***
Прохладный воздух с нежной примесью еловых ароматов обжигает Юнги горящие легкие. У него кружится голова, почти отказывают ноги, и живот от голода изредка урчит, но он продолжает бежать по узкой тропинке за Чонгуком, уверенно направляющим его вперед, и отвлеченно засматривается на припрятанные в ветках деревьев гнезда местных птиц. Они выбрались в парк где-то за соседним с домом Юнги прудом, променяв на него изначально выбранное кольцо вокруг центра города, и теперь бежали уже третий круг по протоптанным дорожкам среди частой посадки. Юнги, несмотря на пугающую его усталость, чувствует себя легко. Сейчас только шесть тридцать утра, и парк совершенно пустой; только кое-где бродят сонные хозяева с буйными барбосами на поводках. В школу еще не скоро, так что после пробежки у них двоих наверняка останется хотя бы полчаса на то, чтобы принять душ, позавтракать и немного передохнуть по пути уже в автобусе. Чонгук ведет их знающе, ни разу не заплутав между бесконечными деревьями, а потому Юнги в действительности не задумывается ни о чем, кроме просыпающейся вокруг него природы. Здесь, в месте, которое они пробегают с периодичностью в каждые пятнадцать минут, пахнет тухлой водой от заброшенного где-то в низине ручья и смолой недавно свалившейся сосны. Юнги вдыхает эту смесь спешно и коротко из-за сбившегося еще в начале дыхания и на секунду прикрывает глаза, чтобы пропитаться щекочущими ноздри ароматами сполна. Чонгук впереди вселяет в него уверенность того, что они точно не заблудятся и совсем скоро закончат своеобразную пытку, на которую он, стоит заметить, сам их и сподвиг. Юнги задумчиво разглядывает насквозь вымокшую серую футболку парня, капли пота, стекающие по его загривку и шее, влажные пряди вьющихся, совсем не вычесанных волос и напряженные икры длинных ног, двигающихся в унисон его собственным. Юнги хотел бы себе такую фигуру. Хотел бы крепкое тело, широкую спину и ноги помощнее, чтобы быть более выносливым, более похожим на ученика старшей школы, но Господь не одарил его ни первым, ни вторым, ни третьим. Чонгуку всего семнадцать, он — мелочь, любящая драться грязными тряпками с одноклассниками и с ними же бегать по коридорам из-за очередной тупой шутки, брошенной ради раззадоривания. Юнги девятнадцать, и он — простой парень, в котором все видят что-то необычное, что-то, чего в нем нет и никогда не было, и он признается про себя, что, вместо всего этого, хочет быть такой вот мелочью, пьющей энергетики как не в себя. Юнги часто задумывается, почему они вообще до сих пор дружат друг с другом, и всегда останавливается на более устраивающем его «просто так». Чонгук обыкновенный и понятный человек, отчего-то клеящийся к нему как муха к липкой ленте. Он знает о нем то, что, кажется, не знает никто, однако Юнги боится потерять его далеко не из-за этого. Знает, что так привязаться больше ни к кому не сможет. Чонгук такой один. — Эй, мелкий, — Юнги останавливается у дерева и, упираясь ладонью в ствол, сгибается пополам. — Давай-ка передохнем. Чонгук продолжает бежать на одном месте и насмешливо оглядывает тяжело сопящего хёна, который, как ему казалось, продержится гораздо больше. Юнги дышит глубоко и рвано, чтобы как можно скорее напитать кровь долгожданным кислородом, и искоса смотрит на задорно скачущего с ноги на ногу парня рядом. — Ты вообще устаешь когда-нибудь? — Наверное, да, — Чонгук мимолетно пожимает плечами. — Но пока во мне еще много энергии. На сколько кругов тебя хватит? — На ноль, — Юнги вновь опускает голову вниз, хрипло усмехаясь. Чонгук хмурится и вертит макушкой по сторонам, что-то высматривая. — Там есть открытая поляна неподалеку, — он кивает влево. — Побежали. Сделаем растяжку и домой. — Наконец-то. До нужной площадки они бегут гораздо медленней, потому что Юнги специально начинает капать Чонгуку на мозги, если тот вдруг невольно ускоряется и вырывается вперед. Узкая тропинка заканчивается, и они выбираются из лесистой глуши на центральную беговую дорожку. Тут уже снуют такие же ранние пташки в спортивных костюмах и с цветными повязками на голове, а также редкие толпы работяг, спешащих в офисы. — Юнги-хён, — тихо начинает Чонгук, ровняясь с Юнги, — не хочешь пойти со мной на вечеринку? — Вечеринку? — Ну, — Чонгук исправляется, — это больше похоже на простые посиделки. Один мой хён с курсов по экономике пригласил меня к себе домой и попросил взять с собой кого-нибудь еще. Сказал, что там не будет много народа, потому что его квартира съемная, и ему могут по котелку настучать, если он создаст лишний шум. — Ты уже позвал кого-то? — Да. Намджун-хёна и Хосок-хёна. — Намджун согласился? — Юнги, смотря себе под ноги, удивленно усмехается. — Ага, — Чонгук уводит их двоих левее, к закутку с общественными тренажерами. — Пришлось немного поуговаривать его, но ты же знаешь — перед моим обаянием никто не устоит. — Да. Точно. Юнги, тяжело дыша, заваливается на мокрую траву и устало смотрит в заволоченное облаками небо над головой. Чонгук его примеру не следует и расставляет руки по бокам, облизывая пересохшие губы. — Встань, хён, — просит он. — После таких нагрузок нельзя сразу садиться. Это вредно для сердца. Юнги беззаботно отмахивается. Жар, который он до этого не чувствовал из-за несущегося навстречу ветра, окутывает его тело неожиданно резко. У него горит грудь, щеки рдеют пятнами алого румянца, а еще ноги гудят так сильно, словно он бродил где-то несколько часов без остановки. Ему хочется поскорее принять душ и смыть с себя неприятные следы текущего отовсюду пота, но пока он старается лишь привести собственное дыхание в норму и расслабить окутанные пламенем мышцы. — Может, тебе со мной в спортивный зал начать ходить? — Чонгук также укладывается на землю, плечом к плечу с Юнги. — Тело подтянешь, выносливость на кардио-тренировках разовьешь. — Нет. Это не мое. Я записывался на пробные занятия в спортзал рядом с домом, но эти накаченные черти загоняли меня там как курицу безголовую. Я уж лучше своими силами — на баскетболе и дома