Франция, Париж, 1940 год
Грузная мелодия, бьющая по ушам, пронзает воздух и я невольно вздрагиваю. Чьи-то хрупкие руки скользят вдоль моей груди, затем чужие холодные пальчики, пахнущие спелыми ягодами винограда, проходятся вдоль моей щеки, заправляя тонкую светлую прядь за ухо. Мне приходится разлепить веки. Все как будто бы в дыму, плотном дурмане, что выбивает из твоей головы все связные мысли, оставляя после себя лишь липкое обволакивающее желание, слишком постыдное и неправильное, но об этом ты задумываешься только к утру. Дама, что улыбается мне своей самой слащавой, похотливой и, несомненно, лживой улыбкой, медленно отходит назад, к небольшой сцене, покачивая угловатыми бедрами, что выглядывали из-под тонкой полупрозрачной красной ткани, расшитой по краям мелкими золотистыми бусинками. — Мистер Элрик… Ее губы, жирно намазанные толстым слоем помады, кривятся сильнее. Столь отвратительное зрелище ну никак не вяжется с тем томным голоском, что, словно мед, льется из этих обезображенных косметикой уст. — Сегодня я танцую исключительно для вас. А завтра? Я тихо усмехаюсь, закинув руки за спинку небольшого диванчика, обшитого плотной бархатной тканью, такой мягкой и приятной на ощупь. Но меня внезапно передергивает: сколько тут сидело до меня? И что они делали? Мерзость. Та самая, что граничит с тягучим наслаждением, кое могут доставить барышни борделя Бель де Нюи. — Я польщен. Тяну губы в ответной улыбке, такой же неправдоподобной, слащавой, и ее это устраивает. Она шагает на небольшую сценку, кулисы которой были скрыты за бордовыми плотными шторами, изредка покачивающимися то ли от сквозняка, то ли от быстрых шагов официантов и полуголых дам. Девица разворачивается на месте и выставляет свои филейные части вперед, демонстрируя изящество изгибов собственного тела. Множество подвесок и цепочек звякнули, стоило ей дернуть плечами и нагнуться ниже. Упругие груди маняще выглядывают из-под хорошенько затянутого корсета, обшитого атласными лентами кровавого оттенка и тонким кружевом цвета самой темной ночи. Каблучки звонко цокнули о дубовую поверхность пола, утонченные пальцы прошлись вдоль бедра, медленно стремясь вверх, минуя талию. Глаза мои неотрывно следили за девичьей кистью, за тем, как барышня сжимает собственную грудь, при этом сверкая слегка желтоватыми зубками, растягивая губы в очередной неприятной ухмылке. Внутри меня заискрило. Она медленно движется в такт музыке, очерчивая кончиками пальцев каждый изгиб своего хрупкого тела. Несколько алых перышек, что являлись украшением ее незамысловатой прически, дрожали от резких движений хозяйки. Очередной глоток горючего напитка и перед глазами расплываются эти соблазняющие формы, музыка льется сбивающим с толку потоком. Искра вспыхивает, и внутри разгорается пламя. Внезапно осознаю, что дамочка давным-давно не мельтешит перед глазами. Ее липкие губы блуждают вдоль моей шеи, размазывая помаду по горячей коже, чужие колени стискивают мои бедра, а горячие пальцы сжимают пульсирующую плоть сквозь ткань темных штанов. Я громко выдыхаю, утыкаясь лбом в острое плечо, провожу кончиком носа по бледной коже. В легкие врывается едкий дурман. Пахнет слишком сладкими, приторными и, наверняка, дешевыми духами, парочкой бокалов виски и тканью, грязной, пропитанной потом и спермой. — Продлевать будем? — шепчет мне на ухо девица, но в голове гул. Черепная коробка раскалывается от этих звенящих отголосков. Я неуверенно киваю, при этом случайно мазнув губами по бледному плечу. Девушка тихо смеется, уже пробираясь тонкими пальцами под ткань штанов…***
Неужели именно так пахнет этот мир? Нет… Есть запахи похуже.***
Слышится ужасающий звук пулеметной очереди, который тут же приводит в чувство. Внутри вскипает кровь, подогреваемая адреналином, расширенные от страха глаза сейчас видят четко и подмечают возможные пути отступления. Чертовы фашисты… Идут не спеша, будто у себя дома, сжимают в руках автоматы. Они усмехаются, смотрят свысока. Эти красные повязки на их рукавах виднеются особенно четко. Позади слышится щелчок: я вздрагиваю и оборачиваюсь. Дуло револьера утыкается мне в висок и я, вторящий голосу своего не совсем здравомыслящего в этот момент разума, с размаху выбиваю из рук фрица оружие, после, не теряя ни секунды, одариваю пинком в бок. Тот падает, а я бегу, покидая место своей возможной смерти, прикрывая голову руками. Позади смеются, надрывно хрюкая, стреляют, целясь исключительно в ноги, ведь они хотят криков, стонов и зрелищ. Я бегу, не разбирая дороги, ища взглядом оружие, которым мог бы защитить свое жалкое естество, но перед глазами лишь трупы. Беