Look at my tears.

полюбуйся

Холодно и обидно. Сэму обидно. Он загнан в угол своих мыслей. Где-то в своей комнате на срыве брат. Но он не пойдет к нему. Не сейчас. Теперь уже никогда. — Он еще не всё выплакал. Ему нельзя. Ему нельзя ничего из этого. Никаких слез, соплей, других эмоций. Нельзя! Фотография отца. Сэм сжимает пальцами, вяло улыбается. Делает вид, что разговаривает с живым Джоном, а не с бумажкой. Старший! Сильный! Мужчина! Утри сопли, кому сказано! Ох, отец, что же ты сделал с нашим Дином? Не ной, Дин! Ты должен взять себя в руки! Папа, за что ты так с ним? Он же твой сын! Мы - твои дети. Остановись, папа! Не надо больше приказов, пап. Попроси. Спокойно, держа эмоции в себе. Не кричи, пап. Мы слышим. Нам нужен отец, а не командир. Отец! Нам нужен хоть кто-то, кто приласкал, обнял, потрепал бы нас по голове, сказал пару добрых слов в наш адрес. Пап, мы - дети. Вечные дети. Взрослые дети, папа. Не знающие родительской любви. Ты любишь, мы знаем. Но это закрыто на всевозможные замки, скроено нитками, прочными канатами, так еще и залито железом. С круглой печатью «Семейный Бизнес». А надо ли это, пап? Сейчас, надо?! Пап, посмотри. Наш Дин плачет. Наш храбрый Дин рыдает. Молча, в одиночестве, папа. Закрылся, чтобы поплакать. А плачет он из-за меня, пап. Зачем я такой глупый ему? Зачем я вообще появился на свет? Чтобы он из-за меня страдал? Отдавал жизнь? Боялся, ругал, но любил? Зачем?! Ответь же! Ответь! Это теперь мой приказ тебе, папа! Отвечай! Сэм переводит дух, шмыгает носом. Потом вздрагивает от порыва сквозняка. Откуда здесь сквозняк? Это все нервы. — Ему всегда было больно. Из-за меня. Из-за тебя. Из-за мамы. Пап... А ведь могло быть по-другому? Нет? Никогда? Ах, да, что это я. По-другому. Слово-то какое подобрал. Смешной и глупый сын у тебя. Но, представим, пап. Утро. Солнечное, яркое, летнее, зеленое, сочное. У нас свой дом. Теплый, уютный. Радостный. И так хорошо нам. Проснуться поздно, когда солнце вовсю светит в глаза. Я просыпаюсь первым. Дин спит, лучи щекочат его ресницы. Пап, ты замечал, какие ресницы у нашего Дина? Ты многое не замечаешь. Это только для меня. Доступно только мне. Я счастлив. Я просто смотрю на брата. Дожидаюсь, пока он откроет глаза, улыбнётся, пап, по-честному улыбнется, а не наденет маску. Я люблю его, очень люблю. Хочу, чтобы он был счастлив. А с кухни уже кричит мама. Такой теплый и родной голос. Я не помню, не знаю его. Не могу вообразить эти интонации. Но, наверняка, тёплые, нежные. И я не ошибаюсь. Мама, появившись в нашей жизни снова, словно Ангел. Но тут тоже больно. Из-за всего больно. Я не могу принять это. Теперь не могу. Знаешь, пап, что она сделала с нашим Дином? Она сказала ему, что я - больной извращенец. Знаешь, пап, почему? Я слишком нежно смотрю на него. Она думает, что это... Да! Да! Да! Это оно и есть. Пап. Прости. Твой сын одно сплошное недоразумение. Всегда им был. Для всех. Не лучше ли было, когда меня убили? Надо было оставить всё, как есть. Интересно, ты бы остановил тогда Дина от его поступка? Молюсь, если это да. Ты бы запер его. Не знаю, увёз. Но не позволил бы ему продать душу... Я же тогда еще не влюбился, пап. Еще нет. Но это не могло быть иначе, понимаешь. Всю жизнь, только он. Рядышком, обнимет, что-то нашепчет. И мне хорошо. Только с ним хорошо. Винчестер поднимает глаза к потолку. — Господи, не мучай его, ладно? Господи...Проклятый Чак. Пап, прости, ладно. Знаю, не простишь. Мама тоже. Сказала это Дину. И он ударил меня. Я заслужил. Нечего глазами сверкать. Нечего любить. Засунуть чувства в ящик, тоже залить железом. Но я не смогу. Ничего не смогу. Пусть ненавидит меня. Пусть бьет. Или нет. Мне надо уйти. Я уходил! Уже уходил! Но не ушёл. Меня не отпускает. Будто привязан. Ну нельзя же так. Ну, Боже, умоляю. Не мучай. Дай ему спокойствие. А мне прощение. Я уйду сейчас. Сейчас, мне бы увидеть его. Но тоже нельзя. Я не ждал такой реакции. Ну, ударил бы. Сильнее. Но что рыдать? Бить кулаки о стену. А, ну да. Я же полное разочарование. А для него - особенно. Пап. Наш Дин - он все для меня. Весь для меня. Всегда. Учил меня всему. А я разочаровал его. Скажи мне, чтобы я тоже подобрал сопли. Как девчонка. Сопляк. Не смей повышать голос на отца! А у Дина тоже чувства есть, пап. Почему бы ему их не показать? Раз он мужчина, то следует носить маску...