Всё, что должен

“D'être à la hauteur Du commun des mortels, Pour chaque jour répondre a l'appel Et avoir à cœur D'être à la hauteur” [1] ♫ Emmanuel Moire - Etre à La Hauteur [1] Быть высоко Над простыми смертными И каждый день принимать вызов, Наслаждаться тем, что ты так высоко (пер. с фр.)

Боги и демоны не бессмертные, они просто долго живут. Ровно до тех пор, пока не сложатся обстоятельства, которые их погубят. Это Фэн Синь понимает, когда они с Наследным Принцем выбираются из проклятого вулкана. Безликий Бай побежден, Небесная Столица разрушена, Собиратель Цветов под Кровавым Дождем превратился в серебряный дождь, падавший почему-то не вниз, а вверх. Фэн Синь в тот момент смотрел на то, как он растворяется в воздухе блестящей пылью, тает, как луна, не успевшая спрятаться от лучей солнца, и не мог понять, о чем думает. — Мне жаль, — зачем-то говорит ему у подножья Се Лянь. Ночь наступает как-то быстро, незаметно — просто накрывает все вокруг тяжелой шелковой дымкой, обволакивающей, лезущей в глаза и ноздри. Им бы убираться подальше от этой горы, искать своих среди руин и пепла Небесной Столицы, но Фэн Синь смотрит на месяц, похожий на улыбку, и не может от него оторваться. Се Лянь рядом сглатывает кровь из разбитых в сражении губ. Фэн Синь обещает себе, что сейчас еще буквально минуту понаблюдает за новорожденной луной и залечит их ему. — Мне очень жаль, — повторяет Наследный Принц. Фэн Синь кивает — невысказанное «мне тоже» сушит язык и горло. Се Лянь всегда умеет найти слова, даже когда самому хуже некуда. Рядом не он сидит на голой земле, лишь его оболочка. Фэн Синь все видел, он знает, но как-то демонстрировать это не собирается. Если уж легче ему так — пускай. Он спрашивает лишь: — Он мертв? Се Лянь не поворачивается к нему. — Безликий Бай? Фэн Синь качает головой. — Саньлан? — едва слышно уточняет Наследный Принц, но ответа не дожидается. Он вернется. Обещал. Фэн Синь собственными ушами это последнее обещание слышал. Когда Хуа Чэн нарушал данное Се Ляню слово? — Му Цин? Темнота все такая же неподвижная и немая. Месяц улыбается с неба кривым лезвием сабли. Фэн Синь пожимает плечами, чувствуя исходящий от одежды запах гари. Это имя не оцарапало слух, не сжало легкие больше, чем дым и жар, которыми он надышался. Он издает какой-то звук, надеясь, что Се Лянь примет это как знак, что ему нужно ответить. — Да. Фэн Синь кивает. Да, он и сам это знает. Зачем спрашивал — одним духам известно. Им известно куда больше, чем небожителям. Небожители вообще не в курсе многих и многих вещей. Му Цин мертв. Боги и демоны не бессмертные, они просто долго живут. С проклятыми оковами в лаве сгорают быстрее, чем оплавляются надетые сверху доспехи. Это как раз те самые обстоятельства, от которых — умирают. Ничего не поделать. Собиратель Цветов под Кровавым Дождем вернется. Му Цин — нет. Да и зачем? Он ведь их предал. Хуа Чэну требуется лишь год, чтобы вновь предстать перед Его Высочеством таким же, каким и был. Сам он ждал восемьсот лет, и Фэн Синь не сомневается в том, что Се Лянь готовился ждать его столько же, но, оказывается, в этом нет нужды. Новая Небесная Столица роскошнее и пышнее, чем прежняя, как будто каждый небожитель решает вложить в богатое убранство своего дворца кричащее «я выжил». Фэн Синь восстанавливает свое жилище точно таким же, каким оно и было. Не добавляет золота и серебра поверх внешних стен, самоцветов и тяжелых дорогих тканей — во внутренние залы. Все точно так же, как и до крушения, до войны, до предательства. Будто ничего и не случилось. Имя предыдущего Владыки никто не упоминает, как будто этим можно осквернить свое нутро и свой язык. Зато о Генерале Сюаньчжэне треплются на каждом собрании, на любом празднике, по малейшему, порой даже никак с ним не связанному поводу. Фэн Синь почти уверен, что его это нисколько не задевает, пока однажды не запускает свою тяжелую пиалу, украшенную черненым серебряным узором, в стайку бурно обсуждающих Му Цина небесных чиновников. Это шокирует всех до такой степени, что празднично жужжавший мгновение назад зал погружается в почти священную тишину, какой и следовало бы царить на Небесах. Се Лянь запрещает любые пересуды, пообещав за это суровое наказание. Фэн Синь благодарен ему первые два года, пока не осознает, что имя Му Цина исчезло из Небесной Столицы, как туман, испугавшийся солнечного света. Будто его никогда и не было. Фэн Синь пропадает на заданиях от Линвэнь. Берется за любую работу. Чем она дальше территориально — тем даже лучше. Пэй Мин, как-то встретив его