Дура!

      Многие в школе частенько видели Хосок в компании Мин Юнджи, вот только никто не понимал, что вообще могло их связывать.       Юнджи — девушка серьёзная, бесстрастная и умная, но не заучка. Красотой она не отличалась, однако что-то такое читалось в её суровом взгляде исподлобья, что заставляло всех мальчишек буквально сходить с ума. Невысокая, бледная чуть ли не до аристократизма, с широким простецким лицом, носом-кнопкой и маленькими глазками-льдинками.       Во всём она сохраняла упорядоченность и строгость, включая и одежду. Никогда в школе её не видели в шортах или юбке выше колена. Всегда она одевалась по форме, на тонкие ножки натягивала толстые чёрные чулки, а на шею вязала клетчатый бант. Волосы стригла как под топор — коротко и ровно.       Ну, а Хосок? Она на фоне Юнджи пышила несуразностью.       Наивная, глупенькая и до невозможности улыбчивая. Долговязая, не фигуристая, она всегда привлекала к себе внимание только по-детски яркими вещичками: скопищем разноцветных брелоков в виде зверят, браслетиками-фенечками, бисерными подвесками на чокере, глазастым единорогом на рюкзаке и бесконечным количеством значков. С таким внешним видом иначе как Дурёхой её не окликали.       Но Хосок, кажется, было всё равно. На уроках она подолгу глядела в окно, рисовала сердечки и рожицы на полях тетрадей, наматывала длинные пряди на кончик пальца и просто скучала. Юнджи бы не заметила в этой раздолбайке ничего особенного, если бы та сама однажды к ней не подошла.       — Ты же хорошо в точных науках разбираешься, да? — с места в карьер начала Хосок.       — Ну да, — ответила Юнджи без особого интереса. Во всех точных науках она была твёрдой хорошисткой, но не очень-то старалась в них преуспеть.       — Можешь меня подтянуть, а?       И Юнджи уж хотела бросить уже привычную ей фразу: «Учиться надо было раньше», — или что-то подобное, но под напором выжидающих глаз быстро сломалась.       Комната Хо была предсказуемо розовой и девчачьей. Стены и потолок обклеены плакатами с какими-то смазливыми мальчиками и худющими большеглазыми девчонками в мини-юбках. Кровать с помятым покрывалом была завалена подушками. Из каждого угла на Юнджи глядели пластиковые глазки мягких игрушек. В общей атмосфере приятной лености и небрежного бардака огромный книжный шкаф смотрелся совсем уж неожиданно.       О книгах Хосок говорила с куда большей охотой, чем о законе Ома или каких-то сложных алгебраических уравнениях. Девушка не забыла и похвастаться тем, что от корки до корки прочитала библию, заглядывая в писание всего лишь каждый день перед сном. А на вопрос Юнджи «Зачем?» лишь стыдливо пожимала плечами, мол, и сама не знает.       Юнджи и до этого знала, что Хо недолюбливают, но никогда не думала, что так сильно. Зачастую коллективная ненависть беспричинна: кто-то травит из зависти, а кто-то лишь идёт на поводу у всех остальных, и это не секрет.       Хосок не была дурой, в чём Юнджи удостоверилась сама, просто она была для всех слишком сложной, недосягаемой. От обиды она не плакала, не кидалась в драку и даже никому не жаловалась. Несмотря на все те гадости, что она слышала в свой адрес, Хо просто продолжала улыбаться всем назло. Народ, конечно, тыкал в неё пальцем ещё больше и ещё громче над ней подшучивал, но на фоне девушки они выглядели как обезьяны, вырвавшиеся из клеток.       Как-то раз Юнджи тихонько подсела к подруге, только что получившей результаты теста. Всё-таки в школе отметки для тебя значат очень много, главное на них не свихнуться. К сожалению, результаты оказались неутешительными.       Юнджи ждала раздражение и фразу: «Да и к чёрту всё, дура я и ладно», — но как же она недооценивала Хо.       Девушка спокойно положила лист перед собой, заточила карандаш и с привычной беспечной улыбкой спросила:       — Не могла бы ты мне помочь?       Юнджи не знала, что и сказать. Весь лист был исполосован учительской ручкой, и сложно было начать с чего-то одного. Тут кто угодно, потративший на учёбу столько сил, вышел бы из себя, но только не Хосок. Волновали её только знания, но не оценки. В первую очередь она трудилась для себя, а не для учителей или каких-то обезьян из школьного коридора.       Хотя родителей оценки дочери иногда волновали даже больше, чем она сама. С мамой Хосок созванивалась почти каждый вечер. Она работала где-то за границей и ежемесячно высылала дочери деньги. К концу нелёгких трудовых будней особенных мыслей не крутилось, а потому никаких вопросов кроме «Как дела в школе? Как оценки?» в голову женщине не приходило.       