Авария

Он расслабленно плыл в уютной мгле, обволакивающей тело и разум, подобно теплой, нагретой солнцем воде. Он не знал, как оказался в ней… но это было не важным. Только сон, только собственное размеренное дыхание и стук сердца — больше ничего не существовало для него. Даже памяти.   Само ощущение времени стерлось, исчезло неверно проведенной карандашной линией под ластиком, остались только мерные вдохи и выдохи, да гулкие удары сердца… Но казавшаяся незыблемой, ставшая такой привычной мгла дрогнула, подернулась рябью и начала истончаться, подобно утреннему сну. И как бы он не сопротивлялся, как бы не хотел удержать принесенные мглой уют и покой, она рвалась в клочья и рассеивалась подобно туману, извечно проигрывающему ветру.   Теперь его окружали тишина и легкий запах масла. Под спиной пружинило что-то мягкое, где-то невдалеке, за тонкой преградой, шелестели листвой сотни деревьев и переговаривались птицы…   Длинно, сожалеюще выдохнув, он открыл глаза и увидел над собой дощатый потолок с высветленными солнцем и временем балками перекрытий, и свисающие с них на цепях масляные фонари.   Одна, две… восемь разномастных цепей — тонких и толстых, неизменно темных, но без единого пятнышка ржавчины. И восемь разномастных фонарей — будто хозяин этой комнаты скупал их где придется или даже находил на свалках и приносил в свой дом. Одни висели ниже, другие — выше, и представшая перед ним картина напоминала иллюстрацию из детской книги сказок. Кажется, когда-то виденную. Образ расписанной тушью страницы мелькнул и исчез, не оставив после себя даже тени. Он с минуту непонимающе смотрел перед собой, а потом попытался привстать на локтях и с тихим стоном повалился обратно. Зато обнаружил, что лежит полностью одетым, вплоть до ботинок и неудобной перевязи за плечами, на застланной клетчатым покрывалом постели в совершенно незнакомой комнате, и тело его отзывается болью на каждое движение. Как будто избитое. И он понятия не имеет не только где он, но и кто он.   Вторая попытка оказалась удачной — медленно, с осторожностью сев, он принялся осматриваться. Лежал он на большой двухместной кровати с тумбочками по обе ее стороны. Строго напротив кровати кристальной чистотой сияло окно без штор, в которое заглядывали густые сумерки. Утренние или вечерние — он не мог разобрать. Громоздкий двустворчатый шкаф пристроился слева от окна, и… все. Ни стола, ни стульев, даже светлые деревянные стены голые. Комната большая, но полупустая, вся немногочисленная мебель — и тумбочки! — из разных гарнитуров, и общее у всех предметов одно — неизвестные мастера создавали их из настолько светлой, серебрящейся древесины, что те казались покрытыми инеем.   Он удивленно качнул головой — если это его дом… то у него странный вкус.   Выходов из комнаты было целых два: плотно закрытая дверь в стене слева от окна и — будто чуть кривое отражение — ее приоткрытая близняшка в правой. Он снова осмотрелся и поймал краем глаза что-то странное. Оказалось, слева от кровати, в метре над полом, была приколочена единственная новая, отличающаяся даже по цвету вещь — темная лакированная стойка для невероятно длинного меча.   Он непонимающе оглядывался, переводил растерянный взгляд с одного предмета на другой — и ничего не узнавал в этой комнате. Зато в ней стало темнее, значит, за окном без штор — и без подоконника — почти ночь.   Тихий скрип заставил его обернуться и поморщиться от боли, прострелившей виски на слишком резкое движение.   Дверь справа распахнулась, как от пинка. И в темном проеме стоял человек. Мужчина. Высокий и крепкий, с неудобно длинными светлыми волосами, одетый в странного покроя плащ с большими, отсвечивающими металлом наплечниками. Сложив руки на полуобнаженной груди, перетянутой крест накрест ремнями, он смотрел на него холодно и выжидающе, с прищуром.   