В некотором смысле, это была сказочная история.

Никто, кроме собственной глупости и пустого желудка, не заставлял Шастуна до самого рассвета бродить по городу. Наверное, все же именно их стоит поблагодарить за то, что сейчас, когда солнце уже подсвечивает верхушки контейнерных башен, он все еще находится довольно далеко от своего импровизированного убежища. Мусор плавает по заливу и пластик мелодично отбивает ритм о деревянные подпорки, вторя зарождающейся птичьей верещне. Помост был скользкий из-за разросшихся водорослей и помета вездесущих и вездесрущих противных чаек. Пусть и светало, был больше поздний, чем ранний, час и по-ночному завывающий ветер гулял между металлических лабиринтов. Кто вообще в здравом уме будет в три часа ночи гулять по пирсу? Правильно, никто. А Антон и не гулял — он шел домой, а значит с умом у него все в порядке, и опустим, что он не человек. Людей здесь вообще не надобно. Особенно сейчас, когда зубы чешутся даже на кровь чаек или портовых крыс. Что уж говорить о человеке, которому не посчастливится встретить проголодавшегося вампира? Но нет, Антон не такой! Антон выше этого, никаких древних привычек и кровожадных повадок! («А зачем ты тогда по ночам гуляешь, Антош?») Шастун уже подходил к выходу из секции, держась поближе к стеночке, как в глубине порта раздался оглушительный скрежет. Кто-то решил подраться со спецэффектами? Неважно, его не касается. Надо поскорее нести свою тушку домой. Антон продолжал пробираться к проходу на улицу, когда сверху раздался оглушительный скулеж на одной, отчаянно-низкой ноте, и огромная белоснежная туша свалилась перед ним на засранные доски. Мусор, водоросли и шерсть полетели во все стороны. Оборотень зарычал и снова заныл, скользя по влажному мху и делая в воздухе кульбиты похлеще коровы на льду. Сориентировавшись, он стал на все четыре лапы и зарычал на вампира, капая слюной. Вся его напряженность явственно говорила — тебе пиздец. Вот так ты и погибнешь, Антон Шастун. Преисполнившись толерантностью ко всем магическим существам, голодный и от ярости породистого волка. Вот тебе и мирный договор, вот тебе и терпимость… Растерявшись, вампир замер, и волк наконец набросился, тут же отпрыгивая от шумного металла с Антоном в зубах. Из-за вампирской сверхчувствительности было очень больно. Провалы под толстыми клыками наполнились кровью и заполыхали. Оборотень кинул долговязую фигурку Шастуна под ноги (лапы, у него же лапы, да?) словно щенок — тряпичную куклу, и принялся драть клетчатую рубашку и тощую грудь под ней огромными белыми когтями, параллельно нанося серии мелких укусов по голове, шее и плечам, стараясь выдрать кусочки бледной кожи и добраться до замершего сердца. Тот пытался защищаться, выставляя руки перед собой, но тщетно. Конечно, Антона не жгли на костре, иначе его бы сейчас здесь не было, но ощущения адского пламени от каждой клеточки, вопящей болью, затуманило ему мысли. Голова стала совсем тяжелой, а ноги и руки — ватными. Дышать перестало казаться необходимостью, на груди все еще находилось тяжеленное тело оборотня. И ведь за его убийство такого волка не накажут, получается столько лет прожил напрасно? И никому до его смерти дела не будет? Шастун совершенно ясно понял — еще немного и он действительно умрет. Закончится его затянувшийся век. И от этой мысли почему-то не стало страшно, а стало никак. Он перестал пытаться отпихнуть от себя волчище и расслабился, чувствуя мощные лапы внутри. Страх смерти полностью атрофируется за первые сто лет жизни, а человеческие инстинкты притупляются. Пора бы уже. Но оборотень как-то странно захрипел и будто сам себя откинул в сторону, одновременно сопротивляясь. Послышался хруст костей и метание по настилу, но у вампира не было сил хотя бы повернуть голову. По ошметкам шеи стекала