***
Иронично, что после победы на Ганделии (хоть какой-то!) и своеобразного воссоединения, у них снова вал проблем. Все бойцы заперты в Бакуган Интерспейс и, черт, когда простая детская игра превратилась в то, что действительно может их убить? Шун не знает, и думать об этом сейчас абсолютно некогда. Хаос бакуганы бродят буквально везде, выйти из игры невозможно, и все, чем застрявшие сейчас заняты — не умереть, пока Маручо (гений, правда) не найдёт способ попасть в реальный мир. Редкие минуты спокойствия сейчас — гребаный оазис. На своеобразной базе бойцов Шун падает на диван, вымотанно прикрывает глаза, трёт двумя пальцами переносицу и тяжело выдыхает. Сил больше нет. Он знает, что будет в порядке, просто нужен перекур. Хотя бы отдышаться. — Шун, ты в норме? — Д э н. Обеспокоенный голос Дэна разрывает тишину. — Угу. Ты сам как? — нормально отвечать на вопрос нет никакого желания. И энергии тоже. — Я в порядке. Казами видит, Дэн не в порядке, Дэн такой же уставший, как и он сам, хоть и хочет казаться вечно энергичным, здесь вообще никто не в порядке и в порядке быть не может, несмотря на все усилия и попытки поддерживать боевой настрой. Видит и молчит. Между ними тишина и осязаемое напряжение, которое искрит и обжигает. И чем ближе Кузо подходит, тем сильнее оно ощущается. Усталые янтарные глаза немного истерично блестят, не сводя взгляд с лица одного неумеющего лгать человека. — Мы же договорились, Дэн. Больше не врать, — цедит каждое слово, — друг другу. Мы оба (от этого) устали. — Я не… — снова начинает Кузо, когда Казами рывком притягивает его к себе. Вот черт, сорвался. — Дэн! — голос Шуна звучит, как сталь. Звучит так твёрдо и так устало, что Дэниэлу самому скулить хочется, — Прекрати. (я х о ч у снова тебе поверить, пожалуйста, перестань) У Дэна дыхание замирает на пару секунд. У Шуна оно тяжёлое и медленное. Дэн с л и ш к о м близко (морально все ещё далеко, даже несмотря на то, что они, вроде бы, ещё на Ганделии разобрались с разногласиями; и Казами не знает, как они умудрились так сильно отдалиться друг от друга). Чересчур близко, а вымотанный разум Шуна чертовски устал держать в клетке его израненное упертое сердце. Шуну хватает двух секунд вакуума в голове, чтобы податься вперёд и накрыть тёплые дэновы губы своими. Отчаянно. Мягкие. И пахнет от него копотью и пылью после боёв. Вот черт. Черт-черт-черт. Видит бог, Шун не хотел. Вернее, хотел, но не собирался. Сейчас эта их хваленая дружба либо развалится сразу, поднимая в воздух столбы пыли, будто не было всех тех долгих лет доверия, либо покроется трещинами от игнорирования этого несчастного случайного поцелуя. И первое гораздо вероятнее. Хотя бы, потому что Шун сможет сделать вид, что ничего не было, но Дэн едва ли станет. Что ни выбери, бой проигран. В любом случае больно. Такая нелепица, если честно. — Прости. (Пожалуйста, не уходи с н о в а; останься хотя бы другом, как было всегда; п о ж а л у й с т а) Последнее, что им обоим сейчас нужно — какие-то перемены. В такой нестабильной ситуации, чтобы добить всех к чёртовой матери, не хватало только личных разборок. Казами коротко извиняется, будто это что-то изменит, и отстраняется. Собирается подняться и выйти. — Шун, стой! — останавливая, Дэн хватает его за запястье. Шун едва выдыхает и разворачивается. Взгляд Дэна растерянный, смотреть в глаза сущая пытка. Но Казами смотрит, время тянется, как гудрон; та самая ситуация, когда вы неловко смотрите друг другу в глаза, не понимаете, что сказать, и стоит ли говорить вообще. Игра "Кто первый отведёт взгляд", и в ней заранее никто не выиграл, но каждый проиграл. Шун снова слышит стук собственного сердца. Он ниндзя, конечно, он к такому привыкший, он знает, как с подобным справляться, но, знаете, трудно оставаться спокойным. Дэн