иногда. — Мой отец говорит, что после восемнадцати я тоже могу разрастись до твоих накаченных чертей. — Конечно, — Юнги усмехается. — Белок-то свой, поди, жрешь как не в себя, да? — Я правда много ем, — Чонгук задумчиво хмурится. — Это нормально. У тебя растущий организм, и при постоянных физических нагрузках ты теряешь энергию, которую впоследствии хочешь восстановить. — А у тебя, хён, растущий организм? — Чонгук поворачивает голову в сторону и давит рвущуюся улыбку. — Ты сейчас шутить собрался? — Юнги также смотрит на него, злобно щурясь. — Да, я мелкий, и организм у меня уже нихрена не растущий, доволен? — Я ж не со зла. — Да конечно. — Так, что насчет вечеринки? — Чонгук пытливо разглядывает его по-прежнему красное лицо. — Пойдешь? — Не знаю, Чонгук-а, — Юнги слабо хмурится и, сгибая ноги в коленях, садится. — Я не очень хочу пить в ближайший месяц. Скоро региональные соревнования по баскетболу, а ты сам видишь, в какой я физической форме. — Да мы и не собирались вусмерть напиваться. Тэхенни-хён сказал, что у него нет денег на кучу алкоголя, так что каждому придется принести что-нибудь с собой. Я уверен, все притащат по упаковке пива. — Тэхенни-хён? — Юнги поворачивает к парню голову. — Ну да. Он немного странный, но с ним весело. — Давно общаетесь? — Не очень. С начала второго полугодия, наверное. — Ясно. Чонгук лукаво улыбается, видя, как Юнги озадаченно кривит губы, и тепло приобнимает хёна за плечи. — Ты, что? — щурясь, он приближается к его лицу. — Ревнуешь своего любимого тонсена ко всяким левым хёнам, да? — Ой, отстань, — Юнги пытается вырваться, но Чонгук смеется и не отпускает его. — Никого я не ревную. — Меня не проведешь, Юнги-хён. Но тебе правда не стоит волноваться, — Чон наконец отстраняется от ворчащего парня. — Ты незаменим, — он выставляет руки за спину и отклоняется назад. — Потому что, — Юнги мимолетно оборачивается на него через плечо, — для лучших хёнов нет замен. Они коротко улыбаются. Юнги наконец не чувствует себя отцом Чонгука. Кажется, он заслужил повышение до брата.***
В школьной библиотеке привычно тихо и мирно. За многочисленными столами, расположенными в проходе между двойной чередой книжных полок, практически никого нет, кроме парочки ранних умников, листающих потрепанные учебники, и тех, кто пытается доделать домашнее задание перед приходом старосты. Юнги тоже до недавнего времени засиживался здесь с самого утра в компании нерешенных тестов, однако подобную привычку искоренил и старался теперь делать все в сроки, чтобы дать себе возможность хоть немного высыпаться перед школой. Наверное, это и называется взрослением. Большие окна, заставленные стеллажами с папками, практически не пропускали сквозь себя теплых лучей недавно выкатившегося с горизонта солнца, но в библиотеке все равно было светло и уютно благодаря частым лампам на потолке и светильникам возле диванчиков где-то в зоне отдыха. Прямо в самых ногах чувствовался робкий сквозняк, летевший откуда-то со входа — возможно, библиотекарь вновь открыла форточки в закутках для проветривания достаточно большого помещения и наслаждалась теперь прохладой у себя за стойкой в компании свежей газеты, принесенной из дома. Юнги говорит ей, что пришел за учебником по экономике для своего друга с дополнительных курсов, и она пропускает его с подозрительным прищуром и наставлением «особо не задерживаться». Юнги скрывается среди полок с научной литературой и хитрым котом прокрадывается к художественной через щель возле стены. Он знает где и что сейчас нужно искать, однако еще три дня назад ему пришлось провозиться почти час, чтобы найти чертовы «Самые яркие звезды» там, где их, как оказалось позже, быть вообще не должно. Здесь, в школьной библиотеке, самой современной из всей массовой литературы была недавно выпущенная серия рабочих тетрадей по математике для средних классов, так что ни о какой Анне Тодд тут и речи быть не могло. В тот день Юнги нашел нужную книжку среди пособий по оригами в углу между стендом с журналами по кулинарии и стеллажом с собраниями сочинений авторов, живших еще до нашей эры. Тогда ему уже не хотелось ничего прятать или продолжать общаться, потому что незнакомый парень со своими загадками буквально вынудил его изголодать и устать до чертовой матери, но сейчас Юнги чувствует внутри (где-то в районе души, кажется) непривычный трепет и волнение и торопливо лезет в вытащенную книжку. Письмо, на этот раз голубое, прячется между пятой и шестой главой. Юнги быстро изымает его из разворота и, опираясь на стену лопатками, аккуратно разворачивает бумагу. «Андеркат? На темные волосы конечно. Если ты выкрасишься в блонд, я сойду с ума, правда. Я психологически не готов к такому. Черт, мне не верится, что ты ответил на мое письмо. Настоящее безумие. Ты такой добрый и прекрасный… Сразу напишу, что я не Намджун, не Хосок и уж тем более не твой отец, честно. Спроси их обо всем сам, если захочешь. Я не знаю, огорчит ли тебя это, но мы не можем встретиться. И не потому что я упаду в обморок от счастья (хотя такая вероятность есть). Просто я не думаю, что ты готов встретиться со мной вживую. Не то чтобы у меня лицо какое-то перекошенное, или горб на спине как у Квазимодо, но, поверь, будет лучше, если мы продолжим общаться так — через письма, спрятанные в книжке. Кстати, я младше тебя. Не на много, конечно, — мне не десять, серьезно, — но я, кажется, должен называть тебя хёном, можно? Я бы очень хотел называть тебя так здесь. Знаешь, хён, у меня довольно интересная жизнь. Я занимаюсь спортом и люблю ходить с друзьями в кино. Мне очень нравится «Секретный зоопарк», он выходил в начале этого года, помнишь? Если ты не смотрел — обязательно глянь на досуге, тебе должно понравиться. Еще я люблю гулять в Сеульских парках и скверах по утрам, когда там практически никого нет, кроме барбосов с их хозяевами. Я иногда думаю, что это не люди выгуливают своих собак, а собаки вынуждают людей тащиться на свежий воздух и наконец отрываться от телефонов, чтобы просто подышать свежим воздухом в умиротворенной тишине. Что вообще может быть лучше животных? Тебя в счет, конечно, не берём, потому что ты априори лучше всех на свете, но все же — животные. Когда-то у меня дома жили хомяк и шиншилла, но мама свезла их к деду за город, потому что я не ухаживал за ними. Сейчас я хотел бы завести песика, и котенка, и черепаху, а еще рыбок, но, однажды подорвав доверие мамы, я больше не могу упросить ее купить мне хоть кого-нибудь. Так грустно, да? Я не хочу грустить. В конце концов, я пишу сейчас человеку, которого вроде как люблю. Мне так странно строчить тебе такие признания, ведь теперь я знаю, что ты наверняка прочтешь это. В первый раз я был гораздо смелее. Мне бы хотелось, чтобы твои ответы с каждым разом вселяли в меня ту прежнюю уверенность, ведь тогда я смог бы***
— Я нормально выгляжу? Юнги недовольно оглядывает свою чуть мятую зеленую футболку и потертые голубые джинсы и мимолетно косится на рядом идущего Чонгука — тот-то точно нормально выглядит в своих модных узких штанах с кучей карманов, каком-то безразмерном худи и с грубыми ботинками на ногах, и Юнги кривится с его внешнего вида, без злобы, но с завистью. Золотой тонсен, чего уж тут. — Нормально, хён, — Чонгук уверенно улыбается ему и придерживает дверь подъезда, пропуская его внутрь дома. — Тебе, небось, стыдно с таким хёном на молодежные вечеринки ходить, да? — Говоришь так, будто тебе тридцать. Юнги-хён, это обычные посиделки с пивом, а не модный показ для самых лучших хёнов на свете, так что хватит нести бред. Юнги давит довольную ухмылку и сам жмет на круглую кнопку звонка рядом с нужной дверью. Открывают им почти сразу. На пороге появляется взлохмаченный высокий парень, кажется, возраста Гука. На нем болтается свободная аляпистая рубашка, не менее просторные черные кюлоты, руки украшают незамысловатые, вероятнее всего, слепленные своими руками браслеты-ниточки, и весь внешний вид его буквально кричит о ранней независимости от родителей и любви к биоразлагаемым пакетам из 7-eleven. — Привет, Гук-и, — парень задорно кидается на Чонгука и обнимает его тепло и крепко. — Привет, Тэхенни-хён. — Ты привел с собой друга? — Тэхен быстро отлипает от него, переключаясь на незнакомого ему парня. — Да. Юнги — Тэхен. Тэхен — Юнги, — Чонгук быстро разводит руками, чтобы представить друзей друг другу. — Гук-и, это Юнги? — Тэхен выглядит по-настоящему удивленным. — Типа, Юнги, который… — Мой хён, — прерывает его Чонгук. Юнги смотрит на то, как два парня подозрительно переглядываются, но внимания этому не придает — Бог знает, что в голове у этих первогодок. Ему вообще сложно понимать, какие обычно мысли иногда накрывают Чонгука, поэтому он и кажется Юнги странным с этими своими вопросами и предположениями о неземных расах. Чонгук закрыт и свободен в собственном самовыражении одновременно, так что и мысли его меняются с геометрической прогрессией, перескакивая с одного на другое так скоро, что он сам, вероятнее всего, не способен на них сконцентрироваться. — Так, ладно, — Тэхен оживает и шире распахивает дверь, — проходите. Мы вас, вообще-то, уже заждались. Чонгук скромно кивает ему и вместе с Юнги входит в маленькую квартиру, наполненную ароматом свежей пиццы и пива. В гостиной, где уже собрались все приглашенные, довольно уютно и тепло. Юнги, только шагая ближе к дивану, приветственно жмет руки Намджуну и Хосоку, сидящим прямо возле низкого журнального столика, и знакомится с несколькими ребятами на вид младше его самого. Чонгук, судя по горячим улюлюканьям и объятиям, знаком здесь с каждым. — Так, для чего мы пришли? — потерянно спрашивает у него Юнги, когда они располагаются на полу вместе со всеми. — Поболтать, отдохнуть, выпить. — Я же говорил, что не собираюсь сегодня пить. — А тебя никто не заставляет, — Чонгук вдруг тянется к пакету, который притащил с собой. — Я купил по пути пару баночек энергетика. Будешь? Юнги отказывается от подобной кофеиновой бомбы и через пару минут все же сдается перед заманчиво поблескивающей бутылочкой слабоалкогольного пива. Он никогда не присутствовал на подобных вечерах. Это было похоже на их обычные еженедельные посиделки в узком кругу, состоящем из Хосока, Чонгука, Намджуна и, собственно, Юнги, когда они просто покупали закусок поострее и в компании дешевого соджу рассказывали друг другу о прошедших днях и событиях. Такие встречи для Юнги являлись приятной привычкой, без которой он, кажется, и жить уже не мог, а потому слабые изменения теперь порядком смущали его и буквально вынуждали подстраиваться под ситуацию. Разговаривать приходится гораздо чаще. Их всего десять человек, половина из которых только-только выпорхнула за ворота ненавистной им средней школы, и болтают они все наперебой, почти без умолку. Юнги так не умеет. Юнги любит слушать, вникать, думать, а не делиться тем, что вдруг появляется в его голове. В такой обстановке — шумной, излишне дружелюбной и семейной — ему крайне некомфортно. Рядом с ним сидит Чонгук, полностью вовлеченный в какой-то спор с Тэхенни-хёном, и странный парень, все докапывающийся до него с достаточно хмельным «А ты в армию пойдешь? Слушай, я точно пойду — там ведь без меня никак». Юнги только согласно кивает ему и старается отвлечься от бубнежа над ухом, рассматривая скромную обстановку комнаты. Тэхенни-хён, как Юнги успел понять, учился во втором классе, однако уже успел усвистать подальше от родителей и снять целую квартиру на хоть и далекой, но довольно благоустроенной окраине. Он достаточно миролюбивый и общительный, успел сдружиться и с Хосоком, и с обыкновенно закрытым Намджуном (вопрос — когда, только), и гости его, кроме нелюдимого Юнги, чувствуют себя в своей тарелке — пьют, смеются, даже умудряются выпросить поиграть в приставку, спрятанную за телевизором. Тэхенни-хён, конечно же, разрешает. Тэхенни-хён — пацан мировой. Чонгук от Тэхенни-хёна вообще не отлипает. Юнги ненароком прислушивается к тому, о чем они там спорят, но не понимает ни йоты — у гуманоидов этих опять свои причуды в