холодная кровь, но процесс регенерации уже начался. На несколько секунд воцарилась тишина, которую нарушало тяжелое дыхание перевертыша. Спустя несколько минут придыхание превратилось в полноценный плач, со всхлипами и шмыганьем. Антон все еще не мог шевелиться, а потому лежал и слушал неожиданную истерику незнакомца, не очень соображая, что происходит. Волчара так расстроился, что не добил, или боится наказания, или жалко стало кровопийцу, что? И не думает прекращать, только распаляется и совсем не обращает внимания на полу-труп у себя под боком. Через какое-то время вампир понял, что может повернуться, но решил лишний раз не дразнить судьбу и подождать способности к вертикальному передвижению. Наконец, медленно встав и оглядев лоскуты одежды и кожи, и грустно хмыкнув, прикинув стоимость обновок, повернулся. Белому на вид оказалось лет семнадцать, совсем пацан еще. И волосы у него были не белые, а черные. А вот кожа в свете луны действительно светилась болезненной белизной. Не то чтобы вампиры сильно следят за стаями в городе, но раньше Шастун его не видел. А черты лица, тем не менее, явственно говорили — перед ним особа голубых кровей, граф какой-нибудь или еще кто. Не обращая внимания ни на что, он лежал на деревяшках, растирая мокрые дорожки с грязью по лицу, и безудержно плакал. Плач был такой надрывный и искренний, словно младенец и столетний старик осознали всю свою тщетность перед бытием. Стало его как-то жалко, но себя было жальче. Надо брать ноги в руки (буквально) и давить на тапок. Поколебавшись немного, Антон все-таки подполз ближе и приподнял парня, прижимая к себе. Тот вцепился в плечи ногтями, но рыдать не перестал. От темных волос невыносимо пахло псиной, но Шастун, видимо, был мазохистом и терпел. А еще он был очень добрым, поэтому совсем осмелев, начал успокаивающе гладить того по голой спине и даже бормотать что-то приободряющее. Истерика потихоньку сошла на нет, парень успокоился и уставился на Антона, нахмурив черные брови. Шастун никогда не видел таких увядших глаз. На молодом лице скрывалась, казалось, вся печаль мира. В синей каемке мелькала боль. Простая, испепеляющая боль. Белые крапинки отражались чувственностью. Синева топила своей обреченностью. Заплаканный взгляд нес в себе открытую тяжесть, ношу, бремя. Словно это не глаза ребенка, а взрослого, прошедшего через все мирские тяготы снова и снова. Страдание ради страдания. Может ли такое существовать? Не проклят ли он? Тот опустил взгляд к его располосованной груди и тут же поднял, напрягшись: — Я подумал, что убил тебя, — он перестал трястись и потемнел лицом, вмиг посерьезнев, но рук с плеч не убрал. Антон растерялся от такой резкой смены настроения и задумавшись, ответил: — Расслабься, я не из тех, кто будет стучать. Я не буду. Лицо пацана чуть расслабилось, но не потеряло ни капли боли в уголках влажных глаз. Он помотал головой, как бы говоря, что не в этом дело. И о черт, когда-нибудь ему аукнется его доброта (в который раз!), но он положил руки на широкие плечи оборотня и предложил: — Мне кажется, тебе нужно с кем-нибудь поговорить. Не хочешь зайти на чай? Вообще, как и все клановые вампиры, он жил в гнезде. Но, во-первых — там было очень людно (вампирно?) и неуютно, а во-вторых он был слишком никчемен и никому не нужен, поэтому на его постоянное отсутствие не плевать только Окс и Позу, но они про квартиру знали и не беспокоились. Квартирой это можно было назвать с натяжкой — коробка в недостроенном муравейнике, которую Шастун облагородил как мог. Дверь есть, окна есть, диван есть — уже можно жить. Он налил неожиданному гостю чая, но тот посмотрел на него как-то грустно и не притронулся. На вопросительно поднятую бровь оборотень смущенно прохрипел, что пьет только кофе. Возможно подумал, что его хотят отравить