на главной улице, отпускает шуточку, что Генерал Наньян рискует снискать себе такую же славу, как когда-то — Его Высочество. За то, что столь не разборчив в том, с чем имеет дело. Фэн Синя это не беспокоит. Непривлекательные задания на потрепанных свитках, от которых воротят изящные носы другие небожители, периодически оказываются опасными и интересными. Со временем юго-западные земли, находившиеся несколько веков подряд под началом Му Цина, распределяют, делят между собой, как созревший апельсин. Се Лянь несколько раз посылает за Фэн Синем своих небесных чиновников, чтобы о чем-то поговорить, но тот всегда крайне занят. И дело не в том, что Се Ляню самому трудно его найти — Фэн Синь его просто избегает. И старается об этом не думать. Верующие Генерала Сюаньчжэня оказываются крепче тех, кто топчет залы небесных чертогов. Они до последнего возносят молитвы своему божеству, и Фэн Синь, разбирая часть, которая досталась ему по честному распределению поровну, выполняет их все. Остальные небожители для этого слишком хороши. Спустя пять лет, в мире смертных остается лишь один храм Му Цина — тот, где претворяются в жизнь любые прошения в тот же миг, как дымок с кончика курительной палочки достигает потолка. Однако Се Лянь никогда не сдается. Это Фэн Синь должен был понять еще во времена, когда входил в самый ближний его круг, состоявший из двух человек. — Фэн Синь! Он отпускает натянутую тетиву, и стрела, блеснув на солнце, несется к цели, пронзая центр мишени насквозь. Линвэнь уже посылала за ним своего подчиненного, чтобы зашел за новым заданием, но еще пять минут он собирается пострелять. Собирался. Фигура Его Высочества вырастает прямо перед мишенью, заслонив ее собой. — Ты снова покидаешь Небесную Столицу? — спрашивает он. Фэн Синь кивает, со вздохом опуская лук. — А я нужен здесь? Се Лянь качает головой и подходит ближе. — Последний раз тебя не было два года. — Он скрещивает руки на груди. — Ты только недавно вернулся, не появляешься в тронном зале. Твои слуги дрожат с головы до ног, когда говорят мне, что ты запрещаешь кому-то входить в свои покои. Даже мне. Как мне поговорить с тобой? Фэн Синь разводит руками, поудобнее перехватывая лук. — Мы говорим сейчас. Се Лянь смотрит так, словно он только что ляпнул несусветную глупость. И последнее, что Фэн Синь хочет видеть в его глазах, это сопереживание. Понять бы еще, о чем он так беспокоится. Неужели есть что-то плохое в том, что у Линвэнь скоро иссякнут свитки, за которыми Фэн Синь иногда сам не является, а посылает своих слуг, если находится слишком далеко? Жое, обвивающая шею Его Высочества, поднимает один кончик, изгибаясь, как змейка. Фэн Синь слабо кивает ей. Он восстанавливал ее после того сражения на протяжении нескольких дней. Делал стежки и снова распускал, а пальцы казались слишком грубыми и одеревеневшими для такой тонкой работы. Иглы из них то и дело падали на пол, и Фэн Синь не мог их найти, а нити путались, несмотря на то что были легкими и струящимися, податливыми, как птичий пух. Под конец он готов был зубами Жое грызть, лишь бы уже зашить ее нормально, но никому эту работу так и не доверил. Му Цин за это время десять таких лент бы не просто сшил — сплел из ничего. — Что у тебя за миссия? — спрашивает Се Лянь. — Понятия не имею. Очередное скопление темной энергии на старом восточном кладбище? Демон в купеческом доме? В Призрачном Городе не поделили свежую свиную голову? — С этим Саньлан сам разберется. — Разумеется. Фэн Синь, несмотря на бесспорное могущество Хуа Чэна на его законной территории, часто появляется в Призрачном Городе. Слишком у них дивная выпивка — с ней забываешь собственное имя до следующего утра, а веселые рыла низших демонов вокруг кажутся куда приятнее. С ними даже есть, о чем поговорить. Правда Фэн Синь, жалость какая, ни одного этого разговора не помнит. — Ладно. — Фэн Синь закидывает лук за плечо и поднимает руки перед Се Лянем, показывая раскрытые ладони. — Я не хотел включать сарказм, Ваше Высочество. Что ты собирался со мной обсудить? Выражение лица Наследного Принца мгновенно сглаживается. Это произошло бы в любом случае, даже если бы Фэн Синь продолжил так себя вести. Се Лянь не умеет в строгость. По крайней мере, долго. По крайней мере, с ним. — Тебе нужно перестать исполнять те молитвы, — осторожно говорит Его Высочество. — Тогда это была вынужденная мера, чтобы перераспределить обязанности между небожителями. А сейчас это превращается в обман. Фэн Синь вздыхает и морщится. — Какая разница? Какое смертным дело, кто исполняет их