Он моргнул… Нет, не показалось, глаза мужчины мягко светились в темноте зеленым. Не столь ярко, как у кошки, но тоже впечатляюще. И незнакомец точно знал его, а судя по недоброму взгляду, он, как минимум, оттоптал ему любимый мозоль.   Ему казалось, он должен знать этого человека, но память была чистым листом бумаги.   — Что случилось? — собственный голос показался ему чужим и незнакомым. — Где я? Меня избили?   Что-то изменилось в лице стоящего в дверях человека. На миг оно стало мягче: расслабилась твердо сжатая линия губ и в глазах мелькнуло удивление. Незнакомец шагнул внутрь и с недоверием всмотрелся в него.   — Ты… упал. Со скалы, — наконец произнес он после выматывающих минут тишины и какого-то принятого решения.   Голос у незнакомца оказался глубоким и прохладным, чем-то неуловимым выдающим человека, привыкшего командовать.   Снова в памяти что-то всколыхнулось, как потревоженный хвостом рыбы ил на дне реки, но приподнявшаяся муть до поверхности так и не добралась, тут же улеглась обратно. И он решил пока не гоняться за призраками прошлого.   — И остался жив? — недоверие в его голосе можно было потрогать руками, но незнакомца это не оскорбило, он будто и вовсе не заметил…   — Тебе повезло, — произнес он ровно, с едва слышной странной интонацией.   Ему пришлось кивнуть, соглашаясь чуть ли не помимо воли. Хотя если подумать, и правда повезло. Если со скалы. Он нахмурился и поерзал на покрывале, пытаясь устроить ноющее тело поудобней.   — Извини, я знаю, что должен помнить тебя, но… Кто ты?   Незнакомец вздрогнул и зачем-то приблизился, не дойдя двух шагов до изножья кровати. В его необычных глазах разгорелись еще более яркие огни, в центре которых темнели вертикальные линии зрачков. Узкое, одновременно нечеловечески красивое и отталкивающее чужеродностью лицо обрамляли не седые, как ему показалось в первый момент, а серебристые волосы. Уже привычно выждав с минуту или две, все это время буравящий его пристальным взглядом незнакомец разомкнул губы и от него неожиданно пахнуло опасностью.   — Сефирот, — с достоинством представился он.   Назвавшийся Сефиротом явно ждал какой-то определенной реакции, но это имя ничего не значило для него, оно было простым набором букв, и он пожал отозвавшимися легкой болью плечами.   — Извини. А я кто?   — Ты даже этого не помнишь? — на губах Сефирота мелькнула бледная улыбка. — Клауд Страйф.   Он примерил на себя это имя… Клауд… пусть будет Клауд. Хотя имя странное. Но не страннее Сефирота. Клауд на пробу беззвучно проговорил оба имени на разные лады, и хотя они казались ему незнакомыми, на губы легли привычно…   — Это ты меня спас? — задал он третий по важности вопрос.   Сефирот наклонил к правому плечу голову и всмотрелся в него. Клауду показалось, что тот снова что-то решает для себя.   — Можно и так сказать.   — Спасибо, — искренне поблагодарил Клауд.   Уголок рта Сефирота дернулся, как от боли, даже все его тело дрогнуло, отшатнувшись на сантиметр или два.   — Не стоит.   — Почему? — ледяной тон собеседника включил в Клауде упрямство.   Сефирот промолчал.   — В любом случае спасибо, — повторил Клауд и сел на край постели, опустив ноги на пол. На отказавшегося от его благодарности Сефирота он смотрел косо. — Дай мне несколько минут, я сейчас уйду.   — Нет, — Клауду показалось, что Сефирот колеблется, но это впечатление мелькнуло на миг и исчезло. — Ты здесь живешь. Это твой дом.   Клауд осмотрелся еще раз. Пустые стены, старая мебель, светильники на цепях, стойка для меча…   — Я не узнаю его.   Сефирот хмыкнул.   — Ты даже себя… не узнаешь, — он развернулся спиной и пошел к двери. — Спускайся на первый этаж, я приготовлю ужин.   