какой-нибудь травкой. Но кофе у Антона действительно не было. Как и ненависти к разодравшему его оборотню, почему-то. Он потыкал пальцем в еще не до конца закрывшиеся раны на животе и хмыкнул. Любимая рубашка висела тряпкой, а и без того видавшие виды джинсы поменяли цвет на бурый. Парень сидел в его шортах, и кутался в пятнистую футболку, несоразмерно большую для его худощавого тела. Не пойдет же он домой голышом по городу, ведь после трансформации одежда любит распадаться на мелкие кусочки, пришлось пожертвовать. Снова прикинул бюджет на шмотки, снова хмыкнул. — Ты извини меня, если сможешь. Я... У меня проблемы с самоконтролем, в общем. Я не хотел, просто услышал твой запах по ветру и щелкнуло в голове, а когда ты сопротивляться перестал, я подумал что все… и смог, смог перестать. — неожиданно выдает оборотень, и в его голосе слышится настоящее раскаяние, а не такое, как на судах. Там богатенькие любимчики публики капают пару специальных капель в глаза и томно вздыхают, ведь их все равно оправдают и отпустят. Антон махнул рукой, но сам задумался. Да, даже в современном обществе он считался излишне доброжелательным к «вражеским» народам, но чтобы собственное убийство ничего не всколыхнуло? До чего доводит рутина. Но оборотня ведь реально жалко, пусть он часом ранее выдирал из него куски, сейчас нервно трет руки, сидя на вампирской кухне и всем своим видом отчаянно просит просто поговорить по душам. — Ладно, звереныш. А зовут тебя как? — Арсений. Арсений Попов. — он поднял подбородок и гордо представился, олицетворяя свое имя. Антон чуть не взвыл, чудом успев закусить губу. Конечно, из всех случайных волков ему встретился именно из самого аристократического рода, да еще и из правящей династии! Стопроцентно еще окажется эсквайром какого-нибудь наследника, сколько их там сам черт не сосчитает. Плодятся как кролики. С другой стороны, а разве могут быть у породистого волка проблемы с самоконтролем в таком зрелом возрасте, их там не с пеленок стращают? Пожалуй, надо узнать этого Арсения поближе.

***

Арсений взрыкнул и принялся с удвоенной прытью насаживаться на член Антона, беспорядочно царапая худой торс когтистыми руками. Он изгибался в спине под какими-то немыслимыми углами, что аж хрустели позвонки. Или они хрустели из-за непроизвольной трансформации, но этого Антон представлять не хотел. Проблемы с контролем никуда не улетучились. Волчьи шаманы ни на секунду не прекращают молить старых богов и пичкать его лечебными травами, и к их счастью, это приносит плоды. Но недостаточно. Во время первого секса Арсений от волнения обратился в самый неподходящий момент и чуть не откусил Антону голову. Сейчас стало немного полегче, он все еще не контролирует обращения, но хотя бы чуть-чуть сдерживает попытки убить какого-нибудь возбужденного вампира. Шастун предпочел зажмуриться, почувствовал подступающий оргазм оборотня, когда тот совсем истерично задергался, шлепая лобком о лобок. Каким бы красивым не был Арс, видеть изломанный череп и обрубленные черты переходной формы перевертыша зрелище очень сомнительное и грозит мгновенным исчезновением какого-либо возбуждения. А вечно трахаться со спиной, словно они чужие друг другу, совсем не привлекает. Антон видит мелькающие звездочки под веками и рывком переворачивает Арсений под себя, прижимая руки к подушке и переплетая пальцы. Тот застонал-заскулил и раскинул колени еще шире. Антон подточил угол и замедлился, деланно медленно прикасаясь к чувствительной точке. Гиперчувствительным здесь был Антон, но иногда у него создавалось впечатление — Арсений что-то скрывает. Тела сводит судорогой, они переплетаются ногами, сливаясь, сплавляясь вместе. Оборотень приникает ближе и они коротко, но мокро целуются. Антон будто старается откусить кусочек от Арсения, пока что-нибудь