прошения? Разве не для этого мы здесь? Се Лянь умудряется смотреть ему в лицо, как бы он ни отводил взгляд. — Нет, Фэн Синь, не для этого. И ты это знаешь. Ты сам взывал к моему благоразумию, когда я поступал подобным образом. Это не твои верующие. Конечно, это не его верующие. Это люди, которые до сих пор думают, что находятся под покровительством Генерала Сюаньчжэня, чья справедливость не знает границ. И плевать им на то, что его храмы давно снесли даже в самых захолустных деревнях, а статуи разбили или предали огню. А его самого — забвению. Забытый бог — мертвый бог. И ведь не поспоришь. — Что… что ты хочешь, чтобы я сделал? — сглотнув, спрашивает Фэн Синь. — Не слушать их? Игнорировать? Се Лянь еле заметно качает головой, мягко глядя на него. — Нет. То же, что давно сделали остальные. Выслушать, отделить действительно важные молитвы от других, распределить между небожителями — через Линвэнь, а потом… — он вдруг замолкает, а его глаза становятся грустными, оттого еще более пронзительными. — Если тебе нужно больше времени, я пойму. — Времени? На что? — хмурится Фэн Синь. — Чтобы отпустить. Смешок срывается с губ раньше, чем Фэн Синь успевает сам для себя уяснить, что тут вообще смешного. — Что отпустить? — спрашивает он, направляясь к мишени, чтобы вытащить стрелу. Та засела так крепко, что приходится выкорчевывать ее, как пустившее корни глубоко в землю дерево. — Му Цина. Фэн Синь вздрагивает, как будто Се Лянь только что использовал в качестве мишени его самого, пока он стоял к нему спиной. Даже хочется извернуться, завести руку назад, чтобы проверить, не торчит ли промеж лопаток стрела из его собственного колчана. Древко ломается в мишени у самого наконечника, и Фэн Синь раздраженно отбрасывает его в сторону. — Что за глупости? — произносит он. — Отпустить? Этого предателя? Да кто его держит? Се Лянь сзади вздыхает. Фэн Синь почти видит, будто у него глаза на затылке, как он гладит Жое, как делает всегда, когда его что-то беспокоит. — Если бы ты приходил на собрания, ты бы знал, — говорит Его Высочество. — Что именно? — Му Цин тогда сказал правду. Он не предавал нас. И не собирался тебя убивать. Фэн Синь усмехается. Зубы и челюсти сводит. Наверное, от желания рассмеяться над наивностью Се Ляня. — Откуда такая информация, Ваше Высочество? — От Саньлана. — А ему откуда это знать? — Я не стал уточнять. Это уже не важно. — Ну конечно. И ты ему веришь? Се Лянь какое-то время молчит, пока Фэн Синь осознает, насколько глупый вопрос задал. — Верю. И Му Цину тогда я тоже верил. Очень зря, думает Фэн Синь, направляясь после к Линвэнь и принимая из ее рук свиток с заданием, даже не читая. Думает, проходя по главной улице мимо небожителей, уже половину из которых не узнает, потому что они новенькие, а сам он здесь едва появляется. Думает, раздавая слугам указания на время своего отсутствия, хотя ему откровенно плевать, что станет с его дворцом, пока он будет разбирать очередной конфликт между миром смертных и миром духов. Пусть хоть гармошкой сложится. Построит новый. Точно такой же. Не лучше и не хуже. Вера вообще глупая вещь. Ты вынужден слепо принимать за правду то, что не можешь увидеть или потрогать. Как вообще смертные начали поклоняться богам, строить для них храмы, изготавливать статуи? Се Лянь бы сказал, что вера — внутри. Это чувство, а не вещь. Часть тебя, которая всегда надеется, что все будет лучше, чем есть на самом деле. Желание видеть мир красивее, чем его показывает реальность. Способность без сомнений принять кого-то другого, не требуя объяснений или доказательств. Полагаясь лишь на то, как на него отзывается твоя душа. Глупость какая. Его Высочеству не стоит быть до такой степени наивным. Спустя столько лет и ошибок, пора бы понять, что самые страшные сомнения и домыслы порой оказываются правдой. И это происходит куда чаще, чем исполняются даже самые искренние молитвы. Заданием от Линвэнь и правда оказывается кладбище, да так далеко, что Фэн Синь даже задумывается, бывал ли в этих землях раньше. Скорее всего, конечно, бывал, но не помнит этого. Нескольких юношей на охоте растерзал дикий зверь, и теперь новоявленные души не желают успокаиваться: крутятся над могилами огоньками, снуют туда-сюда, даже не пытаясь найти свой путь. Фэн Синь стоит ночью перед свежими курганами и наблюдает за их плясками: как они носятся друг за другом, словно играют в какую-то игру. Очень скоро он понимает, что не один. Между могил ходит бедно, но аккуратно одетая женщина с фонарем, висящим на запястье, и с корзинкой, полной сосудов