слышит стук своего сердца тоже. Колотится, черт его дери. Чувствует пальцами к о ж у и пытается не теряться. Не теряться тяжело, особенно, когда понятия не имеешь, что делать дальше. Сложно не теряться, когда тебя только что поцеловал твой лучший д р у г (будто ты хочешь называть его другом, когда он тебе дороже всех на Земле и вообще на любой планете любого измерения, когда именно е г о недоверие ранило сильнее всех, когда ты сам давно хотел это сделать). Хочется, как всегда, отшутиться и рассмеяться, только вот сейчас не выйдет. Не тот случай. — Дэн? — выдаёт Шун, обрывая эту нервную паузу. Ох, получит сейчас по лицу и даже против не будет. Спойлер: не получит. Получит только резкие объятия, потому что Дэн снова шлёт все границы к чёртовой матери. Обнимает крепко, зарываясь носом в плечо, пока Шун стоит, обмерев. Дэн не знает, что вообще сказать, и как не сломать снова то хрупкое доверие, которое они едва восстановили. Обнимать так резко, наверное, не стоило. Спугнуть друг друга к чёртовой матери — не лучший вариант развития событий, но Дэн, как всегда, сначала делает, а потом думает. И Дэну так хочется доказать ему, что он снова рядом, что ему снова можно верить. Так сильно хочется. — Люблю, — мысли вслух. Тихо, на выдохе, о б р е ч ё н н о. Случайно вылетевшее, но даже мысленно тихое (хотя обычно Дэн даже в собственной голове громкий и вечно восторженный), чтобы не спугнуть. Это же Шун. С ним, как со всеми остальными, нельзя. С ним только по-особенному, только так, как с ним, он же ближе, чем кто-либо. И нехорошо, наверное, столь безнадёжно любить своего лучшего друга, только вот по-другому Дэн не умеет. Пылкий мальчишка, умеющий только ярко, только всем сердцем. Вот дурачок. Понимание сказанного доходит по капле на каждую секунду, но в конце концов бьёт обухом по ушам. У Дэна в голове паника, и, вот черт, абсолютное незнание, что делать дальше. Хочется сделать, как раньше, но убежать в реальный мир, бросив нелепое "Эээ, мне нужно забрать кое-что для мамы!", не выйдет. И, кажется Кузо, сейчас, наверное, то хрупкое между ними сейчас рухнет (Дэн надеется на другое, шунов поцелуй все ещё теплеет на губах, и хочется верить). Только вот Шун не отталкивает. Он… обнимает в ответ? Едва ли не крепче, чем можно было представить. Едва ли вообще от Шуна можно получить объятия, если честно. Как камень с бедной души Дэна.***
Дэн на коленях Шуна, в чрезмерной близости к его лицу (в такой, что чувствуешь чужое тяжёлое дыхание на собственных губах). В их головах, очевидно, катастрофа. У Шуна спутанные волосы по спинке дивана, зацелованные губы и вздымающаяся грудь, Шун впивается янтарными глазами так, что забываешь, как дышать. У Шуна бледная кожа и острые ключицы, выглядывающие из-под майки. Шун, мать его, Казами — произведение искусства. Шуна хочется к а с а т ь с я. Обвести пальцем каждый выступ, руками огладить каждый сантиметр кожи и ими же, руками этими, залезть под неё, затем под ребра и коснуться сердца. Найти на нем живое место и сохранить в тепле, чтоб больше ничто его не задевало. Сохранить, возможно, даже от самого себя, потому что последние раны были нанесены им же, и Дэну действительно чертовски жаль. Он, разбираясь со своими проблемами, как умел, но делая больно людям, которых любил и любит больше жизни (а жизнь Дэн любит, правда), ранил случайно, нехотя. И все же, совестно. В мыслях Дэна Кузо только Шун-шун-шун-шун. И перед собой он видит только его (и в своих фантазиях он тоже всегда видел только его, только вот углубляться в это нам необязательно). — Подожди. Белый плащ летит куда-то за подлокотник дивана. Футболка следом. А возможно вообще вот таким существовать или это фантазия больного усталого воображения?.. Может быть, Шун и правда скульптура какая, а Дэн просто сумасшедший, влюблённый