А если стал порочен целый свет, То был тому единственной причиной Сам человек: лишь он – источник бед, Своих скорбей создатель он единый.
Данте Алигьери «Божественная Комедия»
***
Чэнлэ не любит, когда что-то идёт не так, как надо. Его день расписан по минутам, в квартире идеальная чистота, а все курсовые сданы в чёткий для него срок: два дня. Чжону хватает всего лишь пары суток, чтобы сделать конечную работу. И больше всего удивляет то, что это никак не зависит от объёма поставленного задания. Два дня. Точка. Этого всегда хватает с головой. И вроде бы другие студенты Сеульского университета тоже должны так преуспевать в столь короткий срок, но они всегда терпят неудачи. Тут уже два варианта: обратиться за небольшой помощью к Чжону или самим пахать как лошади. И вроде бы первый облегчит участь студентов третьего курса факультета германской филологии, но никто даже под дулом пистолета не попросит у этого парня совета, ведь все прекрасно наслышаны о пассивно-агрессивном нраве Чэнлэ и……его прошлом.
Смех и грех. Юноша никогда не пытался быть ангелом для других людей. А в чём смысл подражать идолам, что никогда не отзываются на мольбы смертных? Да и для чего вообще это делать? Одно разочарование получишь и только. Может, кому-то они и помогают, но Чэнлэ вот уже давно не верит в благородную силу ангелов. Они его перестали слушать с тринадцати лет, а то, может, и раньше. – Чэнлэ, – приятным низким голосом позвал молодого человека профессор Квон, когда все студенты покинули кабинет. Уголок губ парня незаметно приподнялся, а сам Чжон послушно сел за первую парту. Профессор истории итальянской литературы поправил свои очки, туманно оценивая всё того же каменного Чэнлэ. От его лучшего студента всегда веяло холодом, когда они видятся в университете. Юноша же сидел, не двигаясь, подобно застывшей статуе. Он смотрел неживым взглядом куда-то на стол, подозревая, о чём мог заговорить мужчина. Чэнлэ нарочно избегал возможности смотреть на край парты, но на одно маленькое мгновение он коротко метнул свой взгляд туда и уже несколько раз пожалел об этом. Руки Чжана лежали на столе, но он сцепил пальцы сильнее, заставляя мозг контролировать все действия тела. Желваки заиграли снова, стоило юноше во второй раз из-за больного чувства любопытства посмотреть на угол парты. Чэнлэ впился своими ногтями в собственную кожу, насильно фокусируя взгляд на впереди стоящей трибуне профессора. Он пробудил в себе древнюю тварь, что начала медленно выползать из тёмных уголков сознательного и бессознательного юноши. До скрежета в зубах знакомый, пробивающий на озноб среднестатистического человека голос зашипел из глубин разума в голове парня подобно древней Змее, что медленно подползала к уху парня: «Ударив человека о край стола головой, он может получить сотрясение мозга, а если сделать это ещё раз, то…» – Повтори мне седьмую песнь из книги «Божественная комедия в цитатах и афоризмах»,–спокойно проговорил преподаватель, даже не задумываясь о том, что спас своего ученика. Змея отступила дальше в темноту – её прервали. Она медленно уползала, а Чэнлэ же лишь на долю секунды прикрыл глаза и выдохнул. Чжон глянул на свои ладони: на них хорошо виднелись алые отпечатки ногтей, что глухо пульсировали. Он перевёл взгляд на профессора, что внимательно смотрел на ученика. Юноша выпрямился и положил руки на свои колени, чтобы старший не успел разглядеть его ладони. Парень начал постепенно осознавать суть задания. Мысли об этом мягким огоньком согрели Чэнлэ. Профессор часто просил парня рассказать именно эту песнь. Почему? «Потому что она поможет тебе», – всегда отвечал господин Квон. Увы, до сих пор она не превратилась в спасательный круг. Златые слова, что утратили свой ослепляющий блеск с течением лет, всё равно оставались верными Богу. Данте человеком был уж точно не глупым, Чэнлэ спорить об этом никогда не хотел. Но строки, что стараниями профессора наглухо впились в память юноши, словно обходили стороной только одного человека на всей планете. И имя ему Чжон Чэнлэ.Бог милосерден, брат, и нет конца Святому милосердию; не знает Малейшей злобы замысел Отца,