голове, связанные, в основном, с недавно вышедшими фильмами-триллерами и новыми играми для компьютеров. Юнги вертит головой, слушая и остальных, но не слышит ни слова о Наруто, математике или отечественной литературе и понимает, что далекий гуманоид здесь только один — он сам. Когда Тэхенни-хён заботливо интересуется у него о том, почему он такой молчаливый, Юнги спрашивает, где сигареты и, находя помятую пачку на кухне, выбирается на балкон. Прохлада и долгожданная тишина так сильно расслабляют его, что он промахивается пару раз по кольцу зажигалки и щелкает ею рвано, лишь бы скорее затянуться. Курение редко успокаивало его, так что и игрался он с этим так же нечасто, однако сейчас, в эту самую секунду, Юнги кажется, будто фильтр между его губ — единственное, что помогло бы ему просто не сойти с ума. Он облокачивается на бетонное ограждение и задумчиво смотрит вперед. Ночь в округе тихая и морозная. Земля еще не успела достаточно прогреться, поэтому к самому вечеру в низинах, уже заволоченных приплывшим с ручьев и рек туманом, холодало достаточно резко и ощутимо. Юнги даже брал с собой на вечерние тренировки куртки или кофты потеплее, чтобы не закоченеть по пути домой. Он бы и сейчас накинул на себя что-нибудь, однако он не прихватил с собой и обыкновенной толстовки. Согревал его лишь сизый клуб дыма перед лицом. И тихое «Юнги-хён», раздавшееся вдруг за спиной. — Ты чего здесь? — Чонгук скромно подходит к нему и встает рядом, плечом к плечу. — Ничего. Подобные вечера — немного не мое, кажется. — Тебе просто нужно было поговорить с кем-нибудь. Тот парень, Донук, вроде, он так старался наладить с тобой диалог, а ты просто кивал ему. Так ты, хён, ни с кем никогда не познакомишься. — Не нужен мне никто, — Юнги стряхивает пепел с конца сигареты. — И тебя хватает. — Но мы же не будем вечно общаться, — Юнги смотрит на него удивленно и потерянно, и Чонгук тушуется: — Я имею в виду, ты же найдешь себе кого-то когда-нибудь, и мы наверняка перестанем видеться так часто, верно? Юнги сосредоточенно бегает взглядом по напряженному лицу напротив и опускает голову, тяжело вздыхая. Неверно. Абсолютно. Чонгук же его тонсен, его золотой ребенок. Юнги в его возрасте только и знал, что с пацанами допоздна гулять и с ними же гонять мяч на переменах, а Чонгук учится, тренируется, на курсы ходит, все развивается и растет так быстро, что Юнги с каждым днем все сложнее становится называть его «мелким». Он умный, добрый, воспитанный — идеальный, и Юнги до него, как до Америки на лыжах. Как же ж тут перестать видеться? Почему они вообще сблизились? Почему дружба их вышла такой крепкой и нерушимой? Почему им уютно молчать сейчас? Почему каждый думает, что понимает все без слов? Юнги хочется взяться за ручку и бумагу и написать письмо. Сейчас ему кажется, словно тот незнакомый парень, ставший ему таким родным за короткие две недели, сможет дать совет, сможет помочь и расставить все по полочкам, ответив на каждый волнующий вопрос и рассказав что-нибудь свое, личное, то, что точно бы отвлекло и успокоило. Юнги не знает такого слова, которое описывало бы его желание встретиться с секретным анонимом и поделиться с ним накипевшим вживую, громко и от всей души; наверное, его не существует. Юнги не хочет разговаривать с каким-то там Донуком или Тэхенни-хёном. У него уже есть два близких человека, и большего ему правда не нужно. — Кажется, мне кое-кто нравится, — тихо признается он. Чонгук смотрит на него нечитаемо, но по-прежнему тепло, и Юнги не теряет внутренней уверенности в сказанном. — Да? — Ага. — И кто эта счастливица? Та девчонка с шоколадным печеньем, про которую рассказывал Хосок-хён? — Это парень. Чонгук, опешив, охает, но Юнги понимает — это в действительности странно. Он никогда не говорил, что ему могут понравиться парни и засматривался лишь на старшеклассниц из своей параллели, а тут на тебе — гей, получается. — Как вы встретились? — прочищая горло, начинает Чонгук. — Мы еще не встречались и вряд ли встретимся когда-нибудь. — Вы общаетесь в социальных сетях? Он из другого города? — Мы переписываемся с помощью писем, — Юнги стреляет окурком куда-то вниз и смотрит вперед, на деревья, ветвями исчезающие в ночном мраке. — Ты не знаешь, как он выглядит? — Понятия не имею. Но представляю его настоящим милашкой в больших кофтах, потому что он правда очень мило со мной общается. — И ты даже не предполагаешь, кем он может быть? — Чонгук пытливо разглядывает его профиль, переступая с ноги на ногу — морозный воздух добирается до его щиколоток, спрятанных за тканью штанов. — Думаю, мы учимся вместе, потому что он говорил, что в его классе читали мое сочинение про цветение сакуры. Вряд ли ту работу стали бы распространять по другим учебным заведениям из-за того, что она просто неплохо написана. Возможно, мы часто видимся — он довольно уверенно говорит обо мне те вещи, которые не смог бы узнать, не находясь где-то поблизости. Это немного пугает меня. — Почему? Считаешь это сталкерством? — Я не считаю это сталкерством. Меня пугает то, что мы находимся так близко, рядом друг с другом, а я не могу подойти к нему, потому что не знаю как он выглядит. Может, он вообще оттолкнет меня при встрече. — Не оттолкнет. — С чего ты взял? — Юнги поворачивает к Чонгуку голову. — Ну, ты же нравишься ему, так? Какой смысл отдаляться от тебя, если он, наоборот, мечтает наконец приблизиться? Юнги задумчиво опускает взгляд, после вновь обращая свое внимание на глухую тьму впереди. — Из-за того, что мы не контактируем напрямую, я не могу понять, что к нему чувствую, знаешь? Я не могу по уши влюбиться в него, хоть и хочется до смерти, но и отвергнуть его я тоже не могу — этими искренними письмами он буквально посадил меня на цепь, привязал к себе и не дает нормального мяса, заставляя голодать. Мне не хватает его здесь, рядом. — Хочешь, чтобы он стоял тут вместо меня? — Я не знаю, Чонгук-а. Я запутался. Они смолкают. Юнги хочется вновь закурить, но он сдерживается, потому что знает — Чонгуку не нравится сигаретный