Фриск любит, когда...

Фриск любит, когда Чара утром приходит к ней. Чара — сова. По утрам она похожа на сонного минижела, клюющим носом прямо на ходу. У них большой, светлый дом, у каждого своя комната, кроме, вероятно, Санса — Санс спит везде, всегда и иногда пугает Чару своим нахождением там, где быть ему не положено. У Чары два будильника стоят на шесть утра, которые находятся около кровати и на тумбочке рядом с дверью, ибо иначе она вырубится прямо около первого. Фриск же всегда просыпается сама, но лишь потому, что дышать становиться тяжело — так и не проснувшись, Чара всегда заваливается рядом с ней, обвивая чужое тело своими тонкими руками. Это стало чем-то вроде утреннего ритуала: прикасаться кончиками пальцев к розовой ладони, наблюдая за ярким контрастом между ними: у Фриск смуглая кожа, со шрамами лишь по ее неуклюжести, становилась более темной на фоне светлой, как лист бумаги, с видимой сеточкой голубоватых вен, кожи Чары. Рука у нее, как обычно, невероятно холодна для человека, который круглый год спит под толстым одеялом, но Фриск привыкла — Чара всегда холодная. Это ведь лишь небольшой дискомфорт за то, чтобы иметь возможность прикоснуться, а не пройти насквозь. Встают они уже вместе — Фриск приходиться буквально затаскивать названную сестру вместе с собой в одну из ванн, по пути сталкиваясь с Ториэль. Та тоже всегда была не одна и несла в руках Санса. Они обменивались смешками и расходились кто куда. (Иногда мама любит шутить, что, если бы они были людьми, то Санс и Чара определенно были бы дальними родственниками. И как бы эти двое не старались поддерживать нейтрально-положительные отношения, на этих словах нет-нет, но дергались. И пока те переглядывались, Ториэль подмигивала хихикающей дочери, шепотом добавляя, что в самой Фриск есть что-то от Ториэль. Фриск надеялась, что этим «чем-то» были гены. И что, став старше, она станет такой же высокой и сильной, как мама. А то, пока что все попытки поднять Чару обвенчались разве что провалом.) Фриск любит, когда Чара проявляет свою детскую сторону. Чаре было всего десять, когда провалился план. Чаре было десять слишком долго, чтобы насладиться детством — воспоминания давили на нее, Фриск знает. Помнит, как журчал ее голос, рассказывающий историю о глупой принцессе и наивном принце, в ночной тиши комнаты отеля. Ее голос убаюкивал, оставляя даже на проваливающемся в дрему сознании каждое слово, сплетающимся в грустное воспоминание. Прошли десятки лет, а может даже столетие — Чара узнавала что-то новое до сих пор, спустя шесть лет, что-то, что другие дети считали чем-то само собой разумеющимся. И наоборот: Чара знала то, о чем ее ровесники (Фриск старается не думать, что, фактически, Чара намного старше, чем кажется, и именно она «младшая дочь» в семье) даже не задумывались. Фриск была той, кто рассказывал все Чаре: что, зачем, каким образом. Иногда Фриск впадала в ступор от ее вопросов (а иногда от блестящих любопытством глаз, направленных прямо на нее), не зная ответа, и потому засиживалась в библиотеке, а если ответа не было и там, то лезла в интернет. Чара тоже не оставалась в долгу: Фриск было не особо интересно бытье прошлого, но прошлое Чары — вполне. Не самая плохая сделка, которая была между ними. Фриск любит, когда Чара взбалмошно зовет за собой в Подземелье. Это место долгое время было домом Чары — это место за короткое время стало родным для Фриск. Они всегда сбегают утром, прихватив заранее собранные рюкзаки: пару теплых свитеров, сделанных Ториэль, зонтик (периодически Фриск забывает положить его с собой, но совсем не сожалеет об этом, когда Чара с ворчанием прижимается к ее боку, чтобы ни одна из них не намокла), и немного еды. Чуть ранее полудня они всегда добирались до начала руин, где была могила Чары. И всегда, каждый раз, находили там Флауи — он мог спать, мог корнем придерживать небольшую лейку, поливая лютики. (Ее однажды принесла Фриск — тогда, помнится, Чара отвлеклась на Монстркида, все это время кравшегося за ними, и Флауи был готов призвать свои дружелюбные пули от того раздражения, когда Фриск притянула эту самую лейку. Спасло девушку, видимо, только сама необходимость подобного, и, конечно, вернувшаяся Чара.) Фриск нравилась одна из пещер Вотерфолла — широкая, с сотней сияющих камней на потолке. Они часто останавливались в ней по пути в (да и из тоже) Руин, опустив отдохнуть ступни в прохладную воду. (Ториэль частенько ругает их за подобное: бывает, спустя сутки они обе сваливаются с простудой, словно сговорившись. Они клятвенно обещают больше не делать так, а потом снова все по кругу.) Фриск знает, что поле эхо-цветов когда-то было горячо любимо Чарой — если постараться, найти самые дальние, скрытые, до которых никто не додумается добираться, можно услышать сохранившиеся голоса прошлого. Там звучал тихий смех, который Фриск могла узнать из тысячи, и, чуть приглушая, звонкий, но неразборчивый, крик Азриэля. Довольно часто они теряли чувство времени в Подземелье, засиживаясь до поздних сумерек, и тогда за ними приходил Санс. Фриск хихикала, наблюдая, как Чара зарывалась в лютиковое поле, делая вид, что спит, а Санс тяжело вздыхал от ее ребячества. Флауи хлопал ее по лицу своими лепестками, Чара морщилась, но упрямилась, не желая возвращаться, пока дело не входила Фриск. …Кто, кроме нее, вообще знал, что Чара боится щекотки? Фриск любит, когда… Чара находится здесь и сейчас, дышит, смеется, живёт. Фриск может дотянуться до ее рук, понять, что это не сон — а кошмары, где Чара остается где-то там, под землей, в окружении лишь корней и червей

так и остаются просто кошмарами.