Но Свет добра и правды разливает. Всех греет милосердие равно И никогда себе не изменяет,
Свободою благой одарено. Чем более с ним сходства проявляет Земли недолгий житель, тем оно
Щедрее горним светом озаряет Людскую душу…
«Милосердие Отца» – эти звенящие, как тысячи колоколов, слова были тихими для ушей юноши. Где же было прощение то, о котором говорят проповедники, стоит только обратиться к Всевышнему? Он слишком занят, чтобы слушать молитвы людей, что больше нуждаются в помощи, чем одиннадцатилетний мальчишка, что со всей томящейся годами скрытой жестокостью и ненавистью забрал жизнь человека, что лишил маленького Чэнлэ матери. «Убийца убийцы» – такое прозвище дали молодому парню, что до сих пор помнит кровавое месиво на полу заброшенного метрополитена: чуть дальше лежит постепенно загнивающие тело мамы, а тут, прям на расстоянии одного метра, расчленённое тело ублюдка, что похитил молодую женщину-кореянку со своим сыном. Причина? Она проста как белый зимний снег: он очередной из тех «несчастных», коих обманул тот самый тигр китайского бизнеса Чжон Вонхей, которому плевать с высокой колокольни было на свою уже некогда супругу с сыном, которого не видел лет десять. Всего есть три категории убийц: профессионал (киллер), убеждённый чем-то, и тот, кто убил непреднамеренно. Этот мужчина явно подходил под вторую категорию, ведь руки у него дрожали, хотя старался это скрыть, срываясь на крик, при этом угрожая. Спрашивал-спрашивал убийца, где же находится этот подонок, что жизнь ему испортил. А матушка ведь не ведала об этом и всё повторяла и повторяла. А если бы знала, то сказала бы уж точно: она тоже ненавидела своего бывшего мужа, что сломал её жизнь, осквернив все самые сокровенные и приятные вещи, что держали искалеченную жизнью госпожу. Женщина хотела смерти и для себя. Уж слишком в тягость ей было жить, но она держалась хотя бы ради сына. Но Всевышний был к ней благосклонен: он подарил ей свободу, позволяя войти в другой, более светлый мир. Да вот никто не объяснил маленькому Чэнлэ, что это было милосердием Господа, а не наказанием самого Дьявола. Бог не обратил внимания на разбитое сердце мальчика, а ангелы-хранители не потрудились предостеречь его: вероятно, в облаках они затерялись. Но такова горечь, что никто никогда об этом не узнает. На руках и раскладном швейцарском ноже, что принадлежит похитителю, кровь. Но неизвестно, чья конкретно. Хотя это уже не важно. Важно то, что Чэнлэ видит перед своими глазами. Он сидит на коленях перед расчленённым телом мужчины. По осевшему небритому лицу, что забрызгано кровью, с морщинками и пигментными пятнами, можно сделать вывод, что ему было лет пятьдесят. А перед его глазами живой (или уже не совсем) экспонат, предоставляющий всю прелесть внутренностей человека. Но разглядеть ему сложно из-за темноты и огромного количества крови. Только Чжон хорошо видит очертания остановленного сердца. Его взгляд прикован к нему. Он не может оторвать взгляд, как бы сильно не хотел. Сердце – один из самых важных органов человеческого тела. Нечто сокровенное и ценное, от которого зависит жизнь. Чэнлэ не знал, что пробуждает в себе какую-то древнюю силу, что всегда находилась в тени: чёрную, как смерть, Змею, но в то же время благословлённую подобно служителю Отца.«Значение Змеи непосредственно связано с тайной зарождения жизни и величайшей мудростью, что прослеживается во многих мифах и сказаниях человечества»
