Одинокие

      Джон шел быстрыми неуклюжими шагами, то и дело, сталкиваясь с отдыхающими прохожими. Напуганные его странным поведением, гаммы и беты принимали удвоенную дозу сомы. Мужчина не знал, куда бежать. Он попал в непонятный для него мир. Новый Лондон был совсем не похож на его родной дом — сложный, со своей системой и законами. Люди косились на него, словно Джон зверь, сбежавший из клетки. Привлекал ненужное внимание, которое пугало. От этого он чувствовал себя чужим, странным, не таким как все и прекрасно понимал, что не вписывался в рамки этой общественной среды. Ему не у кого было попросить помощи. Не с кем было поговорить. Он чувствовал себя чертовски одиноким.       — Смотри, — шепнула одна бета-плюс другой. — У него нет класса. Неужели… Тот самый Дикарь?       Девушки переглянулись и синхронно полезли в карманы халатов за жизненно необходимой сомой.       Ночь наступила быстро, но улицы освещали неоновые вывески и напольные фонари. Слева от мужчины проскользнула розовая сверкающая надпись «Кинотеатр ощущений», но он не заметил ее, обратив лишь внимание на вход в какое-то черное и необычное здание. Он еще раз встревоженно обернулся по сторонам, после чего зашел внутрь.       — Посмотри, Бернард, — вдруг вскочил с дивана Генри Фостер и, включив голографическую проекцию, продолжил. — Кажется, Дикарь нашелся.       Бернард подбежал к мужчине, уставившись в экран.       — Отвалите от меня! Уберите свои руки! — кричал напуганный Джон, отбиваясь от полчища обнаженных людей.       Он ловким движением забрался на переливающийся неоновыми цветами проектор ощущений, в надежде, что его оставят в покое, но поглощенные транслируемыми ощущениями и опьяненные сомой люди продолжали тянуть свои руки к Джону.       — Видишь это? — спросил Генри у Маркса.       — Да, — кратко бросил мужчина, не отрывая взгляда от отчаянно кричащего Дикаря. — Ему нужна помощь. Почему ему не помогут? — вдруг спросил он, ни то у себя, ни то у коллеги.       Генри не ответил, лишь присвистнул, увлеченный трансляцией.       Бернард внимательнее пригляделся в заплаканное лицо Джона. Первое, что ему пришло в голову: «Ему страшно». Он впервые в жизни видит такой контраст эмоций. Страх, отчужденность, неприязнь. Окружающие не понимали такого поведения чужеземца, и Бернард, вроде, тоже должен был наслаждаться захватывающим зрелищем вместе с Генри, но…       Страшно, когда тебя никто не слышит, когда все молчаливые взгляды устремлены на тебя. Ужасно страшно быть одному в этом мире. Воспаленные от слез глаза Джона, заставили Бернарда схватиться за сердце: «Здесь у него никого нет». Он опустил голову. Джон потерял дом, мать, жизнь, к которой привык.       «Нет, — подумал решительно Маркс, поправляя воротник пиджака, — У него теперь есть человек, которого он знает и которого не будет бояться. Так будет правильно!»       Маркс рванул к двери.       — Куда ты собрался? — спросил Генри, крутя в ладони стакан с фиолетовой жидкостью.       — Я ему нужен, — на автомате выпалил мужчина, даже не обернувшись.       — Садись. Все в порядке. К нему направили Советников.       — Я должен пойти! — необычно для себя вскрикнул Бернард.       — Бернард! Меня волнует твое поведение!       — Согласен, меня тоже. Спасибо! — огрызнулся он, чего от себя не ожидал. Зато еще раз убедился в том, как сильно он недолюбливал Генри. Столько всего хотелось ему высказать на эмоциях, но времени не было. Он должен прийти за Джоном первым.              Джон ошалевше смотрел вниз, на собравшуюся кучу голых мужчин и женщин. Они, словно зомбированные, уставились на него и казалось, даже не моргали.       — На что вы смотрите? — истерично спросил мужчина, на грани нервного срыва. По его телу пробежали мурашки.       Никто не отвечал. Лишь яркое освещение сменялось разными оттенками, от чего в глазах мельтешила неприятная рябь.       — Чего вы уставились?! — заорал он, пытаясь достучаться до пустоголовой толпы, но та стояла неподвижно и ждала, пока он спустится.       Его жизнь скатилась к чертям после того, как он связался с жителями Нового Лондона. Он потерял все. Его мать погибла, и все, что он любил, осталось где-то далеко-далеко. Он так хотел вернуться домой.       — Джон! — знакомый голос звонко раздался вдалеке.       Мужчина оглянулся по сторонам.       — Джон! — звал Бернард, — Джон! Пропустите, — он толкал людей, протискиваясь вглубь помещения.       — Бернард… — выдохнул Джон, чувствуя, что он теперь в безопасности.       Маркс на секунду забыл, зачем вообще пришел. Его, видимо, как и остальных, заворожили блестящие глаза Дикаря, в которых так красиво отражались огни ощущалки. Но он быстро отмахнулся от дурных мыслей, все же он пришел вытащить Джона из этого безумного места.       — Джон, Джон, — словно читая мантру, повторял Бернард. — Джон! — добравшись до металлической оборудованной башни, он протянул руку. — Все хорошо, я рядом.       Страх на лице Джона сменился чувством облегчения. Он схватился за руку Маркса и спустился на землю. Все вокруг переметнули взгляды, продолжая следить за чужестранцем. Джон снова запаниковал, сгорбился и попытался спрятаться за Бернардом. Советник бережно взял его ладонь в свою и успокаивающе сказал:       — Не бойся, все уже хорошо.       — Верю… — устало ответил Джон. При любом другом случае, он бы никогда не позволил себе такую слабость, но приезд сюда отнял у него много сил, потом это все, он очень вымотался.       Маркс ласково улыбнулся мужчине, крепче сжимая его грубую ладонь. Но на самом деле он серьезно задумался над рекламой Диких земель, которую видел. Правда ли, что все дикари безумны? Кто более дикий — все эти люди, общество или Джон?       Их миры совершенно не похожи, но даже при такой, казалось бы, большой разнице в мировоззрениях и образе жизни, они и познакомились друг с другом. С тех пор в душе Маркса засело теплое и приятное чувство.       Джон открывал для него другой мир. Мир, в котором он родился и вырос. Он показал Бернарду, что такое настоящая музыка. Дикарские песни, в которых голоса сливались с мелодией, создавая волшебные звуки, которые окутывали все естество своей, особенной атмосферой. Первая — берег, лазурный закат и морские приливы; композиция сменялась — и вот, ветер гулял по кронам деревьев и сук хрустел под ногами. Эти новые ощущения, вызванные незнакомой раннее музыкой, заставляли сердце Маркса биться с бешеной скоростью.       У Джона был пронзительный и звонкий смех, такой, какой нельзя было не подхватить следом. И это, поначалу, настораживало Бернарда, так как он смеялся довольно редко, и заставить его даже элементарно улыбнуться — было задачей непростой. Джон смеялся не то, чтобы много, но если начинал, то долго, на выдохе, словно задыхаясь. Зажмуривал глаза, что под ними образовывались мелкие морщинки. Бернарду они казались милыми.       А из всевозможных развлечений, которые предлагал Новый Лондон, Джон больше всего любил прогуливаться по саду и наблюдать на скамейке за работой эпсилонов.       — И что здесь может быть интересного? — разочарованно спросил Маркс, когда понял, что для Джона слово «развеяться» означало совсем не то «развеяться», что у них.       — Мне нравится любоваться природой, — ответил Джон, расправляя плечи. — Здесь я хоть немного чувствую себя как дома.       — Ты хотел бы вернуться? — Бернард смущенно взглянул на мужчину.       — Я скучаю по дому, — не стал врать он. — Мне... немного одиноко.              — Я тоже одинок, — откровенно сказал Бернард. — Страшно одинок.       — Разве?       — Просто... — пробормотал Маркс, глядя в сторону, — я, должно быть, не совсем такой, как большинство. Если раскупориваешься не таким...       — Верно, — кивнул Джон. — Если ты не такой, как другие, то обречен на одиночество. Но...       Бернард вопросительно поднял брови.       — Мы ведь с тобой каким-то чудесным образом встретились. Значит, мы теперь не такие уж и одинокие, — он улыбнулся.       — Да, ты прав, — ответил Бернард, краснея. Его очень расстрогали эти слова.       — Дома все равно никто не ждет, поэтому останусь пока здесь. Хочу изучить этот новый мир.       — Хах, дивный новый мир, — грустно усмехнулся Бернард, бросая взгляд на уборщиков.       Эпсилоны — рабочий класс, не имеющий ни воли, ни желаний, ни тем более мечты. Он давно уже размышлял о том, что все в этом мире рождаются с клеймом на всю жизнь. Установки, которые навязывали им с детства. Никто никогда не жаловался на свою судьбу, потому что каждый знает свое место. Но Бернард был не таким, как все остальные. С самого начала он отличался от всех жителей Нового Лондона. Он был невысокого роста, с узкими плечами и почти без мускулатуры. Маркс до сих пор не забыл те слухи, что о нем ходили. Якобы он должен был стать гаммой, поэтому ему залили спирт в кровезаменитель. Наверное, поэтому он, как только увидел взгляд Джона в ощущалке, сразу поспешил на помощь. Насколько бы не были разные их миры, они похожи. Непризнанные, отчужденные, одинокие.       — Какой дивный! — вскрикнул Джон. — Ты хотел сказать, сумасшедший? Это больше подходит, — спиной он облокотился о скамейку и беззаботно почесал нос.       — Ха-ха, ты в чем-то прав, — не стал спорить Бернард. Чем больше он узнавал о Диких землях и Джоне, тем больше он убеждался в том, что жизнь, которую он вел, была неправильной. Какой-то... неполноценной, ненастоящей. Стабильной. Жизнь Джона была совсем не такая, и она привлекала Бернарда куда больше.       — Я абсолютно прав, — Джон хотел сделать серьезный вид, но, заметив смущенное лицо друга, рассмеялся. — Берни, ты похож на нашкодившего котенка. Так и хочется погладить, — он потянулся к Бернарду и потрепал его волосы.       — Ч-что ты делаешь? — попытался отстраниться Маркс, краснея. — Ты мне всю прическу испортишь, — он стал судорожно поправлять выбившиеся пряди.       — Да ладно тебе, — широко улыбнулся Джон. — Тебе так даже больше идет.       — П-правда? Не врешь? — сконфуженно спросил Бернард, пряча свое лицо.       — Послушай, Берн, тебе стоило бы больше себя любить. Может ты не похож на других альф, но тебе и не надо быть таким же. Потому что ты особенный — ты — красив, уникален! — он похлопал Бернарда по плечу. — Поэтому высоко подними голову и посмотри, какое сегодня умиротворенное и безоблачное небо, расправь свои крылья. Ты должен гордиться своей индивидуальностью.       Плечи Маркса подрагивали от каждого прикосновения Джона, настолько эти касания были неловкими, непривычными. Хотя ему не раз доводилось спать с мужчинами, но почему-то только с Джоном все было в новинку. Странные мысли и чувства посещали его все чаще и чаще. С Джоном он мог улыбаться счастливо, сердечно, как никогда раньше не мог без сомы. С ним он забывал обо всех заботах, сплетнях, делах. Об этом застывшем мире.       — Индивидуальность? — без шуток спросил Бернард.       — Ну-у, это то, что отличает тебя от других людей. Как внешне, так и внутренне, — на последнем слове он приложил ладонь к сердцу.       Глаза Маркса заблестели в неподдельном восторге, он наконец улыбнулся. В районе сердца он ощутил приятную теплоту. Будь это прошлый Бернард, он бы забеспокоился и выпил двойную дозу сомы, но он давно перестал обращать внимание на это чувство в груди. Оно казалось ему добрым знаком, не несущим вреда, так как оно поднимало настроение и вызывало улыбку на его лице.       Бернард встал со скамейки и, выпрямив спину, гордо выговорил, подхватывая смех Джона:       — Я — уникальный! Ха-ха!

