Брат

      Он всегда был странным.       Брат так и не явился на ужин. Не скажу, что он всегда появлялся вовремя — опоздать для него обычное дело, но прошло уже минут сорок, и меня пугали скрежещущие тихие звуки, что исходили из морозильного отделения нашего дома.       С каждым моим неуверенным шагом эти звуки становились всё громче и яростнее, и вскоре я почуял отвратный запах разлагающегося тела, скривился, но продолжил идти. Было страшно. Брат впадал в ярость, если во время ужина я заходил к нему и отвлекал от дела. В таком случае он замыкал меня в морозильне на несколько часов, оставляя наедине с окоченевшими трупами и заставляя размышлять о своём поведении.       Наконец я в плотную подошёл к источнику звука. Сердце бешено застучало и ушло в пятки от того, что я увидел.       В морозильне на столе лежало бездыханное тело не первой свежести. Неизвестно, где он его откопал — я никогда не следил за своим братом и не знал, где он их находит. Может быть, у него есть свой личный склад? Какие ещё у него секреты? Отчасти я могу его понять, но для меня это всё равно остаётся отвратительным. Несмотря на то что тело практически достигло пика своего разложения, брат с упоением отгрызал от него большие куски, исчезающие в глубинах его клювообразной маски, что щелкала каждый раз, стоило ему открыть пасть. Братец всегда выглядел презентабельно, даже когда возвращался с «охоты» — он внимательно следил за каждой ниточкой, складочкой и пуговкой. Сейчас же его костюм был безвозвратно испорчен.       Я впервые видел его таким. Таким испачканным, грязным, с безумным взором — он больше походил на дикое животное, нежели на человека, и мне стало страшно. Страшно стать следующим. Отшагнув назад, я шумно впечатался в дверь, и в помещении сразу стало тихо. Замерев на мгновенье, брат мучительно медленно развернулся и посмотрел прямо на меня.       Иногда я любил его больше жизни.       Возможно, наши отношения не были нормальными, но я всё равно любил его. Любил его той далекой, детской любовью — любил как брата, как друга. Вот и сейчас он нуждался во мне, в своем младшем братишке.       Одна из комнат, которую мы прежде не видели, оказалась спальней бывших хозяев дома, в котором мы жили. В самой комнате, прямо над кроватью, висела огромная картина, на которой была изображена небольшая семья. Около неё висело два, не менее огромных, прикроватных зеркала. Конечно же, брат пришел в ярость — он распорол картину, разбил зеркала и, в целом, разгромил всю комнату. Но ярость его длилась недолго, и сейчас он сидел на краю кровати и задыхался в судорожных рыданиях. Я сидел рядом с ним, успокаивающе гладя его по спине, пресекая слабые попытки отмахнуться.       Мне было откровенно жаль его. Ему не повезло родиться уродом. Хозяева дома никогда не отказывали себе в удовольствии и вдоволь издевались над ним. Иногда они переступали черту, доходя до публичных оскорблений и прочих унижений. Мой братец ненавидел себя, чувствуя чужие отвращение и страх, сопровождавшие его на протяжении всей жизни, а я ничего не мог с этим сделать, трусливо вжимая голову в плечи, но не отходя от него. Но, увы, прошлое не вернёшь, сейчас единственный его близкий человек — это я. И я обязан быть с ним до самого конца. По крайней мере, он постоянно просил об этом с самого детства.       Иногда я боялся его больше смерти и ненавидел.       На этот раз брат решил взять и меня на «охоту». Это было довольно неожиданно, обычно мы работаем по отдельности. Сегодня же он заставил меня пойти за ним, и я понятия не имел, какая жертва приглянулась ему на этот раз.       