дешевого вина. Незнакомка совершенно не боится молодых духов и смотрит на них так, словно любуется танцем светлячков, с материнской доброй улыбкой. — Даочжан, — заметив Фэн Синя, почтительно кланяется она. — Вы прибыли, чтобы им помочь? Она ставит около одной из могил вино и двигается к другой, словно это для нее обычное дело — ходить ночью по кладбищу, раздавая подношения мертвым. — Да, — отвечает Фэн Синь. — Мое имя Нань Фэн. Разумеется, он не показывается в мире смертных в своем настоящем обличье и не представляется собственным именем. — Меня зовут Янь Лин. — Женщина извлекает из корзины последний сосуд. Фэн Синь наблюдает, как покачивается фонарь на ее руке, вспугивая маленькие души, но не останавливая их от попыток снова подлететь поближе. — Вы не боитесь бывать здесь одна, госпожа Янь? — Нет. Среди мертвых спокойнее, чем среди живых. Фэн Синь хмурится, но не отвечает на ее странную фразу. Он делает свою работу, призывая мечущиеся по всему кладбищу новоявленные души юношей и указывая им путь, заставляя уйти туда, куда должны отправляться все умершие. Это порядок, который не ставят под сомнение даже небожители. Женщина не уходит до самого конца, а после приглашает его дождаться утра в ее доме. Фэн Синь соглашается, потому что ему совершенно не хочется возвращаться в Небесную Столицу. Он не ожидал, что это задание окажется таким простым и коротким. Янь Лин живет бедно. Куда беднее, чем все поселение, которое Фэн Синь с самого начала отметил для себя как нищее. В ее маленьком доме у печи сложно развернуться даже вдвоем, но ему и не нужно много места. Он садится на циновку у мутного окна и пьет предложенный чай — горячую воду с одним крошечным чайным листом, что уже можно считать самым щедрым гостеприимством для этой женщины. Фэн Синь понимает, что заснул, когда утром, открыв глаза, натыкается на чужой внимательный взгляд. Над ним, низко склонившись, сидит маленький мальчик с острым, худым лицом, но такими яркими черными глазами, что хочется сразу же отвернуться, когда он вот так смотрит ими. Ему лет пять, не больше, но волосы уже достаточно отросли, чтобы забирать их в хвост. Фэн Синь отшатывается от него и ударяется плечом об низкий стол, рядом с которым провел ночь. Мальчишка хмурит брови и вскидывает голову, слыша шаги матери. Пепельные волосы от его движения ловят отблески мутных солнечных лучей, проникающих в комнату через окно. Фэн Синь пытается вдохнуть, но не может, будто в рот набили сухой травы, как в подушку. — Юн-эр! — зовет Янь Лин. — Я просила тебя не мешать даочжану отдыхать. Ее сын фыркает и поднимается на ноги, наконец, отходя от Фэн Синя. — Бессмертным не нужно отдыхать, они не устают, — со знанием дела говорит он. — Все устают, — возражает мать. — Когда я стану бессмертным, я не буду уставать! Фэн Синь находит в себе силы собраться с мыслями и сесть ровно. Ему показалось, ему просто показалось. Это все Се Лянь и его странные разговоры о Му Цине, о котором он не думал столько лет после его гибели и еще столько же не думал бы, если бы Его Высочество не начал всю эту тему с молитвами. Мало ли среди смертных черноглазых детей с серебряными волосами? Глупость какая. Ну и что с того, что сын нищей женщины на краю трех миров таким знакомым жестом убирает пряди с лица, что под Фэн Синем, по ощущениям, проваливается ветхий пол? Когда в шуточном споре с матерью, помогая ей готовить завтрак, пятилетний мальчик возводит глаза к потолку с демонстративным «пф», Фэн Синь, спотыкаясь обо все подряд, быстро прощается и вылетает за дверь. Он едва не использует духовные силы, чтобы переместиться в Небесную Столицу прямо из ее двора, вспугнув двух белых куриц, греющихся на солнце. Когда боги умирают, куда они уходят? Фэн Синь не задумывался об этом. Или убеждал себя, что не задумывается, на протяжении нескольких лет. Если поразмыслить, а о чем он вообще думал все это время? За заданиями от Линвэнь он себя самого не видел. И его это совершенно устраивало. До момента, пока Се Лянь снова не произнес перед ним это проклятое имя. К своему ужасу, Фэн Синь начинает понимать, почему смертные так боятся призраков. Он возвращается в свой дворец и не говорит ни с кем. Из сети духовного общения он ушел еще во время восстановления Небесной Столицы, не в силах слушать все эти обсуждения, у кого дворец выше и самоцветы ярче сияют на новых вратах. Спустя пять или семь дней — Фэн Синь не считает, — ему становится смешно. Он на самом деле до удушья испугался смертного ребенка? Тот, наверное, до ночи подшучивал над странным даочжаном, которого