В зороастризме* Змея – это вестник Сатаны и символ зла. Знал ли в тот момент Чжон, что пробудил в себе зверя, что тихо нашёптывал на ушко мальчику свои грязные прихоти? А может, это Отец подослал маленькому Чэнлэ своего слугу из глубин бессознательного, вместо того чтобы помочь ангелам-хранителям защитить ребёнка? «Вдруг он ещё жив?» – прошептала Змея мальчику голосом, что был похож на шершавый шёпот старика, от которого по телу Чэнлэ прошлись мурашки, что иглами впивались в кожу. А ведь это совсем нечестно, что этот сумасшедший будет жить, а его маму никто никогда не вернёт. Чжон сильнее в руке сжал нож и со всего размаха и остатками ненависти проткнул уже и так мёртвое сердце. Кровь брызнула: капли запачкали уже и так грязную одежду мальчика, одновременно попадая в ещё большую лужу алой жидкости. Рука Чэнлэ не дрогнула. Он провернул нож несколько раз, внимательно наблюдая за тем, как рвутся мышечные ткани, а кровь всё больше и больше растекается по телу. А в это же самое время змея, что до этого лишь ползала вокруг мальчика, навеки вечные поселилась в сердце Чэнлэ. Как вдруг он резко отпрянул от тела, незамысловато отползая, ещё больше мараясь в луже крови. Чжон выпустил нож из рук, что так и остался воткнутым в сердце. Тошнота подступила к горлу, ровно так же, как и слёзы. Чэнлэ неожиданно растерялся при виде изуродованного трупа мужчины и огромных луж крови. «Что же я наделал?» – уже сам себя спросил мальчик. А Змея снова начала шептать на ухо, что мало ему досталось. Нужно больше.«Больше крови, больше боли»
А Чэнлэ хотелось закричать истошно во всю глотку, чтобы пошла к чёрту. Да только Змее всё равно: она не смыслит, что такое мораль человеческая. Ей хочется больше крови, больше боли. Или так думал и убеждал себя только сам Чжон Чэнлэ? И так всю жизнь юноши. Судимости было не избежать, и наказание парень понёс достойно: не врал о своей неприкосновенности и совсем не старался отвертеться за свой поступок. Да вот шрам остался с ним, как и Змея, что стала самым близким другом для Чжона. Но мальчик старался построить себя сам. Благо ему помогала тётушка из Франции своими деньгами и давний друг мамы из Кореи. Будучи обделённым материнской и отцовской любовью, Чэнлэ отдал себя учёбе и книгам. Он стал очень дотошным до поисков определённого ответа и в придачу стал всё больше и больше отдавать себя этому процессу. И всё это лишь бы не слушать шипение Змеи или, как это называют в науке, «обессии**». К Чэнлэ никогда не приходят гости, потому что тогда навязчивые мысли при виде кухонных ножей, столовых приборов, дверных ручек, канцелярии и даже книг, коих у юноши навалом, терроризируют молодого человека. Ему страшно от того, на что он может быть способен, ведь давний опыт не собирается отпускать его так просто. Не бывало без вспышек злости по типу драк в школе. Если жертвы обходились переломами, то Чэнлэ тут же исключали. Сначала приходилось менять школу каждую неделю. Потом уже самому становилось всё страшнее и страшнее от того, что мог вытворить, пока это не переросло в перманентный контроль своего поведения. Даже когда Змея шептала ему что-то на ухо, Чжон настолько научился игнорировать этот неприятный шёпот, что мог обойтись лишь мурашками по коже. Но ведь всегда бывают исключения.«Больше крови, больше боли»