не откусили от него самого. Перекатываясь по широкой кровати, они ловят руки, губы, дыхание друг друга. Всего так много, и так хорошо. Еще совсем чуть-чуть, оргазм уже звенит где-то внизу, легкая боль от царапин и укусов добавляет немного перчинки (судя по их отношениям — паприки), но как в плохом ситкоме, где-то в сваленной куче вещей звонит мобильный. Арс выскальзывает из-под него после непродолжительных попыток его задержать и запыханный отвечает на звонок, по пути теряя звериные черты и приобретая морду кирпичом. Антон разочарованно выдыхает в потолок и прислушивается: голос в трубке что-то сбивчиво объясняет, Попов успевает только угукать. Скинув трубку, он спешно начинает поиск и натягивание своих джинс. Антон садится на кровати и легонько щелкает по головке. Стоящий колом член одиноко покачивается. Арсений замирает на одной ноге и задумчиво жует губу. Антон смотрит наигранно-щенячьим (с кем поведешься, тьфу) взглядом и тот не выдерживает. Расположившись меж острых коленок, Арс слизывает капельку выделений и обводит самый кончиком языка венки по длине. Брезгливостью оборотни никогда не отличались. Он поднимает взгляд на вампира, и на языке у того крутится лишь одно. Блядь. Но только для него. Вот такой — открытый, готовый, *подставляющийся*. Только для Антона. И такое безграничное доверие — любовь? — подкупает. Глупо это отрицать. Для Антона, стоящего в иерархии чуть выше таракана, понятие долга перед народом было очень туманным. У Арса был не один десяток двоюродных и троюродных братьев и сестер, почему именно он должен рвать жопу всю жизнь, чтобы стать вожаком? — Я был выбран задолго до рождения. Все это знают. Даже мои конкуренты склоняют головы, когда я прохожу мимо. Они лишь картонка, чтобы не казалось, что выбора нет. Пустышки с минимальными знаниями и отсутствием характера, — Арс лежит на твердой груди Антона и млеет, пока тот перебирает его пряди и мягко массирует затылок. Скоро начало цикла, очередное полнолуние, голова трещит, но его немного прорывает на откровения, что бывает очень нечасто, на самом деле. Луна немного попадает на его лицо и подсвечивает глаза из-под кончиков ресниц небесно-голубым. Он говорит тихо и размеренно. Словно обреченный. Но он и есть обреченный — доходит до Шастуна. Обреченный соответствовать желаниям своих родителей, своих старейшин, своего народа в конце концов. Антона никогда ни к чему не принуждали, и он пытается осознать, каково это — с самого детства пытаться кому-то угодить, соответствовать немыслимым стандартам, быть лучшим из лучших. Получается слабо. — Сделай каминг-аут, признайся, что гей и никогда не дашь потомства. Не отстанут ли от тебя тогда? — Арсений тихонько засмеялся и прижался поближе. — Я бы хотел детей, на самом деле. Мне кажется, они прикольные, — он прогулялся человечком из пальцев по животу Антона, чем вызвал толпу непрошенных мурашек и мыслей. Дети? До этого момента они никогда не разговаривали об этом. Понятно, что рожать никто из них не будет. Единственный выход — усыновление. Но кого? Оборотня, чтобы Антон видел, как тот стареет и умирает? Вампира, чтобы Арсений подсознательно ненавидел его всю жизнь? Человека, такого хрупкого и уязвимого для всего магического мира? Малодушно Антон отодвинул эту мысль в долгий ящик и продолжил вытягивать откровения из наконец расслабившегося Арса. — Тебе никогда не давали выбора и ты никогда не хотел послать все к черту? — Хотел. Я сбежал. И вернулся. Нельзя вложить всю жизнь в одно дело и просто отвернуться. Даже если мне это не нужно, я понял — я обязан стать тем, что мне приписывают. Должен в первую очередь себе. Слишком много я сделал и потерял, чтобы вот так отказываться. Понимаешь? Антон вспомнил свои далекие девятнадцать. Столько воды утекло. Хотя он остался каким и был. Может чуть