его мать притащила с кладбища, как брошенную собаку. А тот сбежал под кудахтанье кур во дворе. Хорошо, в кусты не сиганул. Позорище. Возвращаясь в этот ветхий дом, Фэн Синь говорит себе, что это только ради восстановления собственной ущемленной гордости. Янь Лин покорно отвечает на его вопросы о том, стало ли на кладбище теперь спокойнее и не одолевают ли ее жилище злые духи и демоны, но от Фэн Синя не укрывается то и дело мелькающее в ее взгляде удивление. Бессмертный даочжан, который вдруг решил прийти снова к нищенке, чтобы узнать, не бедокурят ли в ее доме низшие духи? Вот ведь нечего делать кому-то. Ее сын смотрит на Фэн Синя с недоумением, которое превращается в недоверие, когда за разговором он соглашается обучать его совершенствованию. У Янь Лин нет денег на то, чтобы купить дорогие книги или отдать мальчика кому-то в ученики, так что она долго не может поверить в то, что слышит. Ее муж умер вскоре после рождения Цай Юна, и она и мечтать не могла о таком подарке, едва сводя концы с концами. Фэн Синь уговаривает себя, что все это только ради того, чтобы убедиться, что мальчишка не имеет к Му Цину совершенно никакого отношения. Ну и что, что даже ребенком он так на него похож? Ну и что, что схватывает все на лету и учит своды правил и фразеологизмы чэнъюй с немыслимой для пятилетки скоростью? Ну и что, что, спустя два года в мире смертных, играя с ним в игру, придуманную Се Лянем несколько столетий назад, Фэн Синь не может не смотреть, как Цай Юн задумчиво накручивает легкую дымчатую прядь на палец, как это всегда делал Му Цин? Они с Му Цином провели бок о бок не просто годы — жизни. За это время можно научиться различать друг друга по дыханию и теням. Фэн Синь смотрит, как растет Цай Юн, и окончательно сдается, когда ему исполняется пятнадцать. Он помнит Му Цина в этом возрасте, и что это, если не насмешка всех трех миров? Тот же голос, тот же взгляд, те же жесты и привычки. Такое же лицо — красивое настолько, что пройти с ним по улице на тренировочное поле нельзя, чтобы подросшие барышни в поселении не вспыхнули румянцем до самых висков. «Тренировочное поле» — громко сказано. Это просто поле, которое местные фермеры отказались возделывать еще пару лет тому назад из-за слишком каменистой почвы. Высокая трава пробивается из-под валунов, цветет мелкими белыми соцветиями, от которых по осени чешется нос, когда их начинает обрывать и сносить ветром. Сутки на Небесах — не то же самое, что сутки в мире смертных. Фэн Синь успевает только провести в Небесной Столице пару дней, чтобы здесь, внизу, прошел месяц. Жизнь Цай Юна пролетит перед глазами быстрее, чем прогорят благовония в курильнице в тронном зале. — Сосредоточься, — говорит Фэн Синь, сидя напротив юноши. — Ты слишком много думаешь сегодня. Что с тобой? Цай Юн выпрямляет спину и закрывает глаза. В затылок ему дует легкий ветер, и Фэн Синь не может не смотреть, как струятся подхваченные им сизые пряди, отросшие почти до самой поясницы. Даже в таком юном возрасте он уже складный, гибкий, будто подростковая угловатость и худоба обошли его стороной. Белый цвет его одеяний напоминает Фэн Синю времена, когда Му Цин прислуживал при монастыре. Он думал, что не запомнил того тихого, мрачного юношу, в отличие от Се Ляня, но сейчас понимает — запомнил. Так хорошо, что как бы теперь забыть? Кому об этом молиться? У него способный ученик. Он уже сформировал духовное ядро, научился многим заклинаниям и даже помогал Фэн Синю утихомиривать водных тварей в соседних землях, где озер больше, чем здесь — рисовых полей. И ни разу за все это время Фэн Синь не решился прислушаться к его духовным силам, прочитать их, почувствовать. Он протягивает руку, и Цай Юн, не открывая глаза, вкладывает свои пальцы в его ладонь. Это страшно. Страшнее, чем Фэн Синь себе представлял. Теплый, приятный поток силы касается кожи, ползет выше по предплечью, как вьющееся растение. Цай Юн хотел узнать у своего учителя, готов ли он к тому, чтобы переходить на новый уровень совершенствования, а Фэн Синь все откладывал этот момент до тех пор, пока не стало некуда деваться, а оправдания не закончились. Его духовная сила — как давно прочитанная и выученная наизусть книга, в которой ты не просто знаешь каждый иероглиф, но помнишь, где замялась страница, где загнулся кончик, потому что ты задумался и подцеплял его пальцем снова и снова, помнишь, куда как-то упала капля дождя, когда ты зачитался под открытым небом. Фэн Синь невольно сжимает чужие пальцы, белые, узкие, как корни молодых лотосов, и отдергивает