– О, так вы начинающий писатель? – воскликнул племянник тётушки – Ли Джено, при виде молодого человека с тростью. Чэнлэ приехал в Париж на осенних каникулах к госпоже Ли, что владеет своей пекарней на Монмартре. А в этом же заведении работал пекарем сын её покойного брата. У Джено были светлые крашеные волосы с едва видными отросшими корнями, слегка крупноватый носик и большая улыбка на пол лица. А ещё он был широким, как скала, в то время как Чэнлэ, что старше на года три уж точно, походил больше на тоненькую веточку, над которой всегда сгущаются тучи. На щеках у Джено мука. Да и сами руки с фартуком в ней вымазаны. А рукава рубашки закатаны до локтей. Чэнлэ лишь помялся, не в силах выдать что-то. Но и отводить взгляд тоже не хотел, чтобы Змея не вернулась, стоило бы Чжону зацепиться взглядом за что-то. Юноша лишь робко поглядывал в глаза Ли, ведь сосредоточить взгляд было бы крайне неловко. – Да, я только практикуюсь, – медленно ответил Чэнлэ, всё же решаясь взглянуть прямо в глаза юноши. Из-за собственного напряжения он говорил без сопутствующего энтузиазма Джено. Тот неловко поджал губы, подозревая, что слишком явно выражал свои эмоции, хотя он совсем ни в чём не был виноват. Заметив поникший вид младшего, Чжон быстро добавил: – Мне интересна религиозная тема. И это действительно подействовало, ведь Джено словно ожил и расплылся в улыбке. – Париж отличный город для поиска вдохновения! – незамедлительно ответил он. – Тем более тут огромное изобилие храмов. К примеру, через два квартала вы сможете найти… – …базилику Сакре-Кёр, – за Джено договорил Чэнлэ, что мягко и непривычно тепло улыбнулся. Ли поджал губы и лишь беззвучно хихикнул в кулак, ещё больше замарав своё лицо мукой. Почему-то этот жест показался Чжону милым. – Вижу, что вы и так хорошо знаете город, – подытожил младший. – Да, есть немного. Но я бы предпочёл писать тут, – засунул руки в карманы чёрных брюк Чэнлэ, взглядом оглядев светлое помещение, а затем снова посмотрел на собеседника. – Если ты не против, конечно же. Джено замер, стоило ему только услышать «ты» из уст молодого человека. Ли застыл на месте из-за слегка ехидной ухмылки Чжона, в которой не было никакой тени злобы. Это было скорее что-то смущающее и немного вводящее в краску. Ведь с чего бы Джено должен быть против? Он же всего лишь тут работает. После выжидающего молчания, Ли тихо ответил, не решаясь глянуть на старшего: – Я совсем не против. Чэнлэ приходил в пекарню каждое утро ровно в восемь тридцать утра. Он садился за один и тот же столик, заказывал всё ту же французскую булочку с чёрным шоколадом и простой травяной чай. Чжон даже настаивал, чтобы именно Джено, который работает пекарем, приносил ему на стол чашку, пока Чэнлэ переписывал на ноутбуке свою версию сказки Оскара Уайльда «Соловей и роза». Ещё юноша каждые три часа повторял шёпотом седьмую песнь по просьбе профессора Квона. В один из таких дней, когда Ли приносил пятую кружку чая руками, что так и были измазаны в муке (Чэнлэ совсем не был против), Джено спросил: – Вы молитесь? – всё же как-то неуклюже старался вытереть свои пальцы Ли. Он не слышал слов, но сделал такой вывод из-за закрытых глаз знакомого тётушки и по неразборчивому шептанию. Чэнлэ лишь как-то невесело улыбнулся. Он поднял горький взгляд на младшего: – Меня вряд ли услышат. Джено снова застыл и лишь на долю секунды нахмурился, обдумывая ответ Чэнлэ. Ли понял суть слов старшего. Парень не хотел считать ответ Чжона за грубость, поэтому лишь замолчал, обдумывая, как лучше ответить. – Тогда почему бы вам не пойти туда, где Господь прислушается к вашим молитвам? – тише обычного спросил Ли. Чэнлэ в упор смотрел на Джено, пока не отвернулся к ноутбуку. Не то чтобы юноша воспринимал эту фразу как одно из самых глупых решений, но идти в храм ему совершенно не хотелось. Отец отвернулся от него ещё давным-давно. Джено молча ушёл на кухню, а Чжон всё так и остался сидеть за своим столиком, поглядывая вслед младшему. «Он милый», – невольно подумал юноша. Именно сам Чэнлэ, а не Змея. Племянник тётушки Ли Соён был словно лучик летнего солнца в этот холодный октябрьский день. С ним хотелось разговаривать обо всём на свете или просто наблюдать за ним. В этом незнакомом для Чжона ощущении не было ничего порочного или животного. Насколько важно для Чэнлэ найти человека, которому будет интересен его внутренний мир, при этом не цепляясь за прошлое. Все видят в нём убийцу и зло, а этот мальчик, узнавший о том, что Чжон увлекается литературой, засветился искрящим светом.«Две вещи наполняют душу всегда новым и всё более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, — это звездное небо надо мной и моральный закон во мне»
