In vino veritas, in aqua sanitas

Кабачок «Коринф» пустовал. Матлота и Жиблота — официантки — спустились на первый этаж и скоро скрылись с глаз хозяйки, скользнув с улицы Сен-Дени в сторону рынка. Этот тихий майский вечер не обещал посетителей: кому охото сидеть в Париже, когда предместья цветут, а радушно-душные трактиры у застав переполняются музыкой и танцами? Старая кабатчица сама протёрла пару столов у окна и так и остановилась с тряпкой, увидев приближающихся по переулку людей. Сомнений не было — это шли студенты. Тётушка Гюшлу тут же сбегала за бутылкой своего фирменного разбавленного вина и расставила поаккуратнее стулья у дальнего стола. В этот же момент на первом этаже скрипнула дверь, и на лестнице послышались шаги: — Модет, мы де вовремя? — спросил первый, явно простуженный голос. — Если мы приходим в «Коринф» не вовремя, значит «Коринфа» нет, — ответил ему второй. — Хозяйка, вина! Как мы знаем, вино уже поджидало, так что, стоило друзьям подняться и войти в комнату, как тётушка Гюшлу тут же подскачила к ним с ловкостью старой кошки и предложила стол у единственного на этаже окна. Студенты согласились, кабатчица поставила бутылку на стол и скрылась в коморке, из которой вышла через минуту с двумя бокалами и крошечной тарелочкой сыра и хлеба. — Дет-дет, я де буду вино. Пдинесите мне будылочку минедальной воды, и я буду покоен. — Это что-то новенькое, Жоли! Неужто ты променял сладострастного Диониса, со всей его пьянящей и развращённой прелестью на воды Стикса? Вот уж не поверю! Как можно сравнивать Фальстафа с Генрихом и выбрать короля? Уж вы, друг мой, предпочитающий вину конституцию, а конституции революцию, не можете так поступить! — Это, додогой друг, сведшенно допрасное обвинение. Дело в том, что я дедавно узнал, о деобыкновенных звойствах этой воды — ода очищает организм и ускоряет выздоравление, что для меня, в моём-то положении, лишним дикак де будет. Кабатчица тем временем вынесла небольшую бутылку прозрачного стекла, со дна который весело поднимались пузырьки, и удалилась со своей тряпкой к бильярдным столам. Грантэр не стал провожать её взглядом и сосредоточился на откупоривании винной бутылки. — Молодое, разбавленное — отвратительное. Однако, уж лучше оно, чем вода. Вину я верю, а ей — ни капли. — Ты дичему де ведишь, Грантэр, — отозвался Жоли, наполняя солоноватой и пузырящейся, как морская волна, водой, плохо промытый стакан мутного стекла. — Не ведишь в пдавду, в свободу, в медициду и даже, даже! — в мидедальную воду. — У меня есть на то основания! Правда слишком однобока, чтобы перед ней преклоняться; она есть только портрет, неспособный передать полноты образа и характера реального человека. Глядя на выписанную Франсуа Клу Медичи нельзя знать, что она — мать Варфоломеевской ночи. Медицина же бессильна, ведь люди всё ещё подвержены болезням и по-прежнему смертны. — Contra vim mortis non est medicamen in hortis, — возразил Жоли. *Против силы смерти в садах нет лекарства (лат.) — Пусть так, да и, что есть смерть? Горсть пепла в руке тени… А вода? Вода-водой и, всё же: ab aqua silente cave! *Остерегайся тихой воды (лат.) Грантэр с презрением оглянул свой стакан и, минуя его, приложился к горлышку бутылки: — А, истина, как и прежде, только в вине, — на минуту он замолчал и искрящимся, словно хмельное пламя уже пробрало его до самого дна души, взглядом окинул часть улицы, видную из окна. Жоли допил первый стакан и теперь пристально разглядывал отражение своего языка в мутном стекле, тщетно выискивая хоть какие-то изменения. Оторвавшись от этого занятия и наполнив стакан вторично — на этом запасы минеральной воды тётушки Гюшлу истощились — он всё же обратился к Грантэру: — Положим пдавда де всегда полда, а медицида ещё де достигла своего пика, до ты ничего не сказал о свободе. Деужели пребывадие в дашем кдужке даконец-то возымело на тебя действие? — О, нет, дорогой Жолллли! Не бывать такому, чтобы я, бескрылый, начал верить вашим лозунгам. Liberte, Egalite, Fraternite… Ведь кто такая Свобода? Любовница Революции. То они сойдутся, то разойдутся, точно Тристан с Изольдой. А толку в этом да, хотя бы для меня? Что при конвенте, что при Буанопарте, что при Луи-Филиппе — всё одно. Лишь бы в «Коринфе» погреба не пустили. — Де мде тебя переубеждать, если уж Анжольрасу это де под силу, до только ты де прав. Как бы дежимы не связывали Францию, дарод деукротим. Vincit amor Patriae *Побеждает любовь к Родине (лат.) — Если уж ты меня переубедить не можешь, то уж я тебя смогу. Оставь Лету и уступи Дионису, твой стакан пуст, моя бутыль полна, так не станем же с этим мириться. Равенство и Братство, говоришь — изволь доказать на деле! Окончив свою речь и не получив решительного отказа, Грантэр потребовал ещё одну, спешно принесённую бутылку, и торжественно вручил её Жоли. — Я пью за всех очаровательных крылатых мечтателей, к коим сам не принадлежу и принадлежать не могу, — бросив взгляд в окно, произнёс Грантэр. В глазах его всё плясала искра какой-то мысли, мрачной и пространной, как предчувствие. — За Францию! — торжественно окончил согретый вином и оттого совершенно здоровый Жоли.