в статую, кажущуюся ему живой? А иначе как объяснить то, какой Шун. С тонкой бледной кожей, с этими выточенными мышцами и редкими родинками. Шун Казами а б с о л ю т н о нереальный. Дэн целует в линию челюсти. Нежно, осторожно, т р е п е т н о. Как самое важное, что у него есть. Пальцы зарываются в чёрные волосы. И за то, как Шун чуть откидывает голову, подставляясь поцелуям, Дэн готов отдать весь мир. Руки Шуна стаскивают красную куртку, которую Дэн носит постоянно, всегда и везде, его пальцы цепляются за футболку. И думать Кузо не хочется совсем. Сейчас нет никакого Маг Мэла, вопросов о том, как выбраться в реальный мир, нет никакого очередного спасения мира, есть только Ш у н. Дэн поцелуями спускается до самого чокера. До этой зелёной ленты, окольцовывающей тонкую шею, которую только целовать, целовать, целовать. Кузо аккуратно убирает чёрные волосы и нащупывает на задней стороне шеи застежку. — Могу я?.. — спрашивает, вглядываясь в глаза, в которых плещется доверие и уверенность в партнёре. И видит по ним, что может. Свыкнуться едва ли может с тем, что р а з р е ш а е т с я, что это не слишком, и не выход за границы дозволенного. — Снимай, Дэн, — голос Шуна на грани шепота, и сам он голову опускает, чтобы удобнее снять было. А выдыхает на грани слышимости.(я так тебя л ю б л ю)
Застежка не поддаётся сразу, Дэн четырхается, руки у него нервные, и сам он напряжённый, как струна. А потом слышит Шунов тихий теплый смешок, говорящий, мол, Кузо, дурашка ты простой, вот и все. Щелчок, чокер снимается. Эта лента — кусочек ткани ничтожный совсем, но для обоих это гораздо интимнее, чем можно вообще представить. Как последний рубеж, окончательное признание в доверии и показ неуловимой уязвимости. Показать шею. Всю, с едва заметным следом от ленты, который Дэн легко целует, с тонкой бледной кожей, под которой по сосудам его упертое сильное сердце гоняет горячую кровь. Дэн целует в плечо, ведёт губами по шуновой коже (по горячему снегу), горячим дыханием по ней же. У Дэна с его вечным тактильным голодом касания говорят больше, чем что-либо.Я могу стать ещё ближе, Шун?
Дэн касается так, как никому больше не позволено, и Шуну так странно от этого. Странно, потому что к такому он не привыкший. Его максимум — рукопожатия и тихая поддержка ладонью на плече (на дэновом плече; только на его). Но Дэну можно. Дэн ведёт рукой по торсу, и у Шуна мурашки по телу. И все мысли сносит цунами. Думать только о Дэне, о его касаниях, о его чуть мозолистых руках и тихом "доверяешь мне?". Доверяет. Полностью и безоговорочно. И все здесь происходящее — немое признание в том, насколько. Шун по жизни закрытый, самодостаточный, обросший бронёй из самоконтроля, воспитания и твёрдого убеждения в том, что он может справиться со всем сам. Дэн снимает её слой за слоем своими касаниями. Поцелуем в ключицу — верь мне. Ладонью по животу — можешь не держать себя в руках. Всем собою — я за тебя всегда, даже если все миры поднимутся против. И Шун сдаётся. Под касаниями прогибается, долго целует и сам трогает, трогает, трогает. Пальцами плечи, цепляется за партнера. Не сдерживается и ведёт ладонью по щеке. Дэн руками к ремню, висящему на бёдрах (Господи, Шун, ты не можешь носить его нормально?). Ремень-то висит, а не расстегивая — никак, и Дэн под нос фырчит, пока возится с этим несчастным. Расстегивает молнию на брюках нервными пальцами и стаскивает их. С бельём. Горячим выдохом по коже бедер. А потом будто задыхается. И как вообще можно дышать, когда все вот так? Когда перед тобой лежит Шун и смотрит, будто ты — весь мир. (для Шуна и правда — весь) Дэн почти осторожно — о, Господи, — оставляет мокрый след на внутренней стороне бедра. У Шуна подгибаются пальцы, и тихий стон вырывается на выдохе. Кузо расцеловывает, и в каждом