безнаказанность

Джонатан ведь не похож на свою сестру, но лицо благородного белокурого красавчика Себастьяна Верлака ему под стать лучше, чем оригиналу. Ожидание праздника распаляет любопытство: ему интересны все, кто её окружают, и всё, чем она интересуется. Он эффектно представляется. И его, на удивление, не подозревают. Обрывки джаза на набережной создают иллюзию человеческого прошлого, которого у Джонатана никогда по-настоящему не было. Почти-Себастьян слышит отказ, звучащий краткой, хлесткой пощечиной, испытывает гордость за сестренку и ненавидит её парня, совсем как положено брату, и любит её, совсем как брату не положено. Кровь Верлака липко забивается в линии на ладонях и фактически неотличима от грязи. У него появляется время, чтобы замести следы похищения и выбросить завядшие цветы. «Круг должен был стать мечом человечества, а не ножом ему в спину», — бьется Клэри в непробиваемое стекло со звукоизоляцией, за которым отец и остатки чести Моргенштернов. Он открывает правду, держа хрупкую Клэри-хрустальную-вазу за плечи: «отец нас никогда не полюбит», чтобы та отбросила всё, чтобы никого не стояло между ними. Джонатан свято уверен, что сестренка делает его лучше; Джонатан хладнокровно перебивает охрану Валентина и не оставляет никого в живых. «Если в нем есть хоть капля человечности, его ведь можно попытаться спасти?» Когда Джонатан видит, что ей плохо, он долго не думает, инстинктивно целует Клэри, главную причину его нестабильностей — единственный шанс погасить болезненный огонь Эдома, что вызывает фантомные боли и выжигает до костей. Его божественное спасение. Джонатан всегда рядом, всегда поддержит; в его аквамариновых глазах тьма подвала, доверху заваленного трупами.