менее наивным и оттого чуть более разочаровавшимся, но в целом таким же. Тогда он любил глупые шутки и пляски на званых ужинах. Девушки были похожи на акварельную клубнику, а парни на точеные кортики. Нежные, воздушные, смелые, дерзкие. Он бы не отказался от всего этого, даже если мог стать царем. Да хоть Брюсом Всемогущим — своя свобода дороже. Арс сильный. Шастун не перестает восхищаться им. Но полностью понять никогда не сможет. — А если ты никогда не найдешь контроль? — не подумав, ляпает Антон и тыкает в самое нежное. Арс резко садится на самый край кровати и обнимает себя руками. Он оставил после себя приятное тепло на груди, которое мигом начинает рассеиваться. Антон мысленно дает себе подзатыльник. Оборотень поджимает губы, но сдается и трет лицо изящными запястьями. Момент беспощадно растрачен. Антон тянет мазутные прядки своей лапищей вверх и кончает куда-то на пол. Арс оглядывает масштабы проделанной работы и облизывается. Он такой красивый, такой обманчиво-хрупкий, что Шастун не выдерживает. Что-то невообразимое толкает его сказать такие важные вещи, даже не обдумав, но он совершенно четко произносит: — Я люблю тебя, — слышит свой голос, будто только что проигранный на диктофоне, и слышит опустившуюся на несколько секунд тишину после. Арс приподнимается и целует его в губы. Антон наклоняется ближе и углубляет поцелуй. Длится это недолго, потому что Попову все-таки нужно идти. Когда дверь за ним захлопывается, вампир плюхается на подушки и смотрит в зеленоватый потолок. Сам не знает, что он хочет там увидеть. За окном еще светло, а значит прогулка по улице пока не светит. Он листает контакты и хочет набрать Окс, но скорее всего она сейчас спит, а будить ее не хочется, поэтому в ход идет телевизор с вечерним ассортиментом программ. Персонажей в них Шастун считает отдельным видом искусства, а потому искренне наслаждается просмотром. Потом он все же набирает подруге и вытаскивает из нее все, даже самые мельчайшие, новости. Она со всем присущим дружелюбием пытается закончить разговор уже раз четвертый, но Антон не дает, сам не понимая, зачем ему слушать про чьи-то проблемы. Наверное, чтобы не погружаться в свои. Почему он постоянно делает какие-то глупости, а потом расхлебывает последствия полжизни? Кому стало легче от этого … признания? Антон осознает, что это действительно было признание. В первую очередь себе. Он влюблен. Он любит Арсения. И это чувство такое новое, необычное. Шастун чешет клык языком, словно пробуя новое слово на вкус. *Влюблен*. Как иначе? Ведь Арсений как танец свечи в тёмную ночь, как молния посреди грозы, как что-то, чего не хватало когда-то в жизни Антона, а теперь есть. В конечном итоге выходить на улицу становится лень и Антон засыпает. Во сне так спокойно и совсем не хочется просыпаться. Отсутствие чего-либо намного привлекательнее черно-белых полос. Манящая пустота, абсолютный вакуум. Даже никаких навязчивых мыслей, только легкое ощущение эйфории и щекотка по вискам. То самое ощущение, когда спишь в лихорадку, на грани смерти, но мама кладет свою прохладную ладонь и шепчет молитву. Мама… Давно Антон ее не вспоминал, он хочет погрузиться глубже в то прекрасное время, когда он еще был ребенком, но что-то будит его, сухость и слабость во всем теле говорят, что прошёл не один день. Для его возраста впадать в кататонию событие не выходящее из ряда вон, но все равно неприятно. Чувствительность возвращается, голова наливается раскаленным свинцом, что-то настойчиво звенит вокруг, но сориентироваться не получается. Когда глаза разлепляются, он видит Арса, сильно трясущего его за плечи и что-то зло говорящего. Вампир смотрит на его быстро смыкающиеся и размыкающиеся губы, но ничего не понимает. Шастун не очень крепко стоит во весь свой рост и безвольно болтает головой, а