Была глубокая, безлунная ночь и я еле-еле различал силуэты деревьев. В отличие от моего брата — казалось, что он знает весь лес вдоль и поперек. Хотя, может, так оно и было. В любом случае эта местность была мне незнакома. Когда-то мы поделили многие локации на территории, негласно решив не заходить за пределы своих владений. Так что же такого особенного он нашел, раз решил разделить это со мной?       Наконец, он привел меня к старому ветхому дому, который со всех сторон окружили густые деревья. Этот дом располагался далеко от деревни, на самой её окраине, и на нем эта деревушка и заканчивалась. Свет в окнах не горел, голосов и прочего шума не было слышно — скорее всего, жители этого дома мирно спят.       Чем ближе мы подходили к этому дому, тем сильнее разрасталось плохое предчувствие, преследовавшее меня с самого начала пути. Братец казался взбудораженным и, подойдя к двери, он с каким-то особым трепетом взломал замок и проник в дом. Мне не оставалось ничего другого, кроме как следовать за ним, внимательно озираясь вокруг.       Изнутри дом был не таким уж и большим — всего пара комнат, в одной из которых спала молодая, с виду, женщина. Она была абсолютно обычной, и я не видел в ней ничего такого, что цепляло бы взгля…       Стоило ей перевернуться с бока на спину, как все встало на свои места. Глаза уже привыкли к кромешной тьме, и я прекрасно видел ее нереально огромный живот. По-видимому, она была беременна и носила под сердцем не одного ребенка. Мои глаза округлились, и я с ужасом метнул взгляд на брата, но тот лишь подтвердил мои опасения своим еле заметным кивком.       «О нет! Нет, нет, нет и ещё раз нет! Я никогда не совершу подобного! Это уже перебор!» — думал я, но вслух так ничего и не сумел сказать, лишь судорожно вертя головой в разные стороны. Слетевшая и пойманная у самого пола маска слегка отрезвила меня, и я решительно загородил собой женщину, расставив руки в разные стороны.       Брат еще какое-то время сверлил меня взглядом — от чего моя уверенность в своих силах начала сходить на нет, — а после разочарованно опустил плечи и шагнул вперед, с силой отталкивая меня в сторону. Так как брат был все ещё сильнее меня, я не устоял на ногах и, споткнувшись обо что-то, полетел прямо на шкаф. Тот с диким грохотом повалился на пол, заставив вскочить хозяйку дома на кровати. Она щурилась, пытаясь разглядеть происходящее, и не совсем понимала что происходит. Её заминкой предсказуемо воспользовались. Сильно замахнувшись, брат провел металлическими когтями по её лицу, задевая глаза. Незамедлительно надавив ей на рот, он прижал женщину к кровати и вынул поврежденные глазные яблоки и глазниц. Немного повертев их перед лицом, он не спеша приоткрыл клюв маски и поглотил их, совершенно не обращая внимания на попытки вырваться из-под его хватки.       А я сидел, парализованный от ужаса, и смотрел на это, не в силах оторвать взгляд, пока женщина мычала и извивалась, отчаянно колотя конечностями своего мучителя. Тем временем, он вновь переключил своё внимание на женщину. Медленно рассекая ткань тонкой ночнушки, он начал так же медленно рассекать её живот. Тело под ним задергалось сильнее, но этим лишь расширило свою рану. Относительно аккуратно, что было странным в подобных условиях, разрезав тонкий слой кожи, он быстро углубился и дошел до матки, беспощадно рвя её. Распоротая женщина уже не сопротивлялась, а просто билась в конвульсии, поэтому брат запустил в неё обе руки и поочередно вынул двух не до конца сформировавшихся младенцев.       Я никогда не забуду хруст их тонких костей. Слезы в этот момент текли сами по себе, и я не обращал на них никакого внимания, сконцентрировавшись на чувствах. Всё то, что на протяжении долгих лет испытывали окружающие люди — страх и отвращение. После того как я распрощался со своим ужином, сознание покинуло меня и тьма застелила глаза.       Кажется именно в тот момент мой братец решил, что моя жизнь должна быль лишь в его руках.       