Отца Хосок Юнджи несколько раз видела в школьных коридорах. Уставший мужичок лет сорока, с длинным покрытым лёгкой сеточкой морщин лицом работал в их школе учителем литературы, и, по словам его учеников, был довольно строг.       Стоит упомянуть, что и его профессия вносила свою лепту в неприязнь окружающих к Хо. Девушкой она была начитанной и весьма сообразительной, но все отличия в изучении литературы всегда спихивали на отца. Юнджи от такой наглости коробило, а вот Хосок не унывала, мечтательно перелистывая очередную страницу какой-то книги.       А всё же недолюбливали её коллективно и искренне. Не знали чего ожидать, а потому и нападали первыми. Хотя, как нападали… Шкодили, будто и не в старшей школе учатся.       На переменах над Хо подшучивали с детским остервенением: дёргали за волосы, задирали юбку и кричали в спину «дура!» до тех пор, пока девушка наконец не обернётся. За обедом кто-то мог перевернуть её поднос или швырнуть смятой салфеткой, промоченной в соке или чае (Юнджи видела, как Хосок старательно отстирывала пятна с некогда белоснежной рубашки). На уроках от девушки все демонстративно отсаживались.       — Неужели ничуть не обидно? — спросила как-то Юнджи после очередного совместного занятия. Хо ненадолго задумалась, постукивая ручкой по столу.       — Обидно, — согласилась она.       — Тогда почему молчишь?       — А зачем об этом кричать? — с девичьей кокетливостью сказала Хосок. — Сейчас все только и болтают о том, что нельзя молчать, нужно орать во всеуслышание, и кто-то поможет и сделает всё за тебя. Наивно, не считаешь?       Юнджи молча уставилась на подругу. Только Хо умела рассуждать обо всём и ни о чём с таким воодушевлением.       — Что вот случится, если я расскажу отцу? Это их только больше раззадорит.       — И что же, оставишь всё как есть?       — Нет, — воскликнула она чересчур резко. — Я сильная. Я борец. Как мама, — добавила Хосок после недолгой паузы, и эти слова отозвались тёплой улыбкой на её лице. — Я не дам этим придуркам даже подумать, что их слова для меня что-то значат.       «Когда-нибудь эти идиоты сами захлебнуться в своём дерьме», — подумала про себя Юнджи.       — Мама говорит, что с улыбкой по жизни идётся легче. А ещё мне нравится, что она многих бесит.       Девушки рассмеялись.       Но всё же однажды Юнджи услышала от Хосок кое-что, чего от неё не ожидала. В здравом уме и трезвой памяти Хо бы точно подобное не сказала.       В тот вечер отец Хосок куда-то уехал, оставив всю квартиру на неё, и после занятий Хо решилась на отчаянный поступок.       — Не хочешь выпить? — спросила она, даже не подозревая как алкоголь скажется на её поведении.       Всегда говорливая девчонка после полбокала вина загадочно затихла, устремив осоловелый взгляд куда-то в угол. Личико её опухло, а движения сделались медлительными и неуклюжими.       В тот вечер что-то ударило им в голову раздеться. Хосок долго стояла напротив зеркала, разглядывая себя то с одной стороны, то с другой. Наконец она вздохнула и упала рядом с Юнджи на кровать. Самодельный ловец снов под потолком гипнотически качнулся.       — Я же на вид — ничего особенного, — заключила Хо, смотря на маленькую, едва налившуюся грудь, обтянутую тканевым лифчиком с узорами в виде клубнички, какие покупают мамы своим дочерям, только вошедшим в период пубертата. Такие ещё некоторые называют «пробными». Юнджи обычно такую безвкусицу презирала, отдавая предпочтение кроткому чёрному кружеву, но на Хосок топ выглядел вызывающе невинно.       — Ничего особенного, — кивнула Юнджи, не отводя от подруги взгляд. Лгала она безбожно и не краснела даже. Хосок была угловатой, худой, но красивой. Аккуратный носик, розовые щёчки, длинные пальцы; каждый изгиб её тела был строг и изящен. Хо словно сошла с какой-то картины, она — искусство.       — И на голос — ничего особенного, — продолжила Хосок поникши.       Юнджи пропустила длинные волосы подруги между пальцев, поражаясь их мягкости.       — И на голос, — вторила она, хоть голос у Хо был очень даже необычным для девушки. Звонкий, низковатый, с лёгкой хрипотцой он был всегда слышен в шумном школьном коридоре.       — Ну и дура же я! — воскликнула Хосок. — Кому я такая нужна?       — Мне, — недолго думая, заявила Юнджи.       