Контраст

Она сидит напротив меня. Показывает мне тетрадь и с гордостью демонстрирует исписанные похожими друг на друга, немного кривоватыми буквами разлинованные листы. - Вот. Я уже могу писать! – для неё это радость. Для меня тоже. А ещё мне страшно. Эта тетрадка в линейку исписана рукой не ребёнка. Моей собеседнице девятнадцать. Страшно же мне от того, что в стране, где каждый имеет право на бесплатное среднее образование, есть такие, как она. Когда неделю назад мне позвонил знакомый батюшка и спросил, нет ли у меня букваря, я опешила. Есть. С первого класса храню как память о советских учебниках, но никогда не думала, что по нему ещё кто-то будет учиться. Воистину, «человек предполагает, а Бог располагает». - Здорово! Буквы очень ровные. У тебя хороший почерк, - а что ещё сказать? Она сидит напротив меня. - Я уже почти весь букварь изучила! - Лера показывает мне тот самый букварь, который я отыскала в своих закромах с закладкой, отделяющей примерно две трети книги. - «Двадцать две буквы за неделю», - прикидываю я. Отчего-то тянет сравнить с моей школьной программой. Но ведь мне было семь, а ей… Естественно, она усваивает информацию быстрее. - Мне Зинаида Павловна показывает буквы. Тут по слогам читать очень удобно, - мне демонстрируется текст в два абзаца. Для меня - даже не текст, для неё - высшее образование. Она сидит напротив меня. Я не знаю, о чём с ней говорить. Зато отчётливо понимаю, как мне повезло. У меня было то, чего никогда не было у неё: родители, детский сад, школа, вуз, работа, которая позволяет платить за квартиру и не голодать… Вспоминаю то – первое недоумение: «Как девушка в таком возрасте не умеет читать?». - Мы сбежали с детского дома под Псковом. Я и ещё девять ребят. Нас не успели начать учить. Прикидываю в уме. Если их не начали учить читать по советской программе… Меньше семи лет от роду. Между тем, она продолжает рассказывать, как что-то само собой разумеющееся: - Чтобы мы не просили есть, нас пичкали снотворным. Мы целыми днями спали. Нас тогда десять человек сбежало. Добрались до Москвы. Там было лучше. Много мест, где можно поесть и согреться. Моя сестра попала в аварию. Ну, это я называю её сестрой… - поясняется в ответ на мой взгляд. Представляю, какие у меня сейчас глаза. Ей не нужно моё сочувствие. Она всё это давно пережила. Это мне хочется плакать, а для неё всё это – прошлое. - Маше повезло. После больницы её удочерили. Она сейчас живёт с папой и мамой в Москве. А я приехала сюда. Она сидит напротив меня. Я пододвигаю к ней печенье и бутерброды. - Налить ещё чаю? - Да, - ещё бы она отказалась! Пока я встаю, чтобы пройти за чайником, она задаёт самый важный для себя вопрос: - У тебя, случайно, белых туфель нет? А то мне скоро выдадут паспорт, и мы пойдём подавать заявление. У меня туфель нет, - Лера макает в чай печеньицу и с удовольствием кладёт её в рот. - У меня нет. Да, и размер у меня маленький, - не вру, нога - тридцать четыре с половиной. – Но Лена этой осенью выходила замуж. У неё должны быть и платье, и туфли, - говорю, а сама решаю, что нужно будет после зарплаты сходить с Лерой в магазин и купить ей пару удобной белой обуви. Всё-таки свадьба… Она сидит напротив меня. Я могу лишь поражаться тому, сколько в своей жизни она видела зла и добра: воспитатели в детском доме, морившие голодом детей; приёмные родители подруги, которую Лера называет сестрой; подвалы, не согревающие в стужу; люди, протягивающие кусок хлеба или отказывающие в этой мелочи; старшие бомжи, не бывающие трезвыми, но защищающие девочку от растления; работодатели, гнавшие бесправную девушку прочь, не заплатив за работу; теплая вода в общественной бане, согревающая только тело; парень, полюбивший встречнную «Золушку»; будущая свекровь, взявшаяся бегать по инстанциям, чтобы восстановить свидетельство о рождении и добиться выдачи паспорта; гостевой домик монастыря, в котором она проживает до свадьбы… Она сидит напротив меня. Я старше её почти в полтора раза. У неё молодое лицо, девичья угловатая фигура и старые глаза.