Сефирот вышел, оставив дверь открытой, и Клауд, прежде чем подняться, еще несколько минут просидел на постели, снова оглядываясь с недоумением и хмурым интересом. Стерильно чистая комната — ни фотографий, ни каких-то мелочей, говорящих о том, что в ней живет человек. Клауд решил, что эта спальня принадлежит Сефироту. Она ему подходила. А это значило, что где-то в доме есть и его комната. Комната Клауда Страйфа… человека, которого он не помнил и чье странное, незнакомое имя носил.   Похоже, Сефирот сказал правду, Клауд откуда-то упал — черные свободные штаны из плотной ткани и вязаная, тоже черная, безрукавка, напоминали решето. И сквозь прорехи в одежде виднелась расцвеченная синяками и запекшейся кровью кожа. На ладони, когда Клауд провел ею по лицу, осталась сухая бурая крошка. Он скривил губы. Умыться бы. Ванная нашлась за второй дверью — слева от окна, и Клауд долго изучал себя в небольшом зеркале над умывальником. Из отражающего, расписанного сетью мелких трещин стекла на него смотрел хмурый молодой парень лет двадцати. Светлые, практически золотистые волосы перепачканы кровью и взъерошены, торчат во все стороны. Их не удалось пригладить даже с помощью воды. Пряди всего лишь стали мокрыми и острыми. Сине-зеленые глаза светились как у Сефирота. Но зрачок оказался нормальным — круглым. Откуда-то Клауд знал, какой именно зрачок считается нормальным. Лицо смотрящего из зеркала было смазливым, оно, на взгляд Клауда, больше подошло бы девушке. Он повел головой из стороны в сторону, изучая узкий подбородок, тонкий нос и чувственные губы, большие яркие глаза… Кукольный образ портил тяжелый взгляд и скорбная складка возле губ. Это было лицо человека с долгой и вряд ли хорошей историей, и Клауд пока не хотел ее знать.   Он вышел за дверь и спустился по лестнице в крохотную прихожую, такую же чистую и безликую, как комната наверху. Под ступеньками, как он заметил, ютился небольшой чулан.  

***

  Немного понаблюдав с порога кухни, как Сефирот отточенными движениями нарезает мясо тонкими полосками и бросает его на сковороду, Клауд прошел дальше. Все пространство первого этажа делилось на отгороженную стеной кухню и гостиную-кабинет с узким коротким диваном напротив кофейного столика, заваленного книгами и газетами. У окна стоял большой рабочий стол с открытым ноутбуком, рядом пристроились чашка и бумаги, разложенные перед кожаным креслом. С его спинки небрежно свисал синий, с коричневыми полосами, плед. Всю стену за диванчиком занимали полки для книг, на них соседствовали научные трактаты по философии и анатомические атласы. На стене напротив полок висела уже знакомая стойка для меча. Вот здесь по-настоящему жили.   Клауд вернулся к закутку кухни. Теперь Сефирот резал помидоры и зеленый лук. Вкусно пахло разогретым хлебом и обжаренным в специях мясом. Сефирот стоял к Клауду боком, но даже не взглянул на него.   Потрогав большую шишку на затылке и посмотрев на оставшуюся на пальцах запекшуюся кровь, Клауд поделился своим наблюдением:   — Здесь одна кровать.   Сефирот сначала закончил резать последний помидор и повернулся к нему и столу с большой миской салата в руках, но ответил, только поставив ее на стол.   — Одна. — Мы… — Клауд пытался подобрать слова, — живем вместе?   — У тебя талант говорить очевидные вещи, — неприятным тоном протянул Сефирот и Клауд нахмурился.   Тон Сефирота ему не понравился, он показался оскорбительным, и что-то здесь не сходилось… Но, кажется, он понял, в чем дело.   — Прости, что не помню тебя.   Сефирот замер и одарил Клауда коротким малопонятным взглядом.   — Может, и к лучшему, — задумчиво проговорил он, будто самому себе, и поставил аппетитно скворчащую сковородку на деревянную подставку рядом с миской.   — Почему? — Клауд не смог удержать в себе вопрос.   Достав из духовки разогретый хлеб, Сефирот выпрямился.   — Мы… крепко разругались.   