руку, словно режется об осколок фарфора. Цай Юн открывает глаза и удивленно смотрит на него. — Даочжан? Голос, лицо, запах, духовная сила. Перед ним сидит Му Цин. Смертный Му Цин, который не помнит его, не помнит жизнь в Небесной Столице, не помнит, как был Генералом Сюаньчжэнем. Не знает, что на юго-западе далеко-далеко отсюда люди продолжают молиться ему, потому что Фэн Синь так и не перестал исполнять эти гребаные прошения, какими бы бестолковыми и странными они ни были. Цай Юна обожают в поселении все от мала до велика. Он всегда помогает старикам, находит время, чтобы поиграть с детьми, хоть и не дает им отвлекать себя от занятий и чтения книг, что ему приносит Фэн Синь. Ухаживает за матерью, у которой уже не столько сил, сколько было раньше. Самостоятельный, умный, проницательный настолько, что Фэн Синь готов упасть лицом в землю и зарыться в высокую траву перед собой, лишь бы не смотрел на него так. И даже его острый язык — не более, чем прикрытие, а холодная маска лишь прячет уязвимость. И в этой жизни Фэн Синю разрешено быть по другую сторону этой маски. Видеть его вот таким — совсем юным, открытым, смотрящим на него так, словно каждое слово Фэн Синя имеет вес, имеет значимость. — Даочжан, ты в порядке? Хочешь воды? — спрашивает Цай Юн. Фэн Синь мотает головой и выдыхает, прикрывая на мгновение глаза. — Ты готов. Тебе нужно отправляться в город, чтобы примкнуть к совершенствующимся, с которыми ты сможешь развиваться дальше. Цай Юн хмурит брови и задумчиво пропускает прядь волос между двумя пальцами, как ленту. — У нас с матерью не хватит на это денег. — Об этом не беспокойся. Ни о чем не беспокойся, думает Фэн Синь. Я все сделаю. Будете жить нормально, у тебя появится еще больше времени на то, чтобы заниматься совершенствованием, и ты… вознесешься? Станешь небожителем. У тебя снова появятся верующие, статуи и храмы. Много храмов. Семь тысяч. Нет, еще больше. Станешь выигрывать у меня на празднике Середины Осени, потому что для тебя точно будут запускать тысячи и тысячи фонариков, а если не будут, я им руки-ноги вырву и поменяю местами. — Если мы уедем в город… ты будешь обучать меня и дальше, даочжан? — спрашивает Цай Юн, не имеющий представления о мыслях, что проносятся у Фэн Синя в голове. Он кивает. — Да. Конечно, буду. Нет. Цай Юн погибает через месяц незадолго до того, как ему должно было бы исполниться шестнадцать, от лихорадки. Фэн Синь отлучается в Небесную Столицу всего на пару дней, и за это время он сгорает, как искра от костра. Безутешная Янь Лин, захлебываясь слезами, рассказывает, что тоже тяжело заболела, и сын использовал все духовные силы, чтобы помочь ей, много работал без сна, чтобы достать для нее лекарства. Фэн Синь едва не нарушает правило, запрещающее небожителям стоять на пути у смерти обычных людей, но слишком поздно. Цай Юн даже не узнает его от выжигающего его изнутри жара, только просит снова и снова позвать даочжана, как мать и Фэн Синь ни убеждают его, что он рядом. Оглядываясь назад, Фэн Синь понимает, что человеческая жизнь этого юноши промелькнула перед его глазами, как мимолетный порыв ветра. Короткая вспышка, которая угасла раньше, чем он успел это осознать. Му Цин бесил его на протяжении восьмисот лет, казался непробиваемым, как божественная броня, язвил и дрался с ним при каждом удобном случае. А теперь Фэн Синю не хватило десяти лет его человеческой жизни, чтобы наговориться с ним, узнать его получше, сказать все то, что так хотелось сказать. Он оставляет его матери столько денег, сколько хватит до конца ее жизни на безбедное существование, которое без сына нужно ей точно так же, как Фэн Синю — разговоры о грядущем празднике в Небесной Столице. Он возвращается в свой дворец и напивается до такого состояния, что даже впускает пришедшего к нему Се Ляня. — Мне жаль, — говорит Его Высочество, и Фэн Синь не спрашивает, о чем тот снова жалеет и откуда вообще узнал о его делах в мире смертных. То же самое он слышал много лет назад, когда Му Цин сорвался в лаву, сгорев в ней так же быстро, как закончилась жизнь Цай Юна. — Люди такие хрупкие, — произносит Фэн Синь заплетающимся языком, прикладываясь к выпивке из Призрачного Города, обжигающей глотку. — И боги… тоже. — И боги тоже, — эхом отзывается Се Лянь. — Может, я ошибся. — Фэн Синь делает еще один глоток и кашляет, когда жидкость попадает не в то горло. — Кх… Может, это был не он. Наследный Принц смотрит на него несколько минут так внимательно, что Фэн Синь сам понимает, какую глупость сказал. Он прикасался к духовной силе