потом окончательно просыпается и отталкивает оборотня, чтобы прекратить эту ужасную встряску. Тот нарезает круги по комнате и экспрессивно машет руками: — Ты придурок! Дверь захлопнулась и я, блять, не… Неделя прошла, Антон, неделя! — Арсений схватил Антона за ворот футболки и тут уже отпустил, ударив со всей оборотничей силой по груди. Было больно. Шастун не очень принимает реальность и хочет вернуться туда, в сон, где солнечные поля и звенящая детская радость, где семья и друзья, и спокойствие, и счастье… Когда психует волк — это вполне ожидаемо. Но чтобы сам Попов вот так злился и кричал — такое впервые. Пусть даже Антон пропал на неделю (неделю? по-божески в этот раз), сдается ему, что не только в этом дело. Арсу трудно открываться, но они прошли большой путь, чтобы доверять друг другу. Исчезновение Антона лишь последняя капля для этой истерии. — Сень, что случилось? — хрипло спрашивает Шастун. Оборотень совсем истерично заколотил руками по вампирской груди и уткнулся в нее холодным носом. — Они сказали, это не физическое. Не могут… Не смогут помочь, — по щекам потекли слезы, он оторвался от груди и показал из пальцев пистолет у виска, словно киношный злодей, — это здесь. Мне никто не может помочь. Только я, — он снова уткнулся носом в шею, Антон аккуратно подхватил его под острые коленки и сел, создавая из рук импровизированный кокон. Завидев Арса, все как по щелчку забывали, что он обычный пацан с тонной обязанностей и проблем. Быть рожденным для великих дело — не значить быть к ним готовым. Шастун смахнул налипшие пряди и поцеловал оборотня в лоб, желая оказать максимальную поддержку. «Ты не один.» Церемонию наследования переносить не стали. Она была очень красивая и пафосная, транслировалась по новостному каналу. На метафоричного волчонка в накинутой сизой шкуре, ставшего волком, водрузили лавровый венок (лучший из лучших) с рябиной (чистая кровь), огромная разномастная толпа аплодировала и ликовала улыбающемуся приемнику. Арс сказал, что вожаком останется его отец, а остальное лишь красивый фантик. Он толкался все глубже, кусая человеческими зубами словно разъяренный пес. Кажется, у него немного поехала крыша, но Шаст продолжал терпеть. Тот последний раз провел рукой по антоновому члену и налег вперед, входя до упора. Вампир почувствовал внутри горячую сперму и как разбухает волчий узел. Особенности секса с оборотнями — сцепка. На следующие минут двадцать они с Поповым — одно целое. Больше, чем обычно. Ощущение приятное, но приятнее россыпь поцелуев по лицу. От щекотки Антон вжимает голову в плечи и Арс утыкается губами в висок. По телу пробегает толпа мурашек, оборотень рычит. Внутри все мигом холодеет, потому что рык отзывает страхом, а не возбуждением. Перед носом загорается белая радужка, все лицо Арса напрягается и начинается изменяться. Шастун блять не подписывался на секс с животным, но сейчас кажется происходит именно это. Член внутри увеличивается еще больше, под руками оказывается шерсть, Арс минует все болезненные этапы и сразу оборачивается в огромного белоснежного монстра. Он дышит в лицо Антону оскалившейся пастью, но он не бездумно яростен, как обычно. Холодно взбешенный, скорее. Словно волк осознает? Шастун теряется в догадках. Вопреки законам физики, тело волка намного увесистей тела Арса, психосоматически становится очень тяжело дышать. Мысленно досчитав до двух, Антон пытается выпутаться из-под мощных лап лежащего на нем волка, но черт, они все еще сцеплены внизу. Ничего не получается, он чувствует раздирающую боль внутри и замирает, вскрикнув. Включается паника, вампир дергается, пытается скинуть тело, но лишь еще больше травмирует себя. У него что-то вроде гиперболизированной панической атаки, его трясет, он машет кулаками, попадая по подставленным волчьим