Иммануил Кант «Критика практического разума»
А ведь Джено ещё не знает о поступке Чэнлэ. «Вдруг я напугаю его? – в страхе подумал Чжон. – Или, что ещё хуже, причиню боль?» Змея снова выползает из темницы своей. Она шипит и шипит, а юноша сжимает ткань своих брюк. Как же он устал от этого. Как же ему противно и мерзко. И сейчас, словно подбитый щенок, он хочет попросить у ненавистного Отца милости, совершенно позабыв о гордости. Господь отвернулся от него и Чэнлэ тоже. Неужели теперь, спустя столько лет, парень сам сделает первый шаг? Чжон неуверенно заходит в базилику, что внутри украшена светлыми сводами и золотыми иконами, что вызывают у молодого человека давно забытое желание наконец-то найти умиротворение и покой. Он не смотрит на свечи и дверные ручки: лишь крепко сжимает одной рукой свою излюбленную трость, стараясь не думать о том, что может ей кому-то расшибить череп, а второй кулак в кармане брюк держет. Этот храм сам по себе выглядит как самое непорочное место на всём белом свете. Может, Джено прав? Отец услышит его раскаяния? Рассматривая помещение, Чэнлэ вдруг заметил тётушку Ли Соён, что сидела на задней скамье и тихо молилась. Чжон решил подсесть к женщине, стараясь не отвлекать её, пока госпожа Ли сама не заметила молодого человека. – Ты тоже решил прийти? – своим приятным голосом спросила женщина. Чэнлэ слегка помялся, но неуверенно ответил: – Да. Я обычно не хожу в храмы, но сейчас… – запнулся Чжон. Не хотелось ему признавать, что он пришёл сюда из-за совета Джено. Да что там, ему вообще не хотелось говорить о себе сейчас, поэтому он быстро сменил тему: – А вы что тут делаете? Женщина слегка покачала головой, грустно приподнимая уголки губ. – Я прихожу сюда каждый четверг. Знаешь что-то про отца Джено? – Вы молитесь за своего брата? – ответил вопросом на вопрос Чэнлэ. Его слова заставили тётушку скривиться, словно она только что целиком лимон съела, а сам юноша вопросительно уставился на женщину. – Какой там! Я молюсь за человека, что его жизнь забрал, – как ни в чём не бывало ответила Ли Соён, а у Чэнлэ брови на лоб полезли. Заметив удивление юноши, она снисходительно и при этом горько улыбнулась: – Ужасным человеком был мой брат. Заимел ребёнка по пьяни, все семейные деньги уносил из дома, ещё даже наркотиками умудрялся торговать, – женщина тяжело вздохнула, глядя куда-то перед собой, в то время как юноша в упор смотрел на неё, не в силах что-то сказать. – Не жизнь была, а мука. Она сложила руки на груди, а Чжон лишь глаза опустил, не в силах видеть вмиг постаревшее лицо женщины. Госпожа Ли выдохнула и снова заговорила: – Не хочу даже представлять, каким бы вырос Джено, если бы его папаша был до сих пор живым. У Чэнлэ было много вопросов в голове, и ему хотелось задать все и сразу госпоже. Но в горле пересохло. Он коротко кашлянул и неуверенно подал голос: – А вы знаете, как он умер и кто… его убил? Женщина медленно повернулась к нему, смотря без тени злобы. В её глазах читалось лишь самое настоящее материнское сочувствие, которым Чэнлэ не успел насытиться в детстве. Госпожа Ли нежно поправила волосы Чжона, от чего тот нервно сглотнул, в то время как женщина не обратила на это внимание. – Конечно