Цай Юна, пропускал ее через себя. Он узнал Му Цина по тени при крушении Небесной Столицы. Как можно не узнать его душу в полупрозрачном человеческом теле? — При перерождении душа ведь остается такой же? — усмехнувшись, спрашивает Фэн Синь. — Она же не меняется, так? Ваше Высочество, он таким и был? Таким же? — Да, — отзывается Се Лянь. — Я его совсем… не знал. — Знал. — Не видел ничего. — Видел. — Мы с Цай Юном спорили… все в шутку. Несерьезно. Не ругались даже никогда. Он же совсем ребенок. Му Цин тоже таким был? — Был. Почти. Душа неизменна, но поведение может меняться в зависимости от судьбы, жизни. Фэн Синь, ты ведь и сам все это знаешь, — тихо и вкрадчиво произносит Се Лянь. Фэн Синь вытягивает руку с сосудом в ней и качает указательным пальцем, едва удерживая горлышко остальными. — Не знаю я ничего. Ничего не знаю. Се Лянь остается с ним до самой ночи. Остается, когда Фэн Синь уже не может складывать слова в предложения и просто пьет, заливая в себя спиртное, как в бездонную бочку. Остается, когда он рыдает пьяными слезами на полу собственного дворца. Остается, когда он проваливается в сон, приложившись щекой к мраморным плитам и не дойдя до кровати. Исчезают понятия дней, месяцев и лет. Фэн Синь все меряет человеческими жизнями, которые ускользают из его рук, как бестелесные маленькие духи, что витают над могилами умерших, похожие на зеленых светлячков. Он находит Му Цина снова и снова. Среди солдат человеческой армии. Среди нищих детей на улице бывшей Столицы. Среди совершенствующихся клана высоко в заснеженных горах. Все это — вспышки, проблески, мгновения в его бесконечности небожителя. Вечность смеется над ним и качает на своих волнах: вверх-вниз, вверх-вниз, то подкидывая к небесам, то пожирая безжалостно, перемалывая, как жернова — зерно. Один раз Фэн Синь даже уговаривает Се Ляня наказать его проклятыми оковами и проживает с Му Цином целую человеческую жизнь бродячего совершенствующегося. Они странствуют по землям, в которых Фэн Синь не бывал ни богом, ни смертным. В Му Цине достаточно духовных сил, чтобы вознестись, но этого не происходит ни в одной из его судеб. Порой его не получается найти десятилетиями, и Фэн Синь каждый раз задыхается от страха, когда поиски слишком затягиваются. Он бегает за этими призрачными мгновениями, как полоумный, как слепой, реагирующий на малейший шорох, что отдаленно напоминает знакомые шаги. Сколько бы он ни находил и ни лишался Му Цина снова, ему этого мало. Фэн Синь давно забыл, каково это — ругаться с ним, драться или ссориться, обвинять в чем-то. Он молча сносит любой характер, потому что привык к разным его сторонам и проявлениям. Эта круговерть приводит его в храм Му Цина на юго-западе — единственный, что до сих пор остался, спустя столько лет, потому что Фэн Синь нарушает правила каждую секунду своего божественного существования. Се Лянь уже не заводит с ним разговоры об этом, смирившись с тем, что этот несчастный храм стал живой могилой Генерала Сюаньчжэня, о котором в Небесной Столице помнили разве что они двое. Оборвалась очередная человеческая жизнь в цикле перерождений, и Фэн Синь уже привычно смотрел в затухающие черные глаза, пока в нем самом что-то тлело и тлело, испуская черный дым. Му Цин — Фу Шэн, как его звали в этот раз, — умирал тихо и спокойно, будто знал, что и как будет, наперед. Его дымчатые волосы с годами потеряли свой цвет, став белыми, как горные вершины, никогда не видевшие смены сезонов. — Ты ведь бессмертный, — произнес он, посмотрев Фэн Синю в глаза. — Твоя молодость не увяла. В тебе много духовных сил. Так зачем? — Я делаю все, что должен, — ответил ему тогда Фэн Синь. — Ты мне ничего не должен, Нань Фэн. Ни одна из версий Му Цина не называла его настоящим именем, и Фэн Синь давился им, каждый раз желая произнести его, но не делая этого. — Отпусти. «Если тебе нужно больше времени, я пойму». «Времени? На что?» «Чтобы отпустить». Простившись с ним в очередной раз на десять, а может, на сотню лет, Фэн Синь сидит на закате в его храме, в который никогда не заходил, исполняя все молитвы издалека. Последняя просьба звенит в голове погребальным звоном: «отпусти». За храмом тщательно следят. Статуя выглядит так, словно вот-вот оживет, и все встанет на свои места. Му Цин снова вернется в ряды небожителей, и Фэн Синь, наконец, сменит человеческие жизни на вечность, секунды и мгновения — на время, что не заканчивается. Он не оплакивал человека, который провел с ним восемьсот лет. Который рос вместе с ним, прежде чем они вознеслись на Небеса. Между