...смотрела на солнце, не открывая глаз

Леда лежала на покрывале и смотрела на солнце, не открывая глаз. В эту игру она научилась играть давно, наверное, года в четыре, когда кто-то из старших в разговоре авторитетно заявил, что если смотреть прямо на солнечный диск, не мигая, то можно ослепнуть – Аполлон не терпит фамильярности. Фраза, сказанная невзначай, прочно отпечаталась в памяти впечатлительной малышки Леды, и с тех пор она не поднимала глаз к ясному небу без того, чтобы начать нервно моргать – казалось, это может защитить от ослепительно яркого света. Но как притягательно было это свечение! Пожалуй, именно поэтому середина июля с её разогретыми на солнце, знойно-душистыми днями была любимым временем для неё. Послеполуденные солнечные лучи ласково скользили по и без того загорелой коже, и всё это тепло мягкой глыбой наваливалось сверху, так что Леде ничего не оставалось, кроме как подчиниться и блаженно вытянуться на выцветшем покрывале. Так она могла лежать долгими часами, пока жару не сменяла вечерняя прохлада. Тогда воздух больше не обнимал её своим теплом, он тормошил и щекотал разомлевшее тело, как бы намекая, что пора бы и честь знать. Впрочем, сейчас до этого было ещё далеко, и Леда лежала на покрывале и смотрела на солнце, не открывая глаз. Это кажется, что если закрыть глаза, то ничегошеньки не увидишь. На самом деле это лишь признак скудного воображения. Ну, или желания спрятаться от света хотя бы ненадолго. Леда прятаться не хотела, и перед её взором разыгрывалось красочное действо. Багровая темнота медленно разгоралась красным, а потом на мгновение мелькнула яркая вспышка света: прямо на лоб Леды приземлилась божья коровка, заставив вздрогнуть и на миг приоткрыть глаза. Теперь на красном фоне проплывали цветные пятна. Лиловые сменялись ярко-голубыми, как ясное апеннинское небо где-то там, в реальном мире, затем становились густо-зелёными, как листья плюща, увивающего стену сада, а после желтели, напоминая уменьшенную версию солнечного диска, на который так хотела украдкой взглянуть Леда – но не смела. Цветные пятна расползались и снова сжимались почти до точки, пульсируя в такт сердцебиению, и воображение само собой рисовало немного бессмысленные сценки. Вот ярко-голубая бабочка барахтается в чаше багрового вина, крылышки отчаянно трепещут, но через пару мгновений пучина поглощает её, и на поверхности появляется тёмно-зелёный кошачий глаз. Он глядит прямо на Леду, не моргая, и если прислушаться, можно различить раздражённое урчание где-то вдалеке: ещё немного, и этот фантомный кот выпустит свои острые когти и оставит на коже отметину. Страшновато. Но нужно лишь несколько секунд потерпеть, и чернота поглотит и кота, и его когти, и его глаза. Пшик – и это наваждение уступает место новому. Прекрасная роза распускается во всём своём великолепии, и можно разглядеть и капли росы, серебрящиеся в тёмной глубине бутона, и муравья, карабкающегося по одному из лепестков, и даже различить чью-то руку, коснувшуюся стебля. Пчела деловито жужжит, пролетая над ухом, и опускается прямо на воображаемый бутон. Такой грубости наваждение не выдерживает, и алые лепестки разлетаются в стороны, необратимо превращаясь в пепел. Видения мимолётны, и Леде незачем было жалеть об исчезнувшем цветке. Она лежала на покрывале и смотрела на солнце, не открывая глаз. Это игра – лежать на грани двух миров, реального и выдуманного, и не терять с ними связь. Знакомым движением руки она нащупала пшеничную лепёшку, принесённую в сад пару часов назад. Хлеб всё ещё был тёплым. Жар печи давно покинул его, но он уступил место солнечному теплу, насквозь пропитавшему всё в саду. Теперь от хлебного мякиша исходил едва уловимый аромат гибискуса – или Леде так только казалось. Она, всё так же не открывая глаз, нащупала керамическую миску с мёдом и окунула туда кусочек лепёшки. Наверняка вслед за ним потянулись полупрозрачные золотистые нити, блестящие в лучах солнца, липкие, приторно сладкие, они соберутся в несколько переливчатых капель на покрывале и оставят свой след на загорелой щеке. Это даже красиво: как будто кто-то собрал немного солнечного света и щедрой горстью плеснул в миску, а теперь дочка какого-то римского сенатора – не бога! – могла положить несколько капель в рот. Чуть терпкий вкус мёда приятно обжёг кончик языка, и Леда расплылась в улыбке. Она представляла, что слизывает с кончиков пальцев не несколько случайных капель мёда, а солнечный жар, по какой-то чудесной прихоти судьбы пролившийся на неё. Быть может, она уже не простая смертная, а богиня, вкушающая амброзию где-то в олимпийских чертогах? Чуть откроешь глаза – и, глядишь, увидишь самого Аполлона, перебирающего струны своей лиры. Надо лишь чуть меньше думать о реальности... И, наверное, не открывать глаза вновь, чтобы невзначай не нарушить правила игры. Тогда, быть может, Аполлон не только предстанет перед взором нежданной гостьи, но и обратит на неё внимание? Но нет, нет, разумеется – это было бы слишком прекрасно, а от переизбытка счастья, наверное, можно и вовсе обратиться в ослепительный фантом, отпечаток души, который затеряется среди солнечных лучей. Лучше не думать об этом – и Леда лежала на покрывале и смотрела на солнце, не открывая глаз. Наверное, её кожа уже стала ещё более бронзовой на такой жаре, но когда играешь с собственным воображением, внешний мир почти не имеет значения – почти. Густой знойный воздух у колена девушки всколыхнулся, и кожи коснулись острые тоненькие коготки. Очевидно, Леда так увлеклась своими фантазиями, что стала совершенно неподвижной, и малютка-лазоревка спокойно опустилась прямо ей на ногу. Девушка приоткрыла глаза и с любопытством покосилась на непрошеную гостью, стараясь и дальше не шевелиться. Птичка нахохлилась и огляделась по сторонам. Внимательный глаз-бусинка на какое-то мгновение скользнул взглядом по лицу Леды. Здравствуй. Настороженный писк – и птички как не бывало, только быстро проходящая память кожи об острых коготках давала понять, что это не наваждение. Наверное, это знак, что пора вставать. Солнце неумолимо клонится к закату, и можно многое успеть, пока оно не село. Даром, что Леда молода, хороша собой и состоятельна. А часы неги можно оставить и на потом. В конце концов, Леда точно знала, что будет делать завтра, и послезавтра, и в последующие летние дни тоже – и это было прекрасно.