бокам. Перед глазами все бело, а в голове одно — как же он устал боятся. Каждый ебаный день, каждый раз. Каждый взгляд в страхе увидеть озлобленную пасть с капающей слюной. Каждый секс не акт любви, а испытание на смелость. В голове взрывается тысяча колокольчиков, писк перекрывает все остальное. Шастун кричит и первым нападает на притаившегося волка. Тот вскакивает, рывком выходя из напряженного тела, причиняя еще больше боли. Вампиру срывает предохранители, последние связные мысли испаряются, уступая место инстинктам убийцы. Он перекидывает волка под себя и со всей вампирской сверхсилой бьет кулаками куда придется — по ребрам, животу, морде — слышит треск. Он бьет и бьет, стесывая кулаки, а когда выдыхается — обхватывает широкое горло и со всей силы сдавливает. Он стискивает пальцы и собственные руки ему ощущаются каменным изваянием, твердым и неподвластным. Физически вампиры более совершенны, чем люди. Но психологически едва ли. Видимо, слишком долго в Антоне накапливалось и гноилось все невысказанное, все невыплеснутое, не размазанное. И не осознаешь ведь, что в тебе столько плохого, пока не надавят. В голове сплошной белый шум. Дико не хватает кислорода, но он не дышит уже как лет двести пятьдесят. Им движут животный страх и ярость, концентрированная ненависть. Даже когда руки тщетно царапают эстетичные тонкие пальцы, когда исчезают клыки и прекращается глухое рычание. Антон почему-то вспоминает, как когда-то так же лежал на грязном помосте, задыхаясь. Ему не было страшно, не было плохо. Что было бы, не отпусти он тогда его? Что было, не встреть Антон Арсения? *Арсений*. Внутри что-то звучно трескается и осыпается зеркальной крошкой. Вампир ослабляет хватку всего на секунду и ее хватает, чтобы Арс извернулся и отскочил к стене, пытаясь слиться с ней, словно хамелеон. Губы у него были бледные, волосы разметались по мокрому лбу, а кожа вторила серой стене. Антон смотрит на свои дрожащие ладони, возвращаясь в себя. Осознает, что только что натворил и поднимает взгляд на Арсения. Сквозь собственный страх он видит слезы на глазах оборотня и это конец. Арс вжимается в стенку и стекает по ней, не отнимая взгляда от постели. Протягивает ладонь и тут же опускает ее, обнимая себя за коленки. Смотрит загнанным зверем и вдруг начинает сбивчиво извиняться: — Антош. Антон, прости меня. Я и не думал, что это… это имеет такой огромный вес, я даже блять не подумал о тебе, Антон! — к концу фразы он срывается на крик и резко замолкает, будто что-то увидев. Он быстро-быстро водит глазами от одного угла комнаты к другому, задерживаясь на вампире. Антон, опешивший от такой реакции, отмирает: — За что? За что тебя простить? — он окончательно запутался, потерялся, устал шагать на цыпочках в лабиринтах чужих страхов и проблем, и сам не заметив как, переходит на крик и вскакивает, снося многочисленную мелочевку с прикроватной тумбочки. — За что тебя простить? ЗА ЧТО, СКАЖИ МНЕ! НУ ЖЕ, АРС! Я НЕ ПОНИМАЮ, СКАЖИ МНЕ ХОТЬ ЧТО-НИБУДЬ! — Антон успокаивается так же быстро, как вспыхивает, и смотрит на замершего Арсения. Арс шепчет себе под нос что-то вроде «я все понял» и медленно, словно к дикому зверю, пододвигается к Антону. Берет его раскрасневшееся лицо в ладони и приникает лбом ко лбу. Такой горячий. Антон кажется на секунду научился читать мысли. Он видит в чужой голове, это — прощание. — Так не может продолжаться. Посмотри, что мы друг с другом сделали, — он говорит это на грани слышимости, но каждая буква отбивает набатом глубоко в голове Антона. — Нетнетнетнетнет! — шепчет Антон и пытается поймать ускользающие ладони, но Арс не дает, продолжая горячо дышать прямо в губы, — что ты несешь? — Оглянись. Ты не счастлив, я не счастлив, а мой волк … — дальше Антон уже не слушает. Конечно, его волк. Нет ничего важнее, так