Шесть пробирок в два ряда

Снейп не любит детей. Не любит и боится. Они очень быстрые. Их сложно упорядочить. Роняют, проливают, рвут, перекладывают, плохо моют котлы и реторты. Колбы всегда расставлены не по росту, и сами они располагаются не по росту, это шумное, хаотичное, неуправляемое стадо, из-за которого вечно болит голова. Один препирается, другой кромсает корень аира непропорциональными, кривыми кусками, третий шмыгает, а четвертый тем временем насыпал в котел когти докси… Клуб зеленоватого дыма бьет в лицо торопыге, тот кашляет, чихает и покрывается сизой чешуей. Допрыгался! Снейп долго молчит, давая виновнику время осознать масштаб преступления, потом расколдовывает идиота и заставляет убирать последствия неудачного эксперимента. По мере того, как стол и котел очищаются, Снейп дышит ровнее. Вид на глазах обретающей чистоту столешницы завораживает, и он ненадолго упускает из внимания остальную часть класса. Напрасно. «Ба-бах!» — слышится сбоку, и Снейп оборачивается как раз вовремя, чтобы увидеть, как ставший серебряным котел взмывает к потолку и прилипает там, как огромный кусок сияющей глины. Это невыносимо. — Это невыносимо! — кричит он, брызжа слюной. Снимает баллы направо и налево, но легче не становится, к тому же нужно следить, чтобы сумма баллов, снятых с левого ряда, соответствовала той же сумме с правого. — Отработка! Вы будете драить котлы! Без магии! Вы… Вы… Перо, вырвавшись из пальцев, перелетает через стол и падает на пол. Там, где оно должно лежать, остается пустота. Снейп утыкается в нее взглядом, в это бессмысленно, обнаженно, болезненно пустое место. Потребность немедленно его заполнить парализует всякую способность двигаться. Снейп может только дышать, механически вдыхать и выдыхать, с ужасом ожидая, чем разрешится нарушение порядка. Класс затих, головы втянуты в плечи, никто не понимает, что происходит, и старается не нарываться. Серьезный бледный ученик встает с места, поднимает перо и кладет между учебником и стопкой непроверенных эссе, строго параллельно обоим. Кончик пера касается края стола, не выдаваясь за него, выпуклая часть обращена влево, острие покоится точно по центру круглой подставки-подушечки. Мальчишка еще раз прикасается к перу бледным пальцем, не то фиксируя правильное положение, не то ставя точку в важном деле, и возвращается за парту. Снейп разжимает зубы, делает глубокий вдох и смотрит в журнал. Персиваль Уизли, первый курс, Гриффиндор.

* * *

Слева направо: серебряный нож — черенок к себе, лезвие влево, ониксовый нож — черенок к себе, лезвие влево, доска для нарезки — ручка к себе, штатив с пробирками — шесть штук в два ряда, ступка с пестиком — пестик у правого края, разливная ложка — черенок к себе, головка на подставке, чаша для остатков ингредиентов. Только так и никак иначе. Минус два балла за каждое нарушение доходчивее любых объяснений. И все же Снейп раздражается, глядя, как небрежно выполняются правила. «Грязные» линии, отсутствие гармонии — как они могут этого не ощущать, как можно не видеть вопиющего хаоса? Все криво, перекошено, уродливо. Только на парте Персиваля Уизли глаз неизменно отдыхает: идеальные пропорции, оптимальный результат… что это? Чаша и ложка поменяны местами! — Что это? Немедленно сделайте, как требуется! Уизли смотрит снизу вверх блекло-голубыми глазами и молчит. — Я жду. — Я не могу, сэр. — Обреченность в его голосе легко принять за упрямство, что Снейп и делает. — Давно не получали «тролля», Уизли? Делайте, как велят. Уизли не двигается. Это его первый «тролль» за семь лет. На следующем уроке у него на парте стоят две чаши — одна слева от ложки, другая справа. Снейп старается замечать только одну. В конце концов, Уизли семь лет не доставлял проблем, можно и потерпеть до конца года. Это называется компромисс. В конце концов, обе чаши занимают идеально верное место.