дым и запах табака. Позади раздаются радостные возгласы — видимо, приставку пацаны все же выпросили и теперь играли в раритетный Марио, которым Тэхен кичился еще в начале вечера, — но они не слышат их и продолжают дрожать от холода здесь, на маленьком балкончике в тихом одиночестве. Юнги уютно, но ему было бы еще уютнее, если бы тот парень стоял бы сейчас здесь. Чонгук не прав — Юнги хочет видеть его тут, хочет чувствовать своим плечом его, более крепкое и твердое, хочет вдыхать вместе с ним этот запах ночного Сеула, — но Чонгуку будто не хватает всего одной детальки, чтобы Юнги ощутил рядом с ним то тепло, которого так сильно жаждет. Не хватает совсем чуть-чуть. Словно, скажи он сейчас что-то необходимое, и мир взорвется мелкими искрами. — Я, вообще, тоже, кажется, влюбился. На удивление Юнги, это оказывается далеко не тем, что он хотел услышать. — О чем ты? — растерянно спрашивает он. Чонгук не смотрит на него и закусывает губу. От волнения, похоже. — Мне тоже нравится один… Один парень. — Вы уже встречаетесь? — Нет, — Чонгук грустно улыбается и качает головой, избегая пытливого взгляда Юнги на себе. — Нет, и никогда не будем. — Почему? — Это сложно, — повисает тишина. — Я тоже, наверное, запутался. — Расскажи мне, Чонгук-а, — Юнги ободряюще треплет его по плечу, приобнимая. — Давай, наверняка все не так сложно, как у меня. — Все гораздо сложнее, Юнги-хён. — Он не отвечает тебе? Чонгук мнется и, тяжело выдыхая, молчит. Юнги чувствует его скованность, видит, насколько он загнан в тупик, и отступает, не желая давить. Сам знает, что больно. Они не разговаривают и не смотрят друг на друга. Юнги хочет поскорее вернуться домой, отогреться чаем и, отоспавшись, прибежать в библиотеку за письмом, которое туда положат совсем-совсем скоро. Что ему там напишут, какой вопрос зададут, сколькими признаниями осыплют — неизвестно, и Юнги эта неизвестность совсем не пугает. Только рождает внутри непередаваемое предвкушение и взволнованность. Чувствовать их — невероятно. — Моя влюбленность такая яркая, хён, — неожиданно говорит Чонгук. Юнги серьезно поджимает губы и вслушивается. — Такая необычная и многогранная. Знаешь, когда я любил раньше, где-то в младшей школе, я не испытывал таких эмоций, как сейчас, а потому все происходящее является для меня этаким диковинным лакомством, которое пробуешь лишь однажды, а после никак не можешь оторваться. Но я такой трус, хён. Я слабак, не способный постоять хотя бы за собственные чувства к кому-то. Как я могу взять ответственность сразу за двоих? Моя любовь несравнимо яркая, но, знаешь, Юнги-хён, — Чонгук вдруг смотрит в небо, — самые яркие звезды всегда сгорают первыми. Юнги, замерев, сверлит взглядом едва заметный шрам на щеке парня и вздрагивает, когда Чонгук все же отходит от края балкона, собираясь уходить. Они смотрят друг на друга мимолетно, с одними и теми же не озвученными вопросами, и Чонгук почему-то улыбается ему слабо, но удивительно тепло. — Ты трясешься, как стручок фасоли на ветру, — он тихо усмехается и уверенно стаскивает с себя нагретое худи. Юнги не двигается, не моргает и не дышит, когда на него натягивают большую толстовку, и только приоткрывает рот, чтобы сказать хоть что-то, но Чонгук скрывается за балконной дверью так же бесшумно и быстро, как и появился. Юнги неловко сует руки в длинные рукава и, не удосужившись их подвернуть, нервно закуривает. Теперь можно. Небо над его головой поразительно звездное.***
Когда на следующее же утро Юнги не находит в библиотеке ни книгу, ни уж тем более письмо, его окутывает по-настоящему животный страх. Он проводит почти сорок минут за тем, чтобы перерыть ближайшие три стеллажа и просмотреть каждую полочку на наличие желанного корешка, но все его поиски оказываются тщетными. Библиотекарь, замечая бледнолицего парня, роющегося в ее драгоценных запасах, беспокойно предлагает свою помощь, но Юнги отказывает ей — она и подавно не догадывается, что кладезь знаний здесь сравнительно недавно разбавило безвкусное подростковое чтиво, а если б узнала о таком, то Юнги со своим анонимом по котелку бы получили сразу. Он опаздывает на первый урок, бесстыдно пропускает второй, все еще продолжая перебирать в руках журналы и учебники, но Анна Тодд из библиотеки пропадает так же резко и незаметно, как и появилась. Юнги не знает, что ему делать. Спросить насчет письма он никого не может — об этом знали только они двое, — написать еще одно от себя возможности также нет — вкладывать некуда, — а потому он стоит посреди большого читального зала и испуганно бегает взглядом по всей череде стеллажей впереди. В итоге библиотекарь выгоняет его во время большой перемены, и Юнги на ватных ногах бредет в столовую. Его внимание не сразу привлекает шум возле привычного столика, за которым он обычно обедает вместе с Чонгуком и одноклассниками, но кто-то кричит там так довольно и радостно, что он старается быстрее подойти и разобраться в том, что происходит. –…«И я даже не знаю, хён, что страшнее: американские горки или высоченная карусель, но я уверен — мы в любом случае держались бы за руки», — Хосок громко гогочет. — Какая романтика! Юнги хмурится и дышит в мгновенье тяжело и шумно. Он не знает, чего в нем больше сейчас: гнева ли, или прежнего страха, леденящего руки теперь гораздо увереннее, но он срывается с места совершенно машинально, необдуманно, чтобы защитить. Не себя и свою честь. Того прекрасного парня, чьи слова вдруг подвергаются незаслуженной грязной огласке. — Что происходит? — Юнги подходит к другу и тянется за письмом в его руках, но Хосок уворачивается, продолжая смеяться. — Смотри, что я нашел в нашей библиотеке, — Намджун более спокойно показывает ему заветную Анну Тодд. — Пошел за пособием по истории и случайно наткнулся. А там — сюрприз. — Любовное письмецо, — Хосок вертит цветную записку перед лицом. — Это мое, — выпаливает Юнги. — Письмо? — Намджун удивленно усмехается. — Н-нет. Книга. Книга моя. — Зачем тебе такое дерьмо? — Это не для меня, — Юнги, пользуясь тем, что