кого? Бездушного? Да, бездушного. Я знаю, что такое, когда нет души. Это плохо. Невероятно плохо. Зато, ничего не мешает делать работу. Это как раз то, что хотел ты. И мама сейчас. Мне придётся уйти. Не из-за Дина. А из-за нее. Как смотреть ей в глаза... — Это не её дело. Сэм вздрагивает, оборачивается. Брат стоит около двери, сложив руки на груди. У него разбиты пальцы, и мокрые, покрасневшие глаза. Сейчас нет маски. Он открыт. Полностью. Беззащитен. — Дин? — Винчестер испуганно дрожит. — Давно ты... — Со слов «он же твой сын. Мы - твои дети...» — С самого начала, — опускает голову вниз. — Значит, понимаешь, что я должен... — Да. — Я рад. Хочешь, ударь меня. — Хочу. — Давай. Сэм встает с пола, где сидел, сжимая фотографию отца влажными от пота ладонями. Полароидная карточка летит вихрем из его рук, падает рубашкой вниз. Отец не увидит позора. Чудненько, как скажет Дин. Смотрит с вызовом. Но в глазах - страх. Любит. Он его любит. Не может иначе. Это не объяснить. Он просто любит. Тянется. Задыхается моментами. Стонет от любви. Мечтает. Желает. Горит. Всегда. — Ну. Бей. Как можешь. Хоть до смерти. Дин. Ну? И Дин снова бьет. Боль обжигает. Сэма отбрасывает к стене. Затылок притупляется болью, по спине бежит электрический ток. — Давай. Еще. Дин бьет. Но уже слабее. Хватает за воротник рубашки, тянет на себя, делает подсечку, чтобы Сэм упал в его руки, опускается на пол сам. — Заткнись, Сэмми. Заткнись. Заткнись. Не смей, Сэм. Сделаешь хоть шаг из бункера, я убью сначала тебя, а потом, там же, и себя. Только шаг, Сэм. Хоть шажочек. Не смей. Не надо так поступать со мной. Ты же мой хороший, правда? Ты не сможешь меня сломать, Сэмми. Не ломай... Его голос снова на грани. И Сэм воет. Слезы застилают глаза. Теплые пальцы стирают их со щек, обводят контур губ. — Не сможешь. Только не после того, что говорил. Я же слышал, маленький мой. Ты же боишься за меня. И меня. И отца винишь. Не надо, Сэмми. В том, что произошло, только моя вина. Меня ругай, Сэм. Меня. Это же я виноват в твоей влюбленности. Я. Не усмотрел. Сам перешёл черту. Упустил из вида. Сэмми. Не плачь. Всё, всё, хороший мой. Милый мой. Тише, тише, пожалуйста. Сэм утыкается лицом в живот Дина, с силой сжимает пальцы брата. Ему противно от самого себя. Почему Дин всё ещё здесь? Выгнал бы. — Мы теперь не сможем жить нормально, — со всхлипами, с икотой, с судорожными выдохами говорит он. — Мне нужно уйти. — Да? Ты точно решил, маленький? — пальцы заправляют черный локон за ухо. — Хочешь, чтобы я застрелился или повесился? Дай подумать. Разобьюсь на Импале. Красиво. Под музыку. — Заткнись! — орет Сэм, поднимаясь, наотмашь бьет по лицу. — Не смей мне говорить о своей смерти! Дин смеётся. Господи. Да у них истерика. У обоих. Здесь уже нужна помощь посторонних. Они не справятся. — Твой уход равен смерти, Сэмми. Младший Винчестер наклоняется, тычется губами в щеку, которая краснеет от удара. Медленно целует, словно заживляет этими касаниями. И совершенно не понимает, почему Дин, вместо того, чтобы оттолкнуть, обнимает за бока, тянет на себя, заставляя оседлать бедра. — Какой ты хороший у меня, — шепчет он, поглаживая плечи, руки. — Мой. Сэмми. Сэм стонет, остановившись губами на шее. — Ты тоже? — С твоих семнадцати, Сэмми, — хрипит Дин, поддевает резинку джинс, чтобы скользнуть пальцами к горячей коже. — Уже двадцать пять лет, Сэм. Почти тридцать. Сэм. Не смей уходить. — Мама... Дин... Ему