* * *

Министерская проверка критична для кого угодно, только не для Снейпа. У него всегда идеальный порядок в шкафах и на полках. Котлы блестят так симметрично, будто одна половина класса — отражение другой, пробирки тянутся одинаковыми рядами, этикетки на банках и коробках белеют углами, словно вчера наклеенные. Все в порядке, но Снейп еще и еще раз пробегает взглядом по кабинету. На всякий случай. У чиновника, которому он достался, рыжие волосы, сжатые губы и блекло-голубые глаза. Уизли кивает, просматривая шкаф за шкафом, и невидимая пылинка, смахнутая со штатива, — знак не порицания, а одобрения. Этим жестом Уизли словно вписывает себя в кабинет, в его общий, неизменный порядок, и Снейп не ощущает отторжения. Катастрофа разражается, когда дело доходит до бумаг. — Как вы можете? — Уизли краснеет, разворачивает пергаменты один за другим, бросает на стол, превращая его в мусорную корзину, задыхается. — Это… это не планы! Где утвержденный отступ от колонтитула? Почему заголовки без отбивки? И какой ширины вы оставляете поля? Снейп не менял оформление учебных планов ни разу с тех пор, как стал работать в Хогвартсе. Его все устраивает. И Альбуса устраивало. — Вы что, не читаете инструкции министерства? Вы что… не чувствуете? Снейп действительно не чувствует. И не читает. Не считает нужным. Ему лучше знать, как все должно быть устроено. — Как вы можете? От судорожного взмаха руки пергаменты сыплются на пол. Уизли смотрит на них, как на боггарта. Снейп тоже, но он понимает, что не они сейчас главное. — Я все перепишу, — говорит он. — Слышите, Уизли? Персиваль? Я все перепишу согласно инструкциям. С нужными отступами. С нужными отбивками. Все будет в порядке. Уизли со всхлипом втягивает в себя воздух, часто кивает. — Давайте уберем это. В четыре руки они делают жизнь из ужасной — вполне выносимой. Потом Снейп наколдовывает стакан воды, протягивает Уизли. Тот жадно, часто пьет, стараясь, чтобы капли не срывались на мантию. Допив, ищет взглядом, куда поставить. — Эванеско, Левикорпус, — разрешает его сомнения Снейп. Когда стакан оказывается в ряду прочих, и зияющая дыра заполняется, оба переводят дыхание. — Я отмечу, что у вас все в порядке, — говорит Уизли. — Но, пожалуйста… Он болезненно морщится при взгляде на свитки. — Я все сделаю, — обещает Снейп. Он тратит несколько вечеров, приводя документы в порядок. Нудная работа, но Снейп не хочет повторения хаоса. И он не против снова увидеть Персиваля Уизли. Между вчера и завтра, между собой и миром у Снейпа болезненно пустое место, и, кажется, сейчас он понял, чем может его заполнить.

* * *

— Четность, — говорит Персиваль. На его блюдце два крошечных брауни, на чашке — узор из двух скрещенных палочек. Он крутит в пальцах ложечку, не решаясь положить на блюдце. Снейп протягивает ему свою. — Спасибо. — Персиваль кладет ложечки так, что, раздели блюдце зеркало, оно не отразило бы картину точнее. — Мне нравится четность. Она делает мир устойчивее. Всему и всегда должна быть замена. Тогда безопасно. Два пера в сумке. Двенадцать чашек в наборе. Два дюйма отступа с двух сторон. Апрель, июнь, сентябрь, ноябрь. — Две чаши для ненужных ингредиентов. — Да. — Он тоже помнит. — Но вокруг почти все не так. Девять человек в семье. Семь лет в Хогвартсе. Кабинет номер девятнадцать. Я не могу это контролировать. И самое главное — я. Один. Единица — противоположность двойке, вы понимаете? Единица — это почти ничто. Снейп понимает. Он не придает значения числам, в его жизни, компенсирующаяся графической четкостью, сплошная нечетность: семь хоркруксов, три Дара смерти, одна Метка, один он. Снейпу нормально. — Ты думаешь, две единицы — это много? — Да! — У Персиваля с лицом что-то происходит. Оказывается, это улыбка. — Два — это прекрасно. Исходя из этого, дом Снейпа вскоре начинает слепить глаза красотой: две щетки в стаканчике, два полотенца, два чайных набора, две подушки на кровати. Снейп начинает считать число штучных ингредиентов в рецептах и испытывает удовольствие, когда оно делится на два без остатка. Персиваль усердно доводит до заданного Снейпом совершенства умение расставить колбы и застелить постель. Они живут вместе. Это терпимо.

* * *

Вторник, четверг и суббота — это желание Перси. Одиннадцать вечера — выбор Снейпа. Они целуются в гостиной — один раз. И еще раз — по пути в спальню. Оба раза — с удовольствием. Они вешают мантии в шкафы, а остальную одежду складывают на стульях. Еще немного, и они будут делать это абсолютно синхронно. Пока синхронность не полная, но удовлетворительная. Они всегда начинают с минета, потом один оказывается лежащим на спине. В четные недели это, разумеется, Перси. Секс похож на музыку — он подчинен неслышимому метроному. Перси не признается, считает ли он фрикции. Снейп уверен, что считает. Он находит это симпатичным. Возможно, Перси кончает от осознания размеренности этого ритма на четыре четверти. Возможно, Снейп кончает от понимания того, насколько возросла степень гармоничности мира. Он начинает понимать, что Перси находит в четности. Два — это действительно неплохо. Они засыпают в обнимку, складываясь, как паззл. Они делают так с первой ночи, не задумываясь, как не задумываются, заполняя пробирками штатив или заполняя графы в отчете. Их жизнь — сложная система правил и ритуалов, в которой посторонний заблудится после первого же шага. Снейп считает ее сносной, а Перси со свойственным возрасту максимализмом иногда утверждает, что она идеальна. Снейп его не поправляет.