поцелуе слова "Запомни снова, насколько ты мне важен". В каждом прикосновения губ торопливое "Прости, прости, прости; за все прости; я облажался, я так облажался, но ближе тебя у меня никого нет, прости-прости-прости". И хочет, чтобы Шун запомнил наконец, что его любят. Чтобы перестал постоянно вдумываться и просто знал, что его любят бе-зо-го-во-роч-но. Всего. От кончиков пальцев до голоса, за тихую уверенность и упрямое терпение, за каждую чёртову мелочь. — Дэн… — в голосе слышится "Не томи уже, дурак". "Дурак" смачивает пальцы. И спрашивает: — Уверен? Только скажи, и я остановлюсь, Шун. Только скажи, намекни, зашипи недовольно, я прекращу. Остановлюсь и уйду, пускай возбуждение можно в воздухе пальцами трогать; я уйду, нацеплю снова эту дурацкую самоуверенную улыбку и скажу, что все хорошо, я не хочу делать тебе больно (снова). В ответ кивок и мягкая улыбка. Хорошо. Дэн вводит два, чуть приподняв Шуна за поясницу, и тот резко вдыхает. Знает, что нужно расслабиться, что после станет лучше, но на секунду брови сводит к переносице, губы поджимает. Не столько больно, сколько непривычно и неприятно. — Шун?.. — едва ли Дэн знает, как себя вести. При виде такого (уязвимого, открытого) Шуна у него дёргается сердце. — Я, — судорожный выдох, — в порядке, — вдох, — Продолжай. Дэн растягивает, медленно двигает пальцами, и Шун, не знавший прежде таких ощущений, прогибается в спине. Точно с ума сведёт когда-нибудь. Он же невозможный абсолютно. Пришелец с планеты N. В Бакуган Интерспейс ни разу не жарко, даже дождь идёт (программный сбой, очевидно, система не запрограммирована на что-то, кроме солнца), но Дэну кажется, что дышать просто нечем. К черту, не до того сейчас. Сейчас только Шун, которого будто слишком много (чересчур не бывает). Шун везде: в каждом касании, в каждой мысли, в каждом вдохе. Дэн достаёт презерватив и скидывает к черту одежду. — С собой носишь? — хмыкает Шун, смотря на то, как партнер разрывает фольгу. Вместо внятного ответа получает красные дэновы уши. Исчерпывающе. У Шуна прорывается тихий беззлобный смешок. И как только Дэн умудряется при всей своей горячности оставаться столь неловким и непосредственным?.. Кузо раскатывает презерватив по члену, целует Шуна во впадинку меж острых ключиц. Эти ключицы, Господи… Дэн входит медленно и на секунду перестаёт дышать. Прикрывает глаза и тихо, низко стонет. Шун жаркий и узкий, и у Дэниэла кончается мир. У Дэниэла только одно имя на кончике языка. И больше ничего. У Шуна ломается весь его хваленый самоконтроль, как спичка перед вытягиванием жребия. Он выгибается, дышит часто-часто и смотрит верным псом. И стонет. — Дэн!.. — Тихо, на резком выдохе и так, как только он может. Кузо находит его руку и накрывает её своей. Узкая, сухая ладонь под широкой, немного мозолистой. И переплетенные пальцы. Видеть такого Шуна, обычно сдержанного, но сейчас стонущего под ним, — рассыпаться в песок и прекращать существование. Как ты можешь быть таким? Спокойным, закрытым, холодным, всегда держащим себя в руках, но таким живым, таким открытым сейчас и, вероятно, таким влюблённым. Дэн двигается и ловит каждый шунов судорожный вздох. Это не о "давать-брать", это эмоционально глубже, это доверительнее. Это бессловесное признание близости. Дэн двигается, ласкает рукой, Шуна доводя не то до ручки, не то до исступления. И такой Казами стоит больше, чем весь мир. Прикрывающий медовые глаза, жарко дышащий, раскрасневшийся. Отчаянно нужный. И когда Шун наконец изливается, Дэн видит в его глазах искры. А сам смотрит, будто готов жизнь отдать за него. Правда готов, вообще-то. Дэн выходит, помогает рукой себе и следом кончает. Обнимает Шуна, собирает по кускам себя и его, тяжело дыша ему в шею. И Шун в ответ жмется. Близко. Морально тоже. — Дэн? — Да? — Спасибо.