оба друга отвлеклись, вновь пробует выхватить книгу и записку, но поддается только Намджун. — Это для мамы. Я спросил нашего библиотекаря, есть ли у нас Анна Тодд, и она сказала, что я могу взять эту книгу. Моя мама хотела ее прочитать. — А письмецо? — Хосок трясет бумажкой. — Я не знаю, как оно там оказалось. Я хотел получить только книгу. В любом случае, вам лучше не читать его, потому что это личное. Так не делается. — Нет, тут правда все такое милое, — Хосок самозабвенно вчитывается в письмо. Где-то позади слышится скромное «привет, хёны, что происходит», но никто не обращает на это внимания. — Послушайте: «Знаешь, хён, нет ничего лучше, чем смотреть на то, как задумчиво ты делаешь какие-то школьные задания во дворике на улице и пытаешься не заснуть от скуки, которая тебя одолевает. Я бы мог бесконечно…». — Все, хватит, — Юнги злостно вырывает из его рук записку, но Хосок держит ее крепко, отчего она звучно расходится пополам. Каждый из них озадаченно смотрит на оставшуюся в их пальцах часть, после чего Юнги заметно вскипает и забирает у друга вторую половину. — Ты как Троянский конь, Хосок, — огорченно бубнит он, вкладывая обрывки в разворот книги. — Вроде, с виду нормальный парень, а людям только дерьмо приносишь, которого от тебя никто не ожидает. Хосок ворчит что-то в ответ, но Намджун успокаивает его и кивает замершему Чонгуку в сторону убежавшего прочь Юнги, одними губами произнося «пойди за ним». Чонгук находит хёна на подоконнике возле лестничного пролета на верхнем этаже, — тот сидит и уныло пытается собрать порванное письмо воедино, чтобы до конца прочесть его, — и присаживается к нему, тепло улыбаясь. — Это от того самого парня, да? — он указывает бровью на записку в его руках. — Да, — Юнги прекращает попытки верно совместить разлученные буквы и устало бьется затылком о стекло позади. — Невероятно: даже когда я так зол, он способен успокоить меня. Смотри, — он тычет в какую-то строчку, — «Совсем недавно мне приснился сон с тобой. Мы бродили по набережной ранним утром и выгуливали нашу собаку — мелкого пушистого шпица в вязанной шапочке. Потом пошли в общую квартиру, вместе приготовили завтрак и, крепко-крепко обнявшись, опять легли спать. Знаешь, мне немного жаль, что ты не представляешь, как я выгляжу. Тогда бы я обязательно пришел к тебе во сне. Может, хотя бы там мы смогли бы поцеловаться…». Чонгук-и, у меня от этого сердце странно стучит, я тебе серьезно говорю. — Ты точно мой хён? — Чонгук коротко усмехается. — Он делает из меня топленый зефир. Переваренное пюре. Не знаю, крем-суп, блять, настоящий. — Ты есть, что ли, хочешь? — Да, немного, — Юнги мимолетно хмурится. — Схожу пообедать на следующей перемене, пойдешь со мной? Ты тоже, наверное, не ел? — Перекусил немного на прошлом перерыве, но с тобой посижу. — Класс, — Юнги благодарно улыбается ему и тянется в рюкзак за ручкой и мятой бумажкой. — Напишу ему прямо сейчас. Он подкладывает под лист оставшийся с урока учебник географии, чтобы было удобнее писать прямо на коленях, и начинает. «В первую очередь, хочу поблагодарить тебя за шоколадное печенье в тот четверг. Оно было очень вкусным, где ты его купил? Я готов есть его сутками напролет. В прошлом письме ты спрашивал меня о том, не считаю ли я тебя сумасшедшим сталкером, но я пропустил это. Мне просто хочется уверить тебя, что ты не кажешься безумным (только если безумно влюбленным, но это не так уж и плохо, верно?). Ты невероятно милый и приятный в общении парень, с которым я бы мог разговаривать до самой бесконечности, правда. Ты успокаиваешь меня всего одной фразой и превращаешь обыкновенно ворчливого парня в кусок горячего шоколада, плавящегося под твоим теплом. Ты волшебник, что ли, какой-то?..» — Волшебник? — улыбаясь, интересуется Чонгук. — Ну да, — Юнги отрывается от письма. — Он делает меня счастливым, при том, что я практически не знаю его. — Что еще напишешь? — Не знаю. Они оба задумываются, и Чонгук, усмехаясь, предлагает: — Напиши о том случае в детстве, когда ты примерз языком к столбу. — Гук-и, нет, — Юнги отмахивается и легко бьет парня по бедру. — Я не буду писать ему такое. Я должен быть милым. — Милым? — Конечно. — Ну, — прикидывает Чонгук, — тогда напиши о том, что в младенчестве твоя мама постоянно называла тебя котенком, потому что ты никак не хотел учиться ходить и ползал всюду на четвереньках. — Ой, да иди ты нахуй. Не было такого. — Юнги язвительно морщится на заливистый смех над ухом. — Было, Юнги-хён. — Не было, чего ты мелешь? — Было, — Чонгук игриво бьет его локтем в бок, но Юнги уворачивается. — Ты просто не помнишь. — Все я помню, и такого никогда не было, понял? Тебя вообще тогда не существовало, чего ты тут мне доказываешь? Чонгук успокаивается и, вынужденно сдаваясь, кивает. Юнги возвращается к своему письму и пишет там то, что сам посчитает нужным. Между ними повисает недолгая тишина, которую спустя несколько минут разрывает Чонгук, успевший стащить часть рваной записки из-за чужой спины. — Не забудь ответить на вопрос. — Какой там на этот раз? — Юнги склоняется к нему. — «Если бы ты оказался в тонущей лодке, кого бы ты спас первым: лучшего друга или человека, которого любишь?». Они глупо смотрят друг на друга. Юнги немного неудобно. Он буквально чувствует себя между двух огней: вот он — его лучший друг, — сидит рядом и дарит ни с чем не сравнимые тепло и поддержку, и вот он — любимый человек, — лежит в руках Чонгука, обращенный в ровные черные буквы, ради которых Юнги встает в шесть утра вот уже пару недель. Впервые за все это время он понимает, что хочет, чтобы они — его лучший друг и человек, которого он любит, — объединились. Стали единым целым. Тем самым парнем, для которого Юнги готов будет жить. Ему настолько жаль, что это невозможно, что он едва сдерживает горький всхлип, рвущийся из груди. — Неловко, — Чонгук смущенно бегает взглядом от Юнги и до кусочка письма в его руке. — Можешь писать, что хочешь. Я отвернусь. — Нет, — Юнги кивает и берется за ручку, — у меня, типа, две руки, так что я спасу обоих. — Нужно выбрать, хён, — говорит Чонгук в пустоту коридора, все же отвернувшись. — Вопрос не предполагает компромисса. Он так и не видит, что дописывает его хён в самом конце письма, и не спеша скрывается в темноте лестничного пролета, ведущего вниз. Юнги, не задумываясь, царапает «любимый человек», а после совместного обеда исправляет его на «друг» — Чонгук на сдачу покупает ему рисовую палочку и чай с мятой.***