      Бернард снова сидел на их любимой скамейке. Растрепанные от ветра волосы лезли в глаза, а мятая рубашка и расстегнутый пиджак придавали ему неряшливый и печальный вид. Его красные, заплаканные глаза смотрели куда-то далеко за город, словно хотели разглядеть вдалеке знакомое лицо. Он поправил правый наушник и переключил песню на плеере. Протяжный мужской голос играл в голове, захватывая Маркса в омут, из которого уже нет выхода.       — П-постой! — отчаянно крикнул Бернард. — Как это, вы… улетаете? — слезы были готовы вот-вот хлынуть из его глаз.       — Прости, что не сказали раньше, Берни, — Ленина виновато опустила голову.       — Это отличный шанс начать новую жизнь, поехали с нами, — предложил Джон.       Бернард ошарашенно уставился на двоих. Он столько раз слышал от Джона про Дикие земли, даже был там один раз. Но чтобы остаться там навсегда… Жить до конца своих дней в мире, которого он не знал. Если он согласится, то пути назад уже не будет. Передумает ли Маркс или нет, жить как прежде он уже не сможет. Но… Он с надеждой взглянул на Джона. Щеки начали гореть. Бернард хотел крикнуть: «Да, с тобой, куда угодно!», но быстро прервал свои мысли, заметив, как Ленина нервно теребила край своего зеленого комбинезона.       Внутри что-то треснуло. Краска ушла с его щек, он стал бледным как мертвец. Бернард осмотрел картину целиком и сделал очевидный вывод — он будет лишним в этом путешествии. Джон и Ленина… Мужчина сжал кулаки до боли в мышцах и нахмурил брови. Все повториться. Живот скрутило, дыхание сбилось. Грохот. Что-то снова надломилось в душе Бернарда. Он был отвергнут Этим миром с самого начала, будет отвергнут и в Том. Он не хотел этого, только не Джон. Единственный человек, который принял его таким, какой он есть. Дал понять, что он уникален, что он достоин счастья. Но с Джоном ему теперь не быть счастливым, как прежде. Лучше уж он отпустит его — единственного и незаменимого — чем испытает это отчуждение снова.       — Спасибо за предложение, но я, пожалуй, останусь, — он вымученно улыбнулся. — Я… Думаю, что пока не готов оставить все.       — Берни... — вздохнула Ленина.       Джон сверлил Маркса серьезным взглядом, от чего того даже передернуло: «Неужели… заметил?»       — Вот, возьми на память, — Джон подошел к нему и протянул свой потертый старый плеер.       — Спасибо, — робко пробормотал Бернард, принимая подарок.       Как же он хотел расплакаться прямо сейчас. Высказать Джону все, что думает: «Джон, почему ты выбрал именно ее? Ты ведь постоянно твердил, что я особенный, так чем я хуже? Я, ведь я тебя…!»       Бернард громко сглотнул, чтобы подавить в себе бушующие эмоции, готовые вот-вот вырваться наружу. Он не покажет этих чувств. Потому что Джону они не нужны. Он сделал свой выбор. И как его настоящий и верный друг до самого конца, Бернард не будет рушить их счастье.       — Я… — сипло начал Маркс, — Удачного полета! Надеюсь, свидимся еще, — он вытянул ладонь для рукопожатия, но вместо этого Джон крепко обнял его и сказал: «Конечно, свидимся». Лицо Бернарда горело, то ли со стыда, то ли от подступающих горьких слез. Но отстраняться не стал, только крепче обнял его в ответ. Бернарду казалось, они оба понимали — это их последние объятья.       Бернард махал им с земли, когда те поднимались на ракету. И как только она пронзила небеса, обессиленно рухнул на колени и зарыдал. Он неразборчиво кричал, словно сам стал дикарем, глотая соленые капли и прижимая плеер к груди, как самое ценное сокровище в его жизни.       — Поэтому высоко подними голову и посмотри, какое сегодня умиротворенное и безоблачное небо. Расправь свои крылья… — сказал Бернард, устремляя взгляд в синеву. Сейчас, быть может, Джон тоже смотрел в небо. И хотя Там оно было другим, все равно оставалось одним на целую Землю. Такие разные, но так похожи. — Теперь, нет, Джон. Теперь нет, — Маркс прикрыл глаза и вдохнул запах свежей травы, которую так усердно скашивали эпсилоны. Глубоко в душе Бернард был рад, что Джон теперь не такой, как он. Больше не чужой, не один. Любим.       Но и Бернард больше не такой, как прежде. Плеер Джона, небо, скамейка, сад — все, что напоминало Марксу о нем, осталось с ним. И хотя теперь тепло, греющее душу, сменилось на болезненное жжение, после себя оно так же оставляло послевкусие тех мимолетных дней, когда он был переполнен нежными чувствами к Джону. Воспоминания о нем никогда больше не сделают его одиноким.