Хо снова притихла, уставившись на Юнджи невидящим взглядом. Мин поймала себя на мысли, что ей уж очень хочется прикоснуться к чужой мягкой коже. Она провела чересчур узловатыми для девушки пальцами от ключицы до челюсти, как заворожённая глядя в тёмный омут глаз напротив.       — С чего ты взяла, что ты дура?       — Мне даже папа так говорит. Он считает, что я слишком легкомысленная.       Юнджи взяла в свои ладони девичье личико и засмотрелась. Щёки у обеих зардели.       — Какая же ты дурёха, — сказала Юнджи ласково и улыбнулась уголками губ. Хо лишь нахмурилась. Мин мазнула губами морщинку на её лобике.              Влияние Юнджи на жизнь Хосок нельзя было не заметить. Изменения становились явными постепенно, но действенно, и в основном эту заслугу можно было приписать именно характеру Юнджи. Девушкой та была волевой и сильной, но не в варварском плане.       Её мощь исходила изнутри, от самого сердца. Она верила в свою силу и заставляла поверить в неё других. С Юнджи считались, к её словам прислушивались, а мнение считали крайне весомым. Даже все те мальчишки с самомнением на уровне Бога отзывались о ней без уже привычного пренебрежения. Юнджи не приходилось ставить себя выше других, потому что все принимали её положение в обществе как должное и правильное. Зная это, Хосок шутливо называла подругу «серым кардиналом».       Юнджи не была инфантильной девчонкой-подростком. В своём юном возрасте она смотрела на мир здраво, с ноткой взрослого скептицизма. Взвешенность и приземлённость её характера не всегда была видна на первый взгляд, но крылась в каких-то мелких чертах. Например, девушка всегда считала домашние расходы, преуспевала в науках естественных и технических, потому что всегда рассуждала о стороне практической, а не теоретической, в тетрадях вела конспекты чисто и упорядоченно.       Прозвучит глупо, но даже во внешних чертах можно было разглядеть её нрав. Походка её была неспешная и размеренная, плечи всегда расправлены, а тяжёлый взгляд из-под ресниц устремлён в одну точку. Своим элегантным напором она походила на статную даму благородных кровей, сошедшую со страниц английского романа.       И всё же рядом с Юнджи Хосок чувствовала себя как за каменной стеной, в безопасности. Может Мин и не была грудой мускул, способной уложить на лопатки кого угодно, но она была влиятельной и надёжной. Школьным хулиганам хватало одного её презрительного взгляда, чтобы заткнуться и исчезнуть из её поля зрения.       — Спасибо, — мягко улыбаясь, говорила всегда Хо.       — Не понимаю, о чём ты, — качала головой Юнджи.       Мин действительно была доброй и любящей, вот только не проявляла эти качества в классическом понимании. Она не кричала о своей ласке, стремясь получить чьё-то мнимое одобрение, а любила тихо и молча. Девушка всегда заботилась о Хо, оберегала, и её улыбка была лучшей наградой.       Хосок Юнджи почти насквозь видела, но не из-за собственной бесцеремонной проницательности, а лишь потому что Мин позволила ей себя разглядеть. Никто не смел лезть девушке в душу, а вот Хосок она почему-то сама впустила.       За леденящим взглядом Юнджи таилась звенящая пурга, в которой легко можно было затеряться. Хосок ей не противилась, не сопротивлялась, а кружилась в снежном вихре, поддаваясь порывам неспокойного ветра.       Чон иногда казалось, что никого, кроме неё у Юнджи и нет. О себе та не особо распространялась, а Хо лишний раз давить на больную мозоль бессмысленными расспросами не хотела. Она понимала, что Юнджи сама поймёт, когда будет готова открыться. Случиться это может не сегодня, не завтра и даже не через год. А может что-то взбредёт ей в голову совершенно спонтанно, когда никто не будет ожидать, уж как-никак однажды она выдала короткое откровение.       То был уже поздний вечер, но Хо потеряла счёт времени за очередной книгой.       У Юнджи комната тёмная, холодная, даже скучная. Мебели мало, да и та вся монохромная. Ярким пятном на общем фоне выделяется только цветущий кактус. Однако Хосок не могла назвать место уютнее, чем дом подруги. Царящей тишиной и покоем комнатушка напоминала крохотный читальный зал, где Хо может уединиться с книгой в любое время суток, и её никто не потревожит.       Юнджи стояла у окна, бесстрастно глядя на прохожих. Между пальцев она сжимала сигарету и задумчиво пускала ввысь сизые облака дыма. Всё же курение — один из немногих её недостатков.       — Глупо это всё, — пробормотала она себе под нос тихим хрипловатым голосом. Иной раз девушку настигала необъяснимая тоска, которую она выражала коротким словом «глупо».       — Вот что ты куришь — действительно глупо, — нахмурилась Хо.       — Скоро брошу, — отчеканила Юнджи, стряхивая пепел в жестянку из-под кофе. Обе девушки понимали, что эти слова — чистейшая ложь.       — Закрой окно, а то у меня пальцы скоро в ледышки превратятся.       Юнджи выпустила последнюю струю серого дыма, растворившуюся в воздухе в считанные секунды, потушила сигарету, бросила окурок во всю ту же жестянку и наконец закрыла окно.       — Я у мамы сигареты ворую, — не отрывая глаз от горки пепла в жестяной банке, вдруг выдала она откровение. — Знаешь, не из детского такого энтузиазма, вроде: «Если я заберу сигареты, то она перестанет курить», — а так… — Девушка многозначительно замолчала, но слова требовали продолжения.       Хосок в такие моменты встревать не смела, сидела себе смирно и вслушивалась, боясь спугнуть весь настрой подруги лишним словом.       — Просто она только так на меня внимание обращает, — угрюмо подытожила она.       И больше слов и не требовалось. Хосок понимала, что даже самому сильному человеку нужна минута слабости и простая человеческая поддержка.       Обнявшись, они с Юнджи провалялись в кровати ещё несколько часов, пока мобильный Хо разрывался от звонков отца.              Часто такое бывает, когда чувствуешь беспокойство почти без причины. Одолевает непонятная рассеянность, всё из рук валится, и во всём ревностно ищешь подвох. Так случилось и с Юнджи в тот день. Что-то предостерегающее, как наваждение, скреблось внутри и не зря.       В тот день она прождала Хосок куда дольше обычного, что послужило дровишками в топку её раздражения. А когда Хо наконец появилась её беспечная улыбка стала последней каплей.       Слово за слово и через несколько секунд обе уже и забыли из-за чего началась ссора. Обе вспомнили все мыслимые и немыслимые косяки друг друга, всё о чём хотели забыть и за что клялись прощать. Вне себя от злости Юнджи хотела выкрикнуть что-то невозможное грубое, но в последний момент сдержалась:       — Ну и… Дура!       Хо отпрянула, как от огня, и смятение в её глазах Юнджи никогда не сможет забыть. От страха Хосок задрожала, как бывает на грани истерики, однако ни слезинки она не проронила.       — Пошла ты к чёрту! — крикнула Хосок в наступившей тишине и со звонким шлепком отвесила Мин пощёчину. То был первый и последний раз, когда она её ударила.       Юнджи замолкла, потирая горящую щёку. Хосок, сжав трясущиеся руки в кулаки, стояла напротив неё и с каждой секундой краснела всё сильнее. Губы сжались в плотную нить, грудь вздымалась и опускалась, вздымалась и опускалась, а глаза бегали из стороны в сторону. Она так много хотела сказать, прокричать, чтобы о её обиде услышали все, но не решалась.       Наконец она разрыдалась и убежала, не оборачиваясь.       В тот вечер Юнджи заперлась у себя в комнате, как всегда никому ничего не рассказав. Задёрнула шторы и завалилась на кровать. Теперь в темноте хотелось сидеть вечно; дымить и дымить, пока она не отхаркает свои лёгкие. Самой ведь плохо, сама неправа, но дело принципа — раз уж встала на своём, то стой до конца. И тут уж не важно, что нос распух и слёзы по щекам катятся. Юнджи упёртая, как баран.       «Мне на тебя вообще-то не пофиг», — засветилось в темноте на экранчике телефона сообщение от Хосок.              Кто-то бы осмелился назвать их судьбы трагическими, одинокими, однако девушки уже друг в друга вросли основательно, переплетя жизни на первый взгляд противоположные, но на самом деле до боли схожие.       Обе они разваливались. Когда Юнджи держала в руках мягкое светлое личико девушки, то всё страшилась, что, сними та свою маску, просыплется сквозь пальцы, как песок. А Хосок всё боялась что железный стан Юнджи пожрёт губительная коррозия.       Но теперь они были друг у друга и того трепета, что теплится в их сердцах, никогда не передать словами. Друг у друга они научились любить, дорожить, признавать ошибки и прощать. Их путь только начинается, и пусть они сами выстроят свою дорогу к доброму, светлому, вечному.       Они уже давно больше, чем просто подруги, больше чем просто влюблённые. Они — единое целое: одна душа и одно сердце на двоих.       Пусть для всех остальных их связь так и останется загадкой.