Сейчас, глядя на свои окровавленные перчатки, я не замираю от страха и даже не дрожу — успел привыкнуть. Практически каждую ночь мы совершаем подобные набеги, а я до сих пор держу свои истинные чувства в тайне. Да, жалости к жертвам было все меньше с каждым разом — их смерти становились обыденностью.       Проведя напоследок по некогда мягким волосам, я вновь вернулся к мысли, что убитая девушка была довольно красива и мила. Но брат говорил, что женщинам не стоит верить, что они все коварны и хитры — отберут все самое ценное, разобьют сердце, опозорят, уйдут и останутся совершенно безнаказанными. Отчего-то я верил ему и более не приближался к женщинам.       Неожиданно, хорошо знакомые руки мягко коснулись спины, подымаясь всё выше и выше, наконец осторожно дотрагиваясь до маски — он дожидается разрешения. Кивок, и механическое изделие с характерным щелчком размыкается и не спеша кладётся на стол. Я обернулся к брату, глядя на то, как он снимает и свою маску.       Мы оба никогда не снимаем их, выходя наружу. У нас обоих деформированы лица. Мы оба боимся людского гнева. Но лишь он испытывает это с рождения.       Я перевёл взгляд на его руки, привычно переводя для себя знаки, складываемые ими.       «Ты не променяешь меня на женщину?»       Моя рука дёрнулась в коротком движении — «Никогда.»       Он улыбнулся и подошёл вплотную, накрывая мои губы своими. Руки же в это время снимали с меня пиджак, будто нарочно проводя по чувствительной коже. Я не мог сопротивляться этому, — да и не особо хотел, в общем-то. Все эти движения были привычны, ведь повторялись чуть ли не с детства. У брата было странное выражение своей любви. Хотя откуда мне знать? То, что я подобного не видел, не означает, что этого нет.       Он целовал меня, все глубже и глубже проникая в меня своим языком, пока руки хаотично перемещались по моему телу, очерчивая невидимые узоры. Я же несильно сжимал его плечи, отвечая полной покорностью.       Он меня любит. И, несмотря на то что мне это не очень нравится… Но ведь старшим перечить нельзя, верно? Тем более брату.       Думаю, меня вполне можно назвать лгуном, изменником и предателем. Ведь я все же нашел себе женщину, безвозвратно в неё влюбясь.       Солнце скоро сядет — пора. Бесшумно соскочив с кровати, я выскользнул из комнаты, молясь, что бы скрипучая дверь в этот раз смолчала. Как ни странно, мне повезло. В основном, мы выходим лишь после заката, под покровом ночи, но сейчас спешу на встречу. Как и вчера, и позавчера, и… В любом случае надеюсь, что братец ни о чём не догадывается.       Выскочив из дома, я буквально летел по узкой тропинке меж кривых, объятых последними солнечными лучами деревьев, наступая на их теряющие очертания тени и любуясь красотой буйных красок. Летняя прохлада приятно растекалась по телу, и я чувствовал себя по-настоящему счастливым и свободным, совершенно не обращая внимания на редких прохожих, кривившихся при моем приближении. И своё счастье мне хотелось разделить с одним-единственным человеком. И она, к слову, уже стояла в назначенном месте.       Едва заметив меня, она широко улыбнулась и махнула рукой, подзывая к себе. Я бежал к ней, окрыленный любовью, забыв обо всех своих проблемах и невзгодах.       Я торопился вновь увидеть ее, несся на всех порах. Последние несколько дней она приходила сюда под вечер, недолго гуляла по парку, а после… После она вставала в позицию, включала музыку, закрывала глаза и полностью отдавалась танцу. Ритмичные, порой быстрые и резкие, а порой плавные и аккуратные движения завораживали, неумолимо притягивая взгляд. Ее танцы были великолепны. Казалось, она сливалась с музыкой в одно целое, прекрасно гармонируя с ней. Эти дни она отрабатывала лишь один и тот же танец, но мне все равно не надоедает наблюдать за ней. Разве такое прекрасное создание способно на ложь и предательство?       