ними не было ничего, что можно было бы назвать дружбой или привязанностью. Что Фэн Синь ему еще должен? Его прорывало пару раз перед всеми этими смертными отражениями его души, так что он за руки хватал и утыкался в них лбом, пока не отпускало душившее «прости» — веревкой виселицы по горлу. На него смотрели с недоумением, непониманием, но не отталкивали. Сколько это еще будет продолжаться? Фэн Синь смотрит на прогоревшую до середины курительную палочку, не издавая ни звука. С последним прощанием в нем что-то потухло, и все естество наполнилось дымом, готовым рассеяться, но лишь заволакивающим изнутри чем-то едким. Му Цин не вернется. Тем, каким он был. Фэн Синь может сколько угодно собирать его призрачное эхо по всему царству смертных, но тот, кого он знал, кто знал его, никогда снова не окажется рядом. В этом и есть смысл смерти. Разве богам не должно быть это известно лучше всех? Фэн Синь подбирается к статуе в пустом храме, на которую падают лучи заходящего солнца. Люди верят в обман. Их бога больше нет. Не он исполняет все эти молитвы, не он слушает их, а Му Цин всегда тщательно разбирал все прошения, которые ему поступали. Теперь это такая же иллюзия для смертных, как перерождение. Такой же самообман. Фэн Синь вцепился в это, как в возможность искупить что-то, что искупить не в силах. — Я… — произносит он, глядя на каменное лицо Му Цина над собой, на безжизненные глаза, смотрящие куда-то поверх его головы на тяжелые двери храма. — …больше не могу. Он опускается на подушку для коленопреклонений и утыкается лбом в собственные запястья, пока внутри все разваливается на куски, как обгоревшая до костей плоть. — Отпустить тебя? Отпустить? — шепчет Фэн Синь в свои руки. — Я же тебя не держу, это ты… меня… Мы же небожители. Ты сам говорил как-то, что мы обречены помнить все, что потеряли и никогда не сможем вернуть. Так какого демона ты ушел, не забрав эти воспоминания? Если знал, что так будет! Зачем ты так поступил?! Му Цин! Эхо собственных слов облетает своды храма и опадает, как мелкая пыльца, засыпая Фэн Синя с головой, не давая дышать. — Я отпущу. Я отпущу, я сделаю, что должен. Все, что должен. Я уже сделал больше, чем мог или думал, что могу. Просто вернись. Хуа Чэн вернулся, так почему ты не можешь? Потому что из мертвых не возвращаются, Фэн Синь? Только не с проклятыми оковами на запястье, помнишь? А почему они тогда вообще были на Му Цине? Задумывался ли ты об этом? Или тебе было слишком страшно допустить мысль, что ты потерял не предателя, а друга? Или нечто большее? Фэн Синь стирает слезы с щек и собственных дрожащих губ, но изнутри что-то продолжает рваться наружу. Давит и давит на грудную клетку, что хочется хрипеть и, скрючившись, как от сильной боли, корчиться на полу. Смертные говорят, что время лечит, но что может вылечить вечность? Он говорит и говорит. Молится богу, которого нет, в храме, где верят в обман и иллюзию. Молится, зная, что эта молитва потом придет ему самому, потому что больше некому выслушать эту его просьбу. Тонет в эхе из-под потолка от своих завываний, которые то затихают в шепот, то звенят, как крик. В какой-то момент ему кажется, что кто-то обнимает его со спины, но он не может повернуться, не может отвести руки от лица, которые будто прикипели к щекам и лбу. Фэн Синь рыдает, чувствуя знакомый запах и изученное до каждой мимолетной секунды прикосновение мягких волос к коже. Он разворачивается в чужих руках, не помня себя, жмурит глаза, цепляется за одежду, тянет ближе, словно хочет порвать ткань. Здесь, в единственном храме, где исполняются любые молитвы, обращенные к мертвому богу, бессмертный небожитель плачет, как ребенок, не в силах посмотреть на того, кто держит его у груди. Волосы в серебро. Белая холодная кожа. Черные, как обсидиан, глаза, внимательные и порой такие надменные, что хочется разругаться с их обладателем в пух и прах. То, что Фэн Синь видел бесчисленное количество раз в разных людях, но так и не смог отыскать для себя до конца. — Му Цин… — Идиот. — Называй меня, как хочешь, — бормочет полуслепой от слез и отчаяния Фэн Синь. — Как хочешь. Но… один раз… ты помнишь мое имя? Мое имя… — Генерал Наньян, ты выглядишь жалко. — Не то имя… Когда-то Фэн Синь задавался вопросом, как люди могут верить в богов. В то, что нельзя ощутить, к чему невозможно прикоснуться. Се Лянь бы сказал, что вера — внутри. Часть тебя, которая способна лишь отзываться на что-то без объяснений и доказательств. Так что же появилось раньше — бог или вера? Над головой раздается тихий вздох. — Фэн Синь.