ведь? — Твой волк! Я терпел его столько лет, а ты продолжаешь твердить про его ощущения! Смирись, что вы никогда не найдете общий язык и отпусти это! Арс толкает его в грудь и повышает голос. -Это не так! Он знает, что стал альфой! Теперь все по-другому! Меня тянет туда, я должен быть со стаей! Я же не могу притащить тебя в резиденцию. И здесь не могу остаться. Антон на секунду теряет дар речи. Быть со стаей? А он что… не часть стаи? Не может… не может притащить? Как котенка с помойки, мама по попе отшлепает? Он что — совсем никто в Арсовой жизни? Это больно. Это очень больно. Неужели он не важнее влажной жилетки на вешалке? — Да как ты сможешь править, ты же психичка, — Шастун не должен так говорить, но он говорит, тихо и вкрадчиво. Ему тут же прилетает кулак в лицо, но он еще не отошел от нервного срыва и пропускает первый выпад, тут же на эмоциях кидая ответку. Они грубо дерутся, перемахиваясь кулаками и заваливаются на пыльный ковер. — Если я буду править, он успокоится. Мы договорились. Слышишь, мы договорились! Я просто хочу покоя, — Арсений кричит, пытаясь остановить бессмысленный мордобой, и сплевывает кровь из разбитой губы на пол. — А как же я? — тихо спрашивает Шаст, занося руку для удара. — Мне жаль, — лишь выдавливает из себя Арс и отворачивается, — это должно было случится не так и не сейчас. Антон выпускает его из захвата, садится рядом и упирается взглядом в стенку. Трет разбитый нос, слышит звенящий аромат оборотничьей крови в воздухе, от нее чуть начинает мутить, но не оборачивается. Даже когда тот встает, целует его в макушку, в последний раз ерошит волосы и уходит, прикрыв дверь. Даже не вздрагивает от удара молнии в пышных тучах. Даже природа скорбит. Дима говорил, что он на фотографиях всегда был донельзя счастливый. Антону мерещится, будто в каждой позе двойное дно. Скучал? Скажи, скучал? Он столько лет отгонял от себя эти мысли, а сегодня… Сегодня все там были. Вдова — жена -, племянники, дети, внуки, даже правнуки. Все такие красивые, но ни разу не счастливые. Дима позади с противным звуком скребёт ногтем по столу, капая на мозг. На новостном выпуске в телеке выключен звук, но Шастун и так прекрасно знает, что там говорят. О ком там говорят. «Прекрасный лидер, достойнейший альфа! Так простимся же с …» Они так ни разу и не встретились. Арсений вышел из той старой, еле дышащей квартиры, и закрыл все гельштаты. Вампирам на территорию оборотней без приглашения запретили заходить, а приглашение никто не посылал. И еще кучу реформ внедрил, и все стали его имя произносить с огромным уважением, но Антона это мало волновало. Гораздо интереснее между спячками, скрывшись за шарфами и темными очками, смотреть как Арс носится с охотничьим псом. Как гуляет по парку за ручку с черноволосой красавицей. Как нервно качает коляску и трясет бутылочку со смесью другой рукой, зачем-то. Как сидит на лавочке и подкидывает мячик внуку. А теперь вот, по телевизору… Но сколько бы лет ни прошло, Антон все равно его помнил. Любил ли? Сейчас уже неважно. Это не выкопать из совсем обмелевшей души. Когда-то Шастун боялся стать как все старожилы — равнодушным. Они говорили, что не знают какой сейчас век, но все молодые принимали это за шутку. Но и на самом деле — после ста лет начинаешь путаться, после двухсот плавать. Антон держался, правда держался. Он помнит годы, проведенные с Арсением. Как они встретились в доках, как гуляли по крышам, как в чувстве любви он тонул, но никак не хотел выплывать. А сейчас все так серо. Шаст проспал очень многое, но не чувствует ни капли разочарованности, весь смысл его жизни, все краски, все воспоминания остались где-то там, позади, в самом начале века. Больше нет смысла просыпаться, и знаете, ни в сказке не сказать, ни пером описать, как же сильно хочется спать…

20.09.20