В любом случае я этого уже не узнаю. Я и так отошел от намеченных планов — моей задачей было похитить ее в первый же день. Обычно я не наблюдаю за жертвами, стараясь не привязываться к ним, но эта девушка словно гипнотизирует меня, заставляя раз за разом отпускать и дожидаться снова. Этот день обязан был быть последним. Но, глядя на ее сосредоточенное лицо, я чувствовал, как моя уверенность тает, а сердце обливается кровью. Я не могу убить ее. Я не хотел ее убивать.       Это понимание так ошарашило меня, что мои ноги подкосились и я, запнувшись об собственные шнурки, полетел прямо к ней. Правда, немного не долетел и приземлился в колючие кусты, за которыми прятался. Девушка вздрогнула и резко обернулась. Ее настороженный взгляд недолго скользил по мне, прежде чем она заговорила:       — Кто. Ты. Такой? — в ее голосе звучала угроза. Я видел, что она засунула руку в карман с телефоном — возможно, готова вот-вот вызвать полицейских.       Я замер в нерешительности. Сомневаюсь, что она понимает язык жестов. Стоит начать с простого. Медленно, прожигаемый ее взглядом, я поднес руку ко рту и тронул губы на маске, покачав головой.       — Ты немой? — ее голос ни капельки не смягчился. Получив утвердительный кивок, она продолжила. — Не волнуйся, я знаю язык жестов. Объяснись.       Не став нагло врать, я выложил ей правду, опустив некоторые подробности. Например что это, возможно, ее последний день. Под ее, уже чуть смущенным, взглядом я замялся, но также добавил, что она очень красиво танцует. К некоторому удивлению, это подействовало намного лучше предыдущих слов: она залилась ярким румянцем и пробормотала что-то вроде «Я просто дурачилась…»       Весело фыркнув, я хлопнул в ладоши, дабы привлечь ее внимание. Когда же она посмотрела на меня, я неторопливо представился. Она же, вновь оценивающе окинув меня, кивнула чему-то своему и назвалась Александрой. Следом последовал сочившийся любопытством вопрос о маске. Неловко отделавшись от него, я тут же был задавлен огромным количеством других, таких же странных, а порой и глупых вопросов. С каждым новым вопросом я становился все обреченнее и обреченнее. Она сразу же заметила это и поинтересовалась, не надоела ли мне она и не плохо ли я себя чувствую. После этого вопроса я решительно подошел к ней и обнял, отбросив все сомненья. Не убью. Ни-за-что.       Мы сидели, прислонившись друг к другу, и любовались пылающим кроваво-красным закатом. Наши пальцы крепко переплелись, и мы чувствовали себя умиротворенно. Сегодня ровно тридцатый день, с того момента как мы начали встречаться. И, что бы мой брат не говорил, это были лучшие тридцать дней в моей жизни.       — Я… — неожиданно Саша заговорила, сжав мою ладонь. Прочистив горло, она продолжила: — Мне нужно тебе кое-что сказать, — она резко повернулась ко мне лицом. В ее глазах отражалась глубокая печали, а губы были плотно сжаты. — Я уезжаю.       Моё сердце на мгновенье замерло, но лишь для того что бы начать отбивать бешеный ритм. Меня охватила паника — я не желал отпускать её, хоть и прекрасно осознавал эгоистичность этого желания. Но она ведь не бросит меня, верно?.. Дрожащими руками я сложил слово, молясь про себя, что бы мои догадки оставались просто догадками.       «Надолго?»       — Навсегда.       Я пристально смотрел на неё, надеясь, что она шутит. Я слишком к ней привязался. К её задорному смеху. К её очаровательной улыбке. К её ласковым ручкам. К её доброму сердцу. К её теплой душе. Я опутан ею целиком и полностью, без шанса на спасенье. Если она уйдёт, что со мной станет? Я вновь вернусь к той жизни, что была до этого? К этим жестоким убийствам? К этим ледяным стенам морозильной камеры? К этому отвратительному запаху гниющей плоти? И все без неё — моего личного света во всей этой тьме?       