Юнги сбегает из дома ближе к семи тридцати вечера. Его родители решили именно сегодня организовать ужин и пригласить на него родителей Чонгука вместе с самим Чонгуком, но у Юнги было дело поважнее — очередное письмо, спрятанное в привычной книжке, которая уже успела порядком потрепаться на некоторых страницах от бесконечного ее перелистывания. Вечер поздний и теплый. Юнги пишет Чонгуку сообщение о том, что на ужин придет с опозданием из-за внеплановой тренировки по баскетболу, и, стягивая с себя легкую куртку, вальяжно заходит в школу. В библиотеке его встречает порядком уставшая женщина, отсидевшая здесь почти двенадцать часов и ставшая Юнги за последние несколько недель почти родной. Он предупреждает ее, что не задержится надолго, и бредет к нужному стеллажу. Письмо ждет его там, в толстой книжке между последней и предпоследней главой, и Юнги, забирая его, присаживается за первый же стол с одинокой желтой лампой на углу. Он разворачивает аккуратно подклеенные края с горячим трепетом, щекочущим солнечное сплетение, и трепет этот он ни на что бы в жизни не променял: ни на ужины, ни на тренировки, ни на просмотр сериалов. Это ощущение внутри него такое уникальное, такое особенное и согревающее, что Юнги, привязавшись, не знает, куда ему себя деть. То ли продолжить сгорать в этом безумии, то ли прекратить и так же сгореть, только уже в холоде одиночества. Определенно, первое. Прежде, чем начать читать, он отчего-то вспоминает Чонгука. Они больше не вспоминали их разговор, случившийся на балконе в доме Тэхена, однако Юнги понимает, что Чонгук мало-помалу начинает отдаляться от него. Он все так же ходит с ним домой после школы, все так же просит купить ему тот злосчастный энергетик с манго, который никак не привозят ни в один магазин, все так же трется рядом, но чувствуется очень-очень далеко. Словно, будучи и так закрытым и непонятным, он полностью абстрагировался от собственного окружения и поник. Безвозвратно. Юнги хочет помочь, но не знает как — Чонгук впервые кажется ему абсолютно незнакомым человеком. Он все же возвращает свое внимание к письму и усаживается удобнее. «Привет, Юнги-хён! Я тебя люблю, ты знал? Очень-очень сильно. Я не готов за тебя умереть, потому что в таком случае мы больше никогда не увидимся, никогда не подержимся за руки, никогда не выгуляем нашу собаку и не ляжем спать в обнимку на большой кровати в светлой маленькой квартирке. Я хочу, чтобы ты был моей маленькой ложечкой, хён, ведь ты такой миниатюрный. Твой отец всегда говорил, что ты будешь коротышкой из-за того, что проползал почти два года, и когда я узнал об этом, то пообещал ему вырасти как можно более огромным, чтобы защищать тебя. А в итоге ты все время защищал меня. Вот же парадокс, да? Я знаю, что ты всегда заботился обо мне больше, чем о себе, поэтому и не покупал тот энергетик с манго, который «до сих пор не привезли», чтобы я берег сердце. Я попробовал его еще в тот день, когда мы возвращались из школы вместе, — попросил маму зайти в ларек рядом с домом, — и, знаешь, он оказался такой же парашей, как те чипсы с зеленым чаем. Нужно было послушать тебя и не пробовать ни то, ни другое, но я не… Я не буду Чон Чонгуком, если начну слушаться своего любимого хёна, верно? Я хочу разделить с тобой вечность, Юнги-хён. Хочу любить тебя так сильно, как только смогу, хочу обнимать и целовать тебя, потому что ты такой прекрасный, правда. Сколько бы раз ты не пытался убедить меня в обратном, у тебя никогда не получится доказать мне, странному золотому тонсену, что ты плохой. Знаешь, почему? Ты невероятно хороший. Ты безумно красив. И когда потный после тренировки, и когда давишься едой, и когда ходишь с красным обгорелым пятном на лбу, ты остаешься таким красивым, что я не могу удержать на тебе своего взгляда. Я всегда краснел из-за тебя, так что надеюсь, от этих слов сейчас покраснел ты. Говнюк. Я люблю тебя. Я бы хотел написать еще что-нибудь, но в голову лезет только это. Я так сильно тебя люблю. Знаешь, сколько? Шесть лет. С тех пор, как перевелся в среднюю школу и стал ближе к тебе. Я любил тебя шесть лет назад, когда ты давал мне подзатыльников за все, что не лень. Я любил тебя три года назад, когда ты впервые дал попробовать пиво, а я, еле глотая его, думал, что у нас случился первый непрямой поцелуй, ведь ты передал мне свою бутылку. Жаль, что такая мелочь меня больше не устраивает. Хён, я так хочу поцеловать тебя по-настоящему, как взрослый, сладко-сладко, но… Я бесконечно люблю тебя, и моя любовь такая яркая, но, знаешь, Юнги-хён, самые яркие звезды гаснут первыми. Помнишь, ты спрашивал, почему я выбрал именно Анну Тодд? Потому что я тоже гасну от всех тех чувств, с которыми не могу справиться в одиночку. Я не хочу винить тебя в этом, потому что ты не сделал ничего, чтобы причинить мне боль, — я сам совершил ошибку, сам запутал тебя. Я не знаю, что ты испытываешь, хён, но я пойму, если ты не ответишь мне. Я справлюсь. Если это мое последнее письмо, то я предпочту просто повториться и закончить все это — я люблю тебя от земли и до самой яркой звезды, которая никогда не погаснет. Для меня самая яркая звезда на небе — это ты, и я буду всегда ровняться на тебя. Спасибо за это недолгое ощущение сказки, Юнги-хён…» Юнги не помнит, как именно добегает до своего дома. Ноющая правая лодыжка дает понять, что он удачно подвернул ее на одном из поворотов, но ему так плевать на эту боль. Он торопливо забегает на крыльцо, вытирает с висков холодный пот и со всей дурью давит на звонок, буквально переступая с ноги на ногу от волнения. Ему