Подождав еще немного и не дождавшись продолжения, Клауд вздохнул и шагнул на кухню. Забрав из рук Сефирота тарелки, он поставил их на стол.   — Ты немногословный, — с завуалированным вопросом произнес он и сел на один из двух стульев, стоящих напротив друг друга по разные стороны стола.   — Ты обычно тоже, — ответил ему Сефирот и выдал вилку.   Клауд поблагодарил кивком и улыбнулся.   — Это ты мне так говоришь заткнуться?   — Нет, — Сефирот сел напротив. — Как ни странно — нет.   Ужин прошел в неуютном молчании. Сефирот встал лишь однажды — чтобы заварить пахнущий лесными травами чай и поставить на стол баночку меда.   Клауд бы сейчас, наверно, и сапог сжевал, настолько был голоден, но его кормили помидорным салатом с какой-то невероятно вкусной заправкой, сочным мясом и теплым хлебом. Намазывая на толстый ломоть тягучий, янтарный мед, Клауд спросил у не притронувшегося к ужину Сефирота, греющего о чашку ладони с длинными пальцами музыканта:   — Мы давно… встречаемся?   Сефирот думал пару секунд.   — Определенно. Клауд фыркнул от смеха в чашку с чаем и с улыбкой слизнул ароматные капли с верхней губы.   — Ты знаешь, что это не нормальный ответ? Сефирот сверкнул — буквально сверкнул! — на него глазами.   — В наших… отношениях мало нормального.   Клауд перестал жевать. С трудом сглотнув, он положил надкусанный хлеб на край чашки.   — Ты говоришь о том, что мы оба… парни? Мне кажется, людям такое редко нравится.   Сефирот улыбнулся одними уголками губ и медленно удовлетворенно кивнул. — И об этом тоже. Доедай.   Клауд пожал плечами, поймал пальцем янтарную каплю, стекающую по корочке хлеба, и задумчиво слизнул ее.   — А ты почему не ешь?   — Я поужинал, пока ты лежал наверху, — спокойно ответил Сефирот, едва не перебив Клауда.   И вроде бы нормальное объяснение, но Клауду показалось, что и в нем что-то не так. Но покладисто кивнув, он снова взялся за пропитанным медом хлеб.   — Спасибо. Вкусно.   Сефирот царственно кивнул и задумался, бесшумно отбивая ритм кончиками пальцев по столу.   — Завтра твоя очередь готовить… — Сефирот остро глянул на Клауда. — Но лучше отлежись, — добавил он как будто через силу.   — Ты не любишь готовить?   — С чего такие выводы?   Клауд пожал плечами.   — Ты предложил мне отлежаться так, будто тебе было физически больно эти слова произносить.   — Тебе показалось.   Сефирот встал и забрал стоящую перед Клаудом тарелку. Его собственная так и осталась чистой.   — Иди ложись, посуду я вымою сам. И еще немного поработаю.   Клауд поднялся, но не спешил уходить. Он наблюдал за Сефиротом, а тот будто и не замечал его присутствия.   — Кем ты работаешь?   Меньше всего Клауд ожидал услышать в ответ тихий смех.   — Никем, Клауд. Иди ложись. Твоя половина кровати левая.   Неловко кивнув спине Сефирота, Клауд пошел к лестнице. И он уже поднимался по ней, когда его догнали слова:   — Вымыться не забудь, я не потерплю грязи в постели. И можешь надеть мое белье.   Будто споткнувшись, Клауд застыл с колотящимся сердцем. Вот оно!   — Если мы живем вместе, почему здесь нет моих вещей?   Шум воды стих, а вышедший из кухни Сефирот остановился возле первой ступеньки и положил ладонь на перила.   — Ты ушел от меня. Если хочешь, можешь поискать свои трусы и носки на дне того ущелья, из которого я тебя вытащил.   Клауд опустил голову, пряча глаза.   — Извини.   Ничего не ответив, Сефирот отвернулся и пошел в однозначно принадлежащую только ему гостиную-кабинет. И спрашивать Клауду пришлось его спину — прямую, царственную, и отчего-то навевающую мысли о собственной неполноценности.   — Почему я ушел?   Сефирот остановился и чуть повернул голову так, что Клауду стал виден край его щеки и кончик носа.   — У меня ужасный характер.   — Поэтому ты сказал, что моя потеря памяти к лучшему?   — Не совсем так, ты переврал мои слова, но да. Я склонен считать это вторым шансом, — Сефирот глянул на него и произнес неожиданно мягко: — Иди спать, Клауд. У тебя был долгий день.   Несмотря на усталость и головную боль, прокрутился в постели Клауд час, если не все два, пока начал засыпать. Пустая до звона память мешала расслабиться, мешали и мысли. Мешал Сефирот, которым пахло все в доме, и ничего Клаудом. В шкафу, куда сунулся замотанный после душа в полотенце Клауд, занятыми оказались только две полки из пяти, один ящик из трех и ровно четыре вешалки из десяти. Похоже, раньше остальное место занимали его вещи. И левая тумбочка оказалась пустой. В правой Клауд нашел маленькую, заполненную таблетками, стеклянную баночку без этикетки, прочитанный до середины детектив с закладкой из сухого кленового листа и очки в тонкой, серебристой оправе.   Надевать белье любовника, о существовании которого даже не помнишь, оказалось странным почти до неприятного, но спать голышом рядом с Сефиротом Клауд не мог и не хотел. Эта мысль немного пугала и вызывала что-то подозрительно похожее на отвращение.   Темно-серые боксеры болтались на его бедрах и норовили сползти, но положение спасла белая рубашка Сефирота, у которой, правда, пришлось подвернуть рукава. Она прикрывала Клауда почти до колен, но ложиться в постель все равно было неловко.   Измученный мыслями и сомнениями, Клауд уже проваливался в дрему, когда матрас прогнулся под весом еще одного тела. Сон сбежал мгновенно, растворился без следа, словно пригрезившийся в пустыне мираж. Плечи напряглись сами собой, Клауд и дышал через раз. Он сам не понимал, от чего ему так страшно.   Сефирот лежал рядом, под своей половиной одеяла, и не касался его тела, между ними пролегала  невидимая пропасть из двух десятков сантиметров. Но он и не спал. Клауд это знал, и то, что его не может обмануть ни размеренное дыхание, ни расслабленно лежащее рядом тело, подтверждало слова Сефирота — они в отношениях.   Наверно, он слишком громко думал, потому что возле его головы раздался тяжелый вздох, а следом шорох, когда Сефирот повернулся на бок и приподнялся на локте.   — Ты так напряжен, что еще немного и заискришь. Клауд, мне нужно напоминать, что ты ранен и не помнишь меня?   Глаза Сефирота мягко светились в темноте, и лежащий на спине Клауд повернул голову, чтобы видеть их, а не только отблески.   — Я… я не понимаю. Я не помню ничего. Я не помню тебя, не знаю, чего ты от меня ждешь, чего мне от тебя ждать. Ты говоришь, что мы живем вместе, но этот дом даже не пахнет мной. Я давно ушел? Почему мы поссорились? Единственное — я чувствую, что знаю тебя, но при этом не помню, совсем не помню. И я не понимаю, почему мне страшно рядом с тобой спать.   Сефирот задумчиво хмыкнул и поджал губы.   — Потому что однажды я причинил тебе настолько сильную боль, что ты до сих пор не можешь мне ее простить, — неохотно признался он. Клауд сглотнул, чувствуя, как кровь отливает от лица.   — В постели? — с трудом спросил он. Сефирот медленно покачал головой   — Нет. Короткое слово прозвучало неожиданно мягко и это придало мужества Клауду.   — Что ты сделал? — прошептал он.   — Предал твое доверие. Даже не так. Предал твою веру в меня. Оказался обычным человеком, со своими слабостями и изъянами. Ты меня боготворил когда-то. Хотел быть, как я. Или даже мною. А у меня оказалась другая мечта. И на пути к ней я растоптал твою. Но моя… я обманулся, и ничего уже нельзя исправить.   Клауд непонимающе моргнул. Потом еще раз.   — Ты понимаешь, насколько безумно это звучит?   Сефирот вздохнул и лег на спину.   — Спи. Завтра я достану из ущелья твой мотоцикл.   — У меня есть мотоцикл?!   Сефирот устало, со вселенским терпением вздохнул.   — У тебя есть искореженная груда железа. Спи.  