По щеке прокатилось что-то мокрое, а глаза застлала пелена. Это были слезы. Слезы боли и отчаяния. Сейчас я действительно рад, что моё лицо скрыто маской.       — Скажи, тебя здесь что-то держит? — мои терзания внезапно прервал её обеспокоенный, наполненный грустью голос. В голове сразу же всплыл образ брата — того, кто удерживает меня здесь. Все его слова о любви и клятвы в вечной близости — всё, начиная с детства. Имею ли я право бросить его, своего старшего братца, променяв на женщину — на ту, от которой он меня всегда оберегал, рассказывая о всех планах и кознях, выстраиваемых её полом? Саша смотрела на меня своими невероятно голубыми глазами, в которых можно было утонуть, почти моляще, а я сомневался. Колебался. Не мог выбрать. Они оба — и брат, и она — были невероятно важны для меня. Как тут выбрать?       А она, прекрасно видя мои сомнения даже сквозь плотную маску, тяжело вздохнула и крепко обняла меня. Возможно, в последний раз. Я обнял её в ответ, осторожно прижимая к себе и абсолютно не желая отпускать. Моя.       — Я уеду завтра утром, — тем временем продолжила она. — Если надумаешь, то, пожалуйста, приходи к моему дому, — под конец её голос надломился и она мелко задрожала. — Люблю тебя… Очень сильно… Буду ждать… Надеюсь… Не хочу… Молю… — беспорядочно шепча мне на ухо, она проливала слезы на мою рубашку.       Поверь, я тоже очень сильно люблю тебя.       Мы просидели так ещё немного, прежде чем неловко попрощаться и разойтись в разные стороны. Она — домой, а я — гулять по парку. Мне было жизненно необходимо всё обдумать. С одной стороны — брат. Он был со мной на протяжении всей моей жизни, практически полностью заполнив её собой. Для меня он был и остается единственным родным человеком — в нем течет та же кровь, что и во мне. Он — мой старший брат, который был вечно одинок. У него нет никого кроме меня. Что, если он наложит на себя руки, оставшись совершенно один? Мне нельзя его покидать. Не того, кто наставлял меня и помогал с проблемами. Именно он предупреждал меня, что женщины всегда уходят, рвя твоё сердце на кусочки.       Но, может быть, он неправ?       — Ты что, никогда её не снимаешь? Почему?       «Я урод.»       — Глупости! Ты прекрасен, несмотря ни на какие изъяны во внешности! Твоя душа очень красива, так и знай!       Она смотрела на меня с вызовом, готовая оспорить все доводы о моем моральном и внешнем уродстве. Тогда же у меня впервые закралась мысль о том, что бы снять маску перед посторонним человеком. Слабая надежда на то, что она примет меня даже таким , уже давно зародилась, с каждым днем лишь крепчая.       Но… он не может ошибаться. Старшие же никогда не ошибаются, верно?       Брат равнодушно смотрел на то, как я извивался в агонии, боясь хоть немного напрячь лицевые мышцы, недавно облитые кислотой. Кожа горела адским пламенем, а у меня не было возможности даже прикрыть истерзанное лицо, закрываясь от обжигающего воздуха.       «Теперь ты такой же, как и я. Теперь я могу любить тебя.»       Замедлив шаг, я с сомнением посмотрел на домики, окружавшие парк. В их окнах горел свет, а со дворов все ещё доносился радостный смех.       Действительно ли он любит меня?       Я люблю тебя, чудик, — она мягко поцеловала поверхность маски и смущенно улыбнулась, глядя прямо в глаза.       «Я люблю тебя, брат.»       Его взгляд был холоден, словно лед. Швырнув меня в угол морозильной камеры, он ещё немного постоял в дверном проёме.       «Никогда не забывай об этом.»       Нет. Ошибаются.       Резко развернувшись, я поспешил к «родному» дому. Нужно было собрать немногочисленные вещи перед отъездом. Несмотря ни на что, брат все ещё был памятен для меня. Я обязан был хотя бы попрощаться.       