открывает мама и удивленно спрашивает причину его столь возбужденного состояния, но Юнги толком ничего не объясняет и влетает в гостиную. Чонгук, сидящий на диване в одиночестве, смотрит на него так, словно его вот-вот поведут на виселицу каяться перед смертью. Юнги б его и убил за то, что нервы ему мотал в последние дни, да, лишь когда в глаза огромные и темные заглядывает, то робеет мелким школьником, первый раз у доски оказавшимся, и, забывая все те слова, что до этого так хотелось поскорее высказать, молча кивает на лестницу, приглашая наверх, к себе в комнату. Они присаживаются друг напротив друга — Чонгук скромно на стул возле рабочего стола, Юнги на край кровати — и все продолжают смотреть на лица напротив заискивающе, так, как никогда в жизни до этого не смотрели. Чонгуку так много нужно сказать — это понимают они оба, — но он безмолвен и напуган, так что Юнги разрывает тишину сам, помогая: — Чонгук-и, — спокойно начинает он, — это ты писал мне письма, так? Чонгук кивает. — Ты сам это придумал? Чонгук открывает рот, но выговорить ничего не может. Ему так страшно. Когда он писал письмо, смелость взыграла, зажгла в крови адреналин, позволила раскрыться, но сейчас произнести в слух все то, что вертится на языке, он совершенно не способен. Стыд и смущение перед хёном сковывают его, не давая пошевелиться и начать думать. Чонгук вдруг осматривается и находит на столе блок стикеров и ручку. Да, так будет гораздо проще. Они уже привыкли к подобному общению — оно связало их крепко и неразрывно, так почему бы не вернуться к истокам? Он тянется за желтым листочком и, расписывая ручку в самом уголке, быстро чиркает ею что-то. Юнги, улыбаясь, перехватывает у него стикер и читает: «Это Тэхен меня надоумил. Сам бы я в жизни до такого не догадался» Ну конечно, кто же еще? Юнги просит у Чонгука карандаш и отвечает: «Я думал, что это он тебе понравился» Чонгук отрывает новый листок. «Юнги-хён, ты нравишься мне с первого дня в средней школе, а этого чудака я встретил пару месяцев назад. Я бы никогда не расстался с чувствами к тебе» — Ты же понимаешь, что я догадывался? — тихо пробует заговорить Юнги. Чонгук качает головой. — Чонгук-и, то сочинение, о содержании которого ты пел дифирамбы еще в первом письме, никто нигде не зачитывал. Его слышал лишь ты один, потому что я жутко стеснялся той работы из-за ее чувственности и красочности. Этот факт слишком поздно всплыл в моей памяти. Так бы я раскрыл тебя гораздо раньше. — Хорошо, что ты так поздно все понял, потому что, — Чонгук смотрит на сложенные на бедрах руки, — я был бы не готов узнать ответ так скоро. Привыкнуть к тому, что ты теперь в курсе моих чувств, очень сложно. — Я бы не отверг тебя в любом случае, ты же это понимаешь? — Да, но в случае отказа я не смог бы дружить с тобой как прежде. Представляешь, как это было бы странно? Не иметь взаимности, но при этом постоянно находиться рядом — это ад, Юнги-хён. — Я больше не собираюсь с тобой дружить, — твердо отрезает Юнги. — Я же говорил, — Чонгук хмурится, сдерживая рвущиеся наружу эмоции. — Я не собираюсь с тобой дружить, потому что люди, которые любят друг друга, не дружат. Они, типа, встречаются и все такое. — Юнги-хён, — Чонгук поднимает взгляд. — Не шути сейчас со мной. — Куда делась вся твоя уверенность, а? — Юнги тепло улыбается. — Ты так долго морочил мне голову, в то время как мы уже давно могли бы со всем разобраться и построить нечто большее, чем те бумажные замки в наших переписках. Иди сюда, — он похлопывает ладонью по соседнему месту на кровати, приглашая присесть ближе. Чонгук встает неуверенно и располагается подальше, но Юнги сам двигается к нему вплотную, чтобы они соприкасались плечами и частью бедер. — Если ты называешь себя звездой, то бери выше Чонгук-а, — он ласково бегает взглядом по профилю парня. — Ты Солнце. Настоящее солнышко — большое, горячее и счастливое. Ты не погаснешь, потому что Солнце априори лопнет еще очень не скоро, а твои чувства будут гореть до конца наших дней, потому что они не безответны, ладно? Хочешь, чтобы я остался рядом с тобой где-то на, — Юнги задумывается, мимолетно осматривая комнату, — на вечность, например? — предлагает он. Чонгук робко оборачивается к нему. — Будешь подкладывать дровишек, чтобы я не потух? — Да что хочешь, только «да» скажи. — Да, — Чонгук неловко усмехается и невольно склоняет голову ближе к лицу Юнги. — Чонгук-и, у нас все хорошо? — Юнги серьезно бегает взглядом от одного его зрачка к другому. — Да. — Тогда больше никаких писем, тупых затей Тэхенни-хёна и энергетиков. Первое вредит моему сердцу, последнее — твоему, а Тэхенни-хён в принципе вреден для общества. Я видел у него на кухне подставку для ножей в виде милого медвежонка — это вообще нормально? — Он странный, да, — Чонгук пожимает плечами и осторожно кладет самый кончик мизинца на тыльную сторону ладони хёна. Юнги мимолетно смотрит на место их соприкосновения и позволяет парню продолжать молча сплетаться со всеми его пальцами. Он явно чувствует, как они оба дрожат. — Я так сильно влюблен в тебя, — пылко шепчет Чонгук. — Так сильно и так давно, Юнги-хён. — Давай поцелуемся? — Я не умею, — Чонгук смущенно хмыкает и бьется своим лбом о чужой. — Я ни с кем не целовался. — Нужно учиться, Чонгук-и, — Юнги робко тянется к его губам. — Нам придется часто целоваться. — Что делать? — Просто раскрой рот и доверься мне. Ты сам все поймешь — здесь нет ничего сложного. Чонгук вспыхивает как головка спички — краснеет густо, молниеносно и ярко — и, только чувствуя слабый поцелуй в уголок рта, шумно выдыхает. Юнги невольно облизывается, задевая кончиком языка и свои, и чонгуковы губы, и льнет вперед осторожно, чтобы не напугать и позволить распробовать каждую секунду происходящего. Чонгук пробует и закатывает глаза в наслаждении. Губы хёна на вкус как клубничная жвачка и сигареты, и он готов самозабвенно признаться, что ничего вкуснее на языке в жизни не ощущал. Юнги целует его долго и сладко, и Чонгук горит. Сияет. Как самая яркая звезда.