'waliopotea'

　　Больше не будет шутливых перепалок и нагоняев за очередной пропуск. Все это неожиданно прекратилось, превратилось в песок, так отчаянно заструившись между пальцев и разбившись о землю несбыточными мечтами о счастливом будущем. 　　Он смотрит вперед с каким-то странным спокойствием — от человека, что когда-то одним своим присутствием излучал ауру высокомерия и отчаяния, осталось ровным счетом ничего. Некогда зеленые, словно изумруд, глаза стали лишь битым цветным стеклом, от которого и толка никакого-то нет. 　　Он все еще помнит усталый оскал, поднятую вверх руку и последние слова. До сих пор слышит в ушах тот звон при переходе через зеркало. Все еще жмурит глаза от яркого солнца, которое когда-то грело и освещало их дальнейший путь, пронизанный копьями и осуждением со всех сторон. 　　Перед носом все плывет — слезы, отныне застилавшие потускневшие глаза, снова мешали. Рядом уже нет никого, кто сможет ему помочь; кто сможет хоть на одну сотую облегчить ту душевную боль, годами съедавшую его изнутри. 　　«Так надо. 　　　　　　Это нужно. 　　　　　　　　Поймите меня». 　　В комнате общежития холодно — некогда мягкая кровать, поспать на которой было удовольствием свыше, стала клеткой для заблудшей души. Он раздирает руки и шею в кровь, чтобы потом упрятать свое тело за сотню бинтов, словно он до сих пор находится за той невидимой стеной спокойствия и безопасности, что была рядом с ним. 　　В его сторону летят ехидные смешки от первокурсников, которые только вступили на раскаленную землю. Сжимает ручку с оранжевым драгоценным камнем, превращает ее в посох, украшенный резной головой льва и яркими перьями. Смотрит внимательно, жестко, устало — слушать бред из чужих уст он уже не намерен. На себя ему уже давно наплевать, но вот на него... нет. 　　Он медленно ведет свое общежитие к успеху и популярности — победа на школьном чемпионате по магифту становится чем-то обычным, но недостижимым для других. Смешно, а ведь раньше они так позорно проиграли. Все общежитие слушается его беспрекословно — слишком сильно его влияние, даже не смотря на сословие и пищевую цепь. 　　　　　　«Зачем? 　　　　Это глупо. 　　Прекрати». 　　Он раз за разом ловит на себе неодобрительные взгляды толпы, но на сей раз не обращает на это внимания. Люди слишком глупы, чтобы понять хоть каплю того, от чего его сердце разрывается второй год подряд. Семья лишь неодобрительно качает головой, но не возникает: по потухшему взгляду видно, что он все решил. По крайней мере, для себя. 　　Первый день лета проходит для него отвратительно ярко — празднества, устроенные в честь какого-то невероятно важного посла, раздражают похлеще тупых учеников. Неужели они забыли? Хотя что можно ожидать от таких, ведь люди невероятно мерзкие и двуличные существа. 　　В помещении невероятно холодно и воняет маслами. Он идет тихо, обходит постаменты некогда видных деятелей и правителей. Прячется в тени высокой статуи для нынешнего короля — именно там находится его половина души, которую он потерял. Стражников нет: охраняют чужую шкуру, даже не подозревая, что сейчас он опорочит это место собой. 　　Все скудно и невероятно серо — никто и никогда не питал к нему особой симпатии, даже той крохотной капли, на которую он так отчаянно надеялся. Пол неприятно холодит колени, на которые пришлось встать. Перед глазами все те же слезы, только теперь от счастья. 　　«Когда-то от него. 　　　　Я слышал о другом мире. 　　　　　　Вы ведь будете меня там ждать?» 　　Слабая улыбка, до невозможности вымученная, появляется на чужом лице. Пути назад нет. Он сделал все, что только смог, чтобы обеспечить семье все нужное. Теперь настало время подумать и о себе. — Простите, 　　　Леона-сан, 　　　　 я подвел 　　　　　　ваше доверие. 　　Окровавленная ручка становится единственным, что видит он перед смертью.

***

　　Жмурясь под палящим солнцем, он идет куда-то вперед, раз за разом сталкиваясь с мимо проходящими людьми. Все они так забавно хмурятся, ругаются, щурят от злобы и жары глаза, что ему становится смешно — все они одинаковы. В любом прогнившем насквозь мире. 　　Но что-то тут не так. Он оглядывается по сторонам, когда сердце противно начинает ныть. Натыкается взглядом на такую знакомую темную макушку и замирает. Слишком похоже, слишком невозможно даже для этой пресловутой магии. 　　«Ведь так? 　　　　Так не может. 　　　　　　А вдруг это...» 　　Резко оборачивается, не обращая внимания на очередного человека, возникшего прямо перед ним. И отчаянно зовет, смотря прямо на смуглую спину, чьи очертания проскальзывают сквозь белую рубашку. — Леона... сан. 　　　　Леона-сан. 　　　　　　　Леона-сан! 　　Юноша перед ним оборачивается, словно слыша свое собственное имя из чужих уст. Изумрудные глаза настороженно скользят по хрупкому телу, так смешно спрятанному в мешковатой футболке с длинными рукавами. Такой знакомый шрам на левом глазу, полученный неизвестно где, поблескивает под лучами палящего солнца. 　　Рагги готов смеяться, когда — это не шутка! — видит в глазах своего короля удивление, медленно сменяющееся на узнавание и едва различимое счастье. Но потом становится ясно, что его присутствию кое-кто невероятно рад. — Вы ведь ждали меня, ведь так? — задает он самый глупый вопрос из всех своих жизней в двух разных мирах. 　　Леона слабо улыбается и протягивает руку — живую, сотканную из тканей и мышц, совершенно настоящую, а не ту фальшивую, которая столько раз мелькала и во снах, и наяву. — Давай попробуем все сначала, Рагги. 　　Рагги счастлив. 　　　　Невероятно счастлив. 　　　　　　Наконец-то он стал живым.