***
Открывая глаза, Марк совсем не пугается непроглядной тьмы вокруг него. Первой же мыслью является то, что какой-то сердобольный прохожий дотащил его пьяную тушу до ближайшего подъезда, в котором так некстати отключили свет. Какое-то время он тратит на поиски телефона, но приходит к неутешительному выводу. Телефона нигде нет. Марк неловко пытается нащупать ступеньки, но лестничная площадка оказывается больше, чем он мог себе вообразить. Понимая, что этим он ничего не добьется, он опирается на стену, надеясь найти дверь, или хотя бы выключатель. Стены на ощупь оказываются холодными, покрытыми слоем какой-то грязи, и Марк не совсем понимает, куда же его, идиота пропитого, занесло. Когда пальцы натыкаются на очевидный зазор между стеной и металлической дверью, к которой подводят несколько грубовато сколоченных, судя по форме, ступенек, мужчина облегченно вздыхает. Он подымается по тяжело прогибающейся под весом, древесине, тянется к предположительному месту нахождения дверной ручки и натыкается лишь на абсолютно гладкую поверхность. К этому моменту, вся тщательно спрятанная поглубже, тревога, прорывается наружу. Марк испуганно ощупывает железные петли, шарит руками по поверхности и не находит даже замочной скважины. Он цепляется ногтями за край двери и тянет изо всех сил на себя, но тут же понимает, что дверь закрыта снаружи. Единственным вариантом для него остается дальнейшее исследование загадочного помещения. Из недолгих математических измерений и расчетов, Марк заключает, что находится в комнате примерно тринадцать на тринадцать метров, а в дальней стене расположено небольшое прямоугольное углубление, за исключением которого, более ничего не наблюдается. Нет ни предметов мебели, ни устройств, ничего, что могло бы дать подсказку, где он вообще оказался. На ум приходит лишь складское помещение, с захлопывающейся дверью, но это отнюдь не объясняет нахождение в нем Марка и отсутствие телефона во внутреннем кармане пиджака. В конечном итоге, инстинкт самосохранения берет верх над стыдом, гордостью, и даже страхом, так что Марк бросается к двери, как к единственному оплоту спасения. Он кричит и бьет по железу до боли в кулаках, но единственным ответом ему служит лишь тишина.***
Марк не знает сколько прошло времени с его пробуждения, но знает, что непозволительно долго. Он успел сорвать голос и кажется разбить костяшки об эту долбанную дверь. Его психотерапевт, точно не оценит подобное поведение, да и навряд ли поверит ему, по правде то говоря. Отчаянно клонит в сон, и измученный прошедшими событиями, Марк засыпает, в тайне надеясь, что все закончится, когда он вновь откроет глаза. Однако, не всем по жизни везет, и уж точно не ему, так что из сна его выдергивает тихий шипящий звук, сильно напоминающий… Лифт? Звук идет от дальней стены, и до мужчины внезапно доходит, что то углубление в стене, на поверку, действительно оказывается малым грузовым лифтом, а проще говоря, кухонным. Когда лифт останавливается, он находит в нем бутылку воды и упаковку чего-то напоминающего творог или тофу. И в этот момент, у Марка случается первая, кажется, за все его тридцать с лишним лет, паническая атака. На него оглушительно сваливается осознание, что где бы он не был, ему уже отсюда не выбраться. Какой-то поехавший ублюдок знает, что он здесь, и собирается подкармливать его, как грязную крысу, в своем подвале. Он вновь оказывается беспомощным, как когда его оставила жена, только в этот раз, похоже что действительно, не вынесет произошедшего и сойдет напоследок с ума.***
Вести отсчет времени приходится по подаче пищи, так как больше, в мире, сузившемся до размеров чертового подвала, ничего не происходит. Его пичкают чем то вроде питательной массы, состоящей то ли из перетертых злаков, то ли из измельченных сухофруктов. Уже к третьему приему этой отравы, мечты об освобождении сменяются мечтами об огромном ведре куриных крылышек. Человеческая природа такова, что низменные ценности в определенный период времени замещают собой все духовные. На десятой упаковке пресной дряни, Марк устает орать в лифт, чтобы ему предъявили свои требования, дали фонарик или хотя бы ведро для дерьма и просто смиряется. Ему не проломить бетонные стены, не сломать железную дверь, ему хотя бы умом не тронуться и не подохнуть на этой злаковой херне. На пятнадцатый подъем лифта, если еда и имеет неожиданно горьковатый привкус, что же, выбора у Марка все равно нет. Он понимает к чему был тот странный привкус, когда его валит с ног прямо посреди помещения. В себя мужчина приходит уже под необычные, похожие на мычание, звуки, за которыми в голове возникает озарение. Это человек. Марк подрывается с места, поспешно движется к источнику звуков и действительно натыкается на чье-то тело, сжавшееся на полу. Он опускается на колени, напрягает отвыкшие уже от человеческой речи, связки, спрашивает: — Кто ты? Все в порядке? Тебе больно? И всеми силами сдерживает себя, чтобы не отшатнуться, когда ему в плечо впиваются цепкие пальцы. Некто скользит ими прямо до его запястья и покрепче перехватив, выводит пальцем другой руки на его раскрытой ладони: «Я немой».***
Общаться оказывается трудно, но выбора у них все равно нет. Лучше уж ждать по полчаса одно предложение, тщательно выцарапываемое ногтями на предплечье, чем не иметь даже такой возможности взаимодействовать. Поначалу, Марк много рассказывает о себе, о браке, а затем и разводе, тщательно замалчивая подробности, но со временем, раскрывает и их. В кромешной тьме, с немым уродцем под рукой, разве имеет смысл таить свои секреты? Он делится знаниями о том, как правильно бить женщину по лицу, чтобы не оставалось синяков, повествует о банальной бытовухе в отношениях и как сладко ее разбавляет парочка хороших ударов по чужим ребрам. Калека становится его личным проповедником, Богом и совестью в одном лице. Если бы он еще мог видеть это лицо. Марк представляет, как отвращение ярко расцветает в глазах немого, как губы, что обычно раскрываются лишь для неприятного мычания, кривятся в брезгливости, и руки у него тогда сжимаются в кулаки сами по себе, и долго-долго не разжимаются. Пальцы дрожащие, под аккомпанемент утробных хрипов, выпускаемых изуродованными связками, выводят неловко слова поддержки, но даже последний дурак различит в них ложь. Буквы жгут кожу, остаются клеймом, скрываемым непроглядной тьмой. Марку кажется, он и сам сливается с этим мраком. Только к немому чернота эта как будто бы не липнет, обходит стороной, и это злит похлеще упреков Кати, в разы сильнее ее испуганных глаз. — Она же тупая как пробка, понимаешь? — кричит он несчастному ублюдку, — Просто оболочка пустая, тело, всего лишь безмозглое тело! «Все в порядке, я не виню тебя», — пузырится волдырями на коже. Невидимые буквы стирают горячие от ярости слезы.***
Где-то на сороковой спуск лифта, они перестают на что-либо надеяться. Порции злаковой бурды им на двоих не увеличивают, и привычные приступы безнадежности, отягощают еще и голодные спазмы в желудке. Голод затуманивает рассудок, замедляет ход мыслей. Марку все чаще кажется, что не немой мужчина пишет послания на потрескавшемся эпидермисе ладони, а сам Дьявол тянет к нему руки из преисподней. Он перестает нормально спать и периодически впадает в сомнамбулическое состояние. Ему бы по логике тянуться к единственно живому и теплому в этом пустом подвале, но от чего-то думается, что в одиночестве здесь было спокойнее. Нечленораздельные выкрики воспаленного горла раздражают своей нецелостностью. Легко жалеть сирых и убогих, когда тебе ярко светит солнце, а на кухне ждет сытный ужин. В тот момент, как предплечья в очередной раз касаются теплые пальцы, Марк отталкивает немого в приливе беспричинной ярости. Тот тянется к нему вновь и тогда Марк перехватывает чужую руку, выкручивает до болезненных всхлипов, до хруста, до приятного чувства собственного превосходства под ребрами. Мужчина валится ему под ноги, и на грязном бетонном полу, из человека, превращается, по мнению Марка, в нечто похуже даже самой уродливой блохастой псины. В подвале свихнувшегося урода, Человек перестает быть Человеком и становится просто Телом.***
Марк теперь сам съедает всю порцию еды, оставляя Телу лишь пятую часть воды в пластиковой бутылке. Они больше не сталкиваются в помещении, намеренно избегая друг друга и Тело даже мычать перестает, только изредка дышит загнанно, баюкая видимо в углу свои изломанные пальцы. На семьдесят восьмой раз прибытия лифта, рядом с привычной упаковкой, Марк натыкается на что-то острое и при быстром осмотре догадка подтверждается. Нож. Психопат, который любит запирать людей в своем подвале, по всей видимости, решает разнообразить свое вечернее шоу, внести остринку в чудовищный психологический эксперимент. Легко изучить человека, когда других развлечений тебе не предоставляется. Находясь в еще более извращенном подобии Платоновской пещеры, Марк знал, что Тело он узнает из всех Тел мира, по единому вздоху, по чуть шаркающей поступи и по частоте сердечного ритма. Вслушиваясь сейчас в прерывистое дыхание, он был уверен, более чем в любви своей матери, что Тело спит. Он подходит к нему как можно более бесшумно и самыми костяшками едва-едва дотрагивается до узкой шеи. Какая-то часть его хочет еще остановиться, сдвинуть руку, прикоснуться к чужому лицу, поверить, что перед ним живое существо — Человек. Но в глубине души, Марк свято уверен, что наткнется на пустые провалы глаз и носа, начисто лишенный губ и зубов, рот. Так что, он перехватывает поудобнее нож, пристраивает его между средним и указательным пальцами на шее и убивает наконец-то Тело.***
Удивительно, как сладко может заснуть человек, находясь в одной комнате с трупом. До периода разложения, благодаря некоторым бактериям, тело умершего начинает источать аромат свежескошенной травы. Впрочем, Марку не снится луговое поле, Марку снится, что он на отдыхе с Катей и они каждое утро встречают с солнечными лучами, а вечер проводят за долгими прогулками по пляжу. Отпуска у них длятся долго-долго, на губах у Кати одновременно привкус соли и сладких фруктов, и Боже, как же ей идет море. Волосы ее выгорают, а кожа чистая, без единого синяка или кровоподтека, и сама она такая счастливая, кажется, словно вся жизнь у них еще впереди. Марку бы остаться здесь навечно и не испытывать никогда что-либо, кроме всепоглощающего счастья. Вот только из сна его вырывает робкое прикосновение к плечу, и еще до того, как на ладони его, сломанные пальцы выведут слова, Марк уже все понимает. Настала его очередь становиться Телом.