Ощутив прилив сил от судьбоносного выбора, я ухмыльнулся. Ухмыльнулся зло и торжествующе. Всё же мне плевать, что с ним будет после.       Нарочно пробегая мимо дома возлюбленной — из-за которого пришлось сделать крюк, — я заметил её отца, рыскающего вокруг с фонарем. Он выглядел очень взволнованным, светя в глубины леса. Плохое предчувствие неприятно кольнуло в груди. Она ещё не вернулась домой? Быть того не может. Возможно, она заскочила к подруге — попрощаться? Я не был уверен в этом, но хотел доверять ей, а потому побежал дальше, отмахиваясь от колкого чувства.       Чем ближе я подходил к своему дому, тем больше меня захватывала тревога. Какова вероятность того, что брат наброситься на меня, когда я скажу ему о своих намерениях?       Но развить мысль мне не дал брат, вышедший на крыльцо. Заметив меня, он выжидающе посмотрел на меня.       «Нам нужно поговорить.» — сложил я символы.       «Ты как раз вовремя.» — его движения были резкими — их вполне можно было назвать грубыми, что, конечно же, почти незаметно для постороннего человека. В остальном он казался абсолютно спокойным. Он проигнорировал мою реплику и вошел в дом, оставляя меня недоуменно глядеть на приоткрытую дверь. Вовремя к чему?       Тихо подойдя ко входу, я так же вошел в дом. В нём, как и всегда, царила кромешная тьма, резко контрастирующая с летними сумерками. Изначально я не заметил брата, но он оказался ровно передо мной. Словно соткался из воздуха.       «Ты не рассказывал мне о своём новом друге. Мог бы и познакомить нас. Впрочем, мы уже неплохо провели время вместе.»       С каждым его жестом я напрягался все больше и больше. Страх струился потом по спине, заставляя судорожно вдыхать затхлый воздух и строить безумные теории — одна хуже другой. Голова кружилась от волнения. Не за себя — за Сашу. Откуда он узнал о ней? Я был предельно осторожен! Да и не ориентируется он на моей территории. Вроде как.       Брат указал своей окровавленной рукой на кухонный проем, и я тут же кинулся туда. От увиденного я встал как вкопанный — попросту не мог двигаться, скованный страхом. За столом сидела она — моё солнышко, моя надежда и моя радость. Сидела, полностью обнаженная, истерзанная и измученная, с застывшей гримасой ужаса и боли.       Мёртвая.       Мой мир в то же мгновенье рухнул. Её мечты, надежды и планы рухнули — мои вслед за ними. Мир вновь стал серым и пресным. У меня вновь отобрали все краски и положительные эмоции.       На плечо легла ладонь, но я зло её отдернул, сбросив оцепенение, и обернулся. Клокочущая ярость нарастала с каждой секундой, заполняя все дыры, образованные её смертью.       «Угомонись. Это просто очередное мясо — одним больше, одним меньше — никакой разницы. Да к тому же женщина. Она бросит, предаст и сломит. А я буду с тобой. Всегда.»       Его пальцы аккуратно коснулись маски, оглаживая её. Но сейчас они были мне ещё более противны, чем обычно. Замахнувшись, я что есть сил ударил его по лицу. Удар вышел сильным, очень сильным — он разбил маску, оголяя мерзкие шрамы. Отшатнувшись на пару шагов, он зацепился за ткань и упал. Ткань так же упала, открывая забытое мною зеркало. Брат впервые за множество лет смотрел в зеркало. Он задрожал, его рука сперва коснулась лица, а затем потянулась к осколкам маски. Только тогда я понял, какую ошибку совершил.

***

      Несмотря на все мои попытки сопротивления, я всё же снова оказался здесь, в морозильной камере.       «Выйдешь, когда начнёшь ценить то, что имеешь.» — так он сказал, перед тем как закрыть дверь.       Стремительно замерзая, я впился ногтями в кожу, до зубного скрежета сжимая челюсти. Ублюдок. Мразь. Монстр. Я осознал, что теперь глубоко ненавижу это существо.       Он.       Заплатит.       За всё.