***

  Утро встретило Клауда ярким солнцем, заглядывающим в окно, и веселым пением птиц. А кухня — накрытым куском полотна завтраком. Чай, как и омлет, остыл, так что Сефирот ушел из дома давно. Наскоро позавтракав, Клауд, понадеявшись, что ему привезут хоть какую-то одежду, натянул на босу ногу свои ботинки — они единственные практически не пострадали после близкого знакомства с ущельем — и вышел из дома. Поляну, на которой тот стоял, окружал лес. Между деревьев вилась неприметной змейкой тропа, убегающая к звенящей невдалеке воде. По этой тропке Клауд и пошел. Он не представлял, где Сефирот мог взять то ущелье, из которого вытащил его. Не следил же он за сбежавшим… любовником. Или следил?   Клауд вышел к ручейку, убегавшему по выбитому в камнях пути искрящемся на солнце, до ломоты в зубах ледяным потоком. Следуя за ним, Клауд уже через пару минут стоял на берегу лесного озера с настолько чистой водой, что можно было пересчитать все песчинки возле поросшего травами и кустами берега.   Искупавшись и обсохнув на солнце, Клауд решил вернуться в дом, который не мог называть своим. Что-то мешало. Возможно, сон. Хотя Клауд не мог вспомнить, что же ему снилось.   Он сразу понял, о какой груде железа говорил Сефирот, и очень удивился, что выжил. На мотоцикл ком покореженного металла походил, как кухонный нож на огромный меч, бережно прислоненный к стене дома возле ступеней крыльца.   Сефирот нашелся в спальне. Он смотрел на черную сумку, стоящую аккурат посреди застеленной постели.   — Я думал, ты ушел, — произнес он, не оборачиваясь.   — В твоей рубашке, твоих трусах и своих ботинках? — Клауд неуклюже пошутил, решив поделиться легкостью и покоем, поселившимся в нем после купания.   Но когда Сефирот медленно повернулся, Клауд понял по одному взгляду — его бы не удивило, уйди Клауд вообще голышом. Что же между ними произошло?   — Я хотел спросить, тот меч внизу…   — Он твой, — перебил его Сефирот.   — Большой. А твой где? У тебя он ведь… должен быть? Я почти помню.   Сефирот странно глянул на него и зачем-то поднял перед собой левую руку, складывая ладонь так, будто держал в ней что-то, а в следующий миг, во вспышке зеленого пламени, из ниоткуда появилась длинная, тревожно вибрирующая катана-нодати.   Клауд замер от восхищения, а Сефирот стоял напряженный-напряженный, как готовая разразиться молниями и громом туча.   — Ух ты! Меня научишь?   Видимо, он сказал что-то особенное, потому что Сефирот улыбнулся. И расслабился. И эта первая настоящая улыбка заставила сердце Клауда кувыркнуться в груди и забиться в новом ритме. Он опустил голову и отвел глаза. На сумку.   — А это что? — голос выдавал неловкость, но Клауд решил, что лучше так, чем неуютная тишина.   — Одежда.   — Моя?   — Теперь да. Если хочешь.   Клауд подошел и подтянул к себе сумку, оставив неаккуратную складку на покрывале. Сефирот поморщился, но промолчал. Он наблюдал, как Клауд достает каждую вещь, разворачивает и осматривает со всех сторон, а после аккуратно складывает и опускает на постель.   — Я решил разнообразить твой гардероб. Ты не против?   Клауд задумчиво покачал головой. В сумке нашлись две пары штанов — не близнецов, но братьев тех лохмотьев, что были на нем вчера — и вязаная безрукавка. Все черное. Под ними лежали синие джинсы, бежевые летние шорты и россыпь разноцветных футболок, легкая ветровка и, в отдельных свертках, нижнее белье и кожаные сандалии.   Он понес первую стопку вещей к шкафу, но на полпути ее вынули из его рук. И глядя, как Сефирот аккуратно и ровно — миллиметр в миллиметр — раскладывает на полках одежду, и насколько правильным это считает сам Клауд, он спросил, почти не сомневаясь в ответе:   — Мы военные?   — Были.   Несмотря на спокойный, равнодушный тон Сефирота, Клауду показалось, что это не его любимая тема для разговора. Неуютно поежившись от окутавшей плечи прохлады и взяв с покрывала стопку белья, он подошел и остановился рядом с Сефиротом плечом к плечу. Ну, если игнорировать разницу в росте.   — Я думаю, это навсегда, — Клауд постучал указательным пальцем по краю полки.   Всмотревшись, Сефирот фыркнул, дождался, пока Клауд не менее аккуратно разложит в ящике трусы и носки — все серые, пять комплектов, — и одним пальцем сдвинул лежащую на верхней полке футболку на пару сантиметров в бок, а после, с легким вопросом в нечеловеческих глазах, посмотрел на Клауда сверху вниз.   Внутри Клауда зарождался щекоткой смех, но он с преувеличенной серьезностью кивнул.   — Для начала неплохо.   Сефирот ответил не менее серьезным кивком, хотя уголки его губ дрожали. Клауд не выдержал и улыбнулся. Отвернувшись, он взял из шкафа трусы, белую футболку и джинсы.   С вечера в ванной появилась еще одна расческа и зубная щетка, а на крючках соседствовали уже знакомое синее полотенце и голубое. Клауд долго смотрел на эти вещи и хмурился. Все-таки что-то было не так…