знаю. Я всегда молюсь за твоё здравие, – она нежно прикоснулась к подбородку Чэнлэ, а у юноши земля из-под ног начала уходить, а сердце упало куда-то в пятки. Чжон застыл, не в силах что-либо выговорить, как госпожа спокойно продолжила, убирая руку: – Я сначала узнала, что он убил твою мать, что была мне близким другом. В тот день я поняла, что у меня больше нет брата. Я молилась, чтобы он исчез из моей жизни и жизни Джено. А потом я узнала, что он понёс наиболее заслуженное наказание от твоих рук. Чэнлэ сидел не в силах что-то сказать. Он почему-то не чувствовал свою вину, слушая женщину. Но слёзы страха скопились в уголках глаз. Тётушка Ли заметила их и быстренько убрала своими мягкими подушечками пальцев. – Я знаю, что ты ненавидишь себя за содеянное и окружающие люди тоже смотрят на тебя, как на убийцу. Но знай: я благодарна тебе за то, что освободил меня и Джено от этого тирана. Мой племянник взял только самое лучшее от своей матери, что давно сбежала от нас. Даже сам Джено боялся своего отца, когда тот был при жизни, – она ласково взяла свободную руку Чэнлэ, улыбаясь самой светлой улыбкой на свете. Глаза женщины тоже стали влажными, а Чжон не сдержался и всё-таки позволил слезам скатываться по щекам. – Я знаю, что ты заплатил высокую цену за содеянное. Но Отец был милосерден ко мне и к Джено. Он простит и тебя, мой дорогой. Чэнлэ рвано вздохнул, продолжая беззвучно плакать. Змея почему-то находится рядом с его ухом, но непривычно молчит. Сердце юноши сжато в тиски, хотя по телу вдруг прошлась невиданная прежде волна спокойствия. Что это с ним такое? – Н-но я… – начал Чжон, сильнее сжимая руку женщины, – я же совершил грех. Так почему Отец должен простить меня? Госпожа легонько покачала головой, второй рукой накрывая ладошку юноши. – Плохое может привести к хорошему. А хорошее – к плохому. Такова жизнь, мой мальчик. Отец милосерден ко всем, стоит только попросить об этом. Чэнлэ бежал что есть ног по улицам Монмартра, позволяя ветру свистеть в ушах. Он не сдерживал слёзы, ровно так же, как и смех – легкий, пропитанный свободой, подобно маленькому ребёнку. Чжон направлялся в пекарню, пробегая по узким улочкам и перепрыгивая лужи, что остались после вчерашнего дождя. Змея кружится вокруг него и шепчет, а Чэнлэ всё равно: он слишком счастлив. Юноша влетел в пекарню, заставляя посетителей и кассира за стойкой подпрыгнуть от неожиданности. Чэнлэ понял, что забыл свою трость в базилике, но его сейчас это совсем не волновало. Он быстро оглядел помещение пекарни и понял, что не увидел Джено. Посетители и кассир уже не обращали внимания на молодого человека, возвращаясь к своим делам. Вдруг с кухни вышел сам Ли, протирая полотенцем руки в муке. Парень удивлённо рассматривал тяжело дышащего Чэнлэ с заплаканными глазами, что впервые так ярко улыбался. Чжон в упор смотрел на юношу, что удивленно несколько раз похлопал ресничками. –Вы... с вами… – обеспокоенно пытался связать слова в предложения Ли. – Вы плакали? Что-то случилось? Но Чэнлэ продолжает улыбаться. Он глянул на столик справа от себя, где сидел какой-то француз с остроконечной ручкой-пером. Змея злостно на ухо шипела Чжону, но он не слушал. Юноша словно оглох: руки не пытались сжать ткань одежды – они просто потели, но из-за перспективы выхватить ручку и ткнуть кому-то в глаз, а из-за того, что он собирался сказать. Чэнлэ игнорирует вопрос младшего и лишь улыбается искренне. – Джено, хочешь прийти ко мне в гости сегодня? Я там жил с мамой когда-то в детстве и теперь я приезжаю в ту квартиру каждые каникулы. У меня много книг, хоть и площади мало, – быстро и чётко проговорил Чэнлэ. Он никогда не звал к себе гостей. Джено облегчённо улыбнулся: – Конечно. Я согласен.И Змея заснула вечным сном.