тоже хочется смеяться. Тридцать лет! Любить молча. Сколько же он любит? Да всю жизнь, господи, что думать! — Ее это не должно заботить. Это только наше дело. Семейное, Сэмми. Да? — Да. Всё же смеётся. Громко. Истерично. Господи, что с ними? Страшно. — Успокаивайся. Поласкать тебя? — Да-а-а, — задыхается Сэм, зажмуриваясь. Это происходит с ними? Правда? — Тогда, обними меня крепче. Прекрасно. Сейчас. Их губы встретились в мягком, невероятном прикосновении. Сэм ощутил, как задрожал брат, сильнее сжимая пальцами рубашку на спине. Теплый поцелуй, нежный, вкусный, сладкий, пьяный. Такой огненный. Желанный. Сэм забыл всё, что нужно делать. Ему стоило отвечать на все ласки, но он только бездумно целовался, сидя на бёдрах брата. Дин продолжал сумасшедше целовать, поглаживать, раскрывать пальцами пуговицы рубашки. Губы спустились на шею, ладони поймали обнаженную спину Сэмми, укладывая бережно на холодный пол. Винчестер потерялся, сорвался. Всю жизнь держал себя на поводке. Нельзя же. Нельзя. Сэм, брат, твоя кровь. Мало было отца, который ударил тогда, да? Дин всего лишь поцеловал спящего Сэмми в шею. Без каких-либо замыслов. А отец ударил. Господи, как они с матерью похожи. И как сами Дин и Сэм похожи друг на друга. Сэм включил мозг, когда ледяная поверхность пола чуть отрезвила его. Он обнял брата, тоже стал рвать на нем рубашку. Получалось слабо, руки дрожали. Да и Дин усугублял ситуацию своими поцелуями. Снова поцелуи в губы. И Сэмми стонет. Это обжигает. Это пьянит. — Что мне сделать для тебя, Дин? — он обхватывает его лицо, слегка отстраняет. — Люби меня, — шепчет брат, переплетая их пальцы. — И не уходи от меня. Не смей. Не выдержу. — Не уйду, Дин. Я не смогу. Можно я... Для тебя... — Ты и есть для меня. Да? — Да. Да, Дин. Сядь. Губы снова нашли друг друга. Старший Винчестер таял. Господи, как давно он хотел. Сэмми. Хороший такой... Правильный мальчик. Сэм выцеловывал каждый кусочек кожи, гладил руками бедра, сжимая грубую джинсу. Одно колено примостил между ног Дина, проехавшись коленной чашечкой по промежности. Тот вспыхнул, глотая стон. — Прошу... Младший целовал и целовал, любил, гладил каждый сантиметр тела. Пальцами провел по напряженному животу, слегка сжимая, и Дин, выгнувшись, простонал. — Сэм. Ах, Сэм. Сэмми. Боже мой. Сэм, черт. Но брат продолжил. Старший взвыл, схватил его ладонь, кладя на член. — Твоя рука. Это твоя... Сейчас. Не двигайся, замри. Немножечко, Сэмми. Горячо и мокро. Дин кончил без касаний, просто лишь от ощущения руки брата на своем теле. Вот это, действительно, боже мой. — А я? Дин. — Да, да, господи. Оседлай. Твою ж... Сэм снова садится на бедра, дрожит, когда Дин чуть наклоняется вперед, приподнимает таз, толкаясь вверх, между ягодиц. Джинсовая ткань неприятно трется друг об друга, но Винчестер захлебывается от наслаждения. Это невероятно! Что было бы, имей его Дин по-настоящему. Каково это - ощутить что-то в себе. Не что-то, а его. — Быстрее. Словно и правда настоящий секс, а не имитация, не сильные толчки между ягодиц, защищенной тканью. — Давай, давай, давай. А-а-х! Цепляется за плечи, дышит тяжело, дрожит, а потом обмякает в родных руках. Целую вечность лежат, обнимаясь. Дин лениво целует живот Сэмми, закинув его ноги себе на плечи. — Что дальше? Старший Винчестер поднимает голову. — А что? Я бы поел что-нибудь. А то Мэри весь аппетит испортила своим:«ты заметил, что Сэм в тебя влюблен? Поговори с ним, это не правильно. Может, нужна помощь?» — А ты что? — Сэм испуганно поежился. — А я... Психанул, что. Сам слышал. И, это. Прости. Не хотел бить тебя. Ну, тогда. Не за последнее. Эти ты заслужил за идиотские мысли о том, что виноват во всем. Что недоразумение. Виноват только в том, что молчал. Мы могли быть счастливы больше. Теперь уж будем. Да? Сэмми выпутывается из-под брата, обнимает ласково и, касаясь губ, отвечает: — Только друг для друга. Да.