуть разделяющая их стена, это... китнисс хмурится в серое небо, прогоняя слово "ненормально", потому что голос хеймитча в ее голове осаждает "совершенно справедливо". хеймитч. вот, кто может помочь. она идет к его дому, печатая шаг, но в голове отдаётся гулкими ударами, и китнисс замедляется, еще раз глубоко вдохнув. - ...они - что? - громко переспрашивает хеймитч и, не дождавшись ответа, хохочет громко, на всю комнату, так, что, кажется, дрожат в окнах стёкла. китнисс отбирает у него початую бутылку и делает щедрый глоток обжигающего глотку пойла. хеймитч тут же забирает свое сокровище назад. сквозь шторы пробивается серый свет дня. китнисс легче смотреть туда, чем на хеймитча - ей кажется, что ее щеки горят. - а чего ты ожидала? - спрашивает он, наконец, и широкая тёплая ладонь ложится ей на плечо. в любой другой момент китнисс дёрнулась бы, уходя от прикосновения, но куда против хеймитча?.. - бедолаги просто пытаются приспособиться. ты поставила зверские условия, немудрено, что... - я ничего не ставила, - возражает она, но хеймитч жёстко сжимает пальцы. - тогда выбери одного и прогони другого. китнисс отворачивается. - ты не можешь. это она знает и сама. *** когда она возвращается, у порога дома ее встречают две пары глаз с желейно застывшим в них ожиданием. кто из них троих первым почувствовал неотвратимость грядущего разговора, и от кого это знание, будто искры по проводам, перекинулось к остальным, множась по пути - китнисс не знает. она знает только то, что должна сказать. она ненавидит говорить о чувствах. не умеет. не хочет пытаться и учиться не хочет. молчание затягивается, и, набрав в грудь воздуха, китнисс, наконец, говорит: - я не буду выбирать. не знай её, они могли бы трактовать это как "решите сами, мне всё равно", но правильным будет "я вас обоих..." китнисс снова пронзает секундный животный страх, непринятие себя напополам с неловкостью; слово "любовь" такое фальшивое, так почему тогда и пит и гейл нужны ей с такой непреодолимой силой?.. она судорожно выдыхает и заходит в дом, обходя их по широкой дуге. - что ж, похоже, нам придётся смириться с этим, - слышит она через долгую минуту, слышит каждую неуверенную добродушную нотку в голосе пита, который пытается смягчить ситуацию, и рваный выдох гейла тоже слышит, и его тяжелые шаги. ничуть не легче. *** каждый день похож на предыдущий - теперь не только тем, что они делают, обыденные дела, завтрак, звонок из тринадцатого, обед, огород или кухня, охота или рисование, ужин, душ, что там ещё - но и тем, что каждый новый день пит делает крохотный, осторожный, проверяющий шаг навстречу, а гейл отступает. иногда китнисс видит это, иногда видит только расстроенного пита и шумно дышащего гейла, его сжатые в тонкую полоску губы. его злое упрямство - двойник её собственному. она не может помочь - как, в конце концов, она поможет?.. вокруг них недосказанность, неустойчивость, равновесие хрупко, а её движения слишком грубы. иногда, засыпая, она представляет, как было бы (будет? пожалуйста) хорошо, если бы они действительно смирились. с каждым днём эта идея всё меньше кажется странной и всё больше - единственно правильной. всё больше это то, чего она хотела бы всем сердцем. но давить на гейла всё равно что пытаться гнуть голыми руками металл. пит, наверное, смог бы, но он уже выдыхается. "посидишь здесь, на кухне, надо присмотреть за огнём?" - "нет". "хочешь я помогу тебе с завалами?" - "нет". "приготовить тебе чай?" - "нет". тысяча разных "нет", брошенных безразлично, зло, устало, и попытки не оглядываться назад, чтобы не видеть лица пита, когда он, гейл, отворачивается. китнисс видит. она видит и как у пита опускаются руки и гаснет блеск в глазах. сколько так продолжается? дни, недели?.. и - после очередного "нет", которому она не стала свидетелем, прячась у полузакрытой двери в комнату, чтобы не решать чужих проблем словами - видит, как пит сжимает, наконец, кулаки и делает шаг вперёд. импульсивный шаг, быстрый, отчаянный. обессиленный. - хватит! - почти кричит он на гейла и тот замирает в неловкой позе, удивлённый и не понимающий, чего ожидать. - что "хватит"? - отталкивать меня! - пит широко машет рукой, пытаясь охватить и дом, и ситуацию, и её саму. - я пытаюсь, неужели ты не видишь, что я пытаюсь..! китнисс любит тебя, китнисс любит меня, если ты не хочешь сделать это легче для нас, сделай это легче для неё! китнисс вздрагивает на прозвучавших словах. - пошёл ты, - шипит гейл и подходит ближе, опасно напрягается, как если бы хотел ударить, но пит не отступает. не он и не сейчас. - за что ты ненавидишь меня? - напротив, он подаётся вперёд, поставивший всё на карту, делающий последний возможный ход, - что я тебе сделал? - китнисс смотрит на него и ясно видит, что дальше он не сможет. не сумеет больше пытаться. напряжение звенит струной, гейл дышит коротко и часто, наступая, оставляя между ними минимум свободного пространства, но пит всё ещё не напуган. - скажи! - требует он сорвавшимся голосом. гейл не говорит. он вдруг подступает ещё ближе, тянет пита на себя за плечо и целует порывисто. горячо. металл тоже может быть податливым, если правильно с ним обращаться. кровь приливает у китнисс к щекам и она отворачивается. глубоко вдыхает. это глупо, но какой-то частью подсознания она хочет, чтобы пит ударил гейла, оттолкнул, вернул недосказанность на свои места, к заведённому порядку. чтобы было привычно, чтобы было как раньше. а другая... другая её часть хочет, чтобы это не кончалось. это волшебство, легчайшее перо на чаше весов, приводящее их к долгожданному равновесию. пожалуйста, пусть это не кончится, просит она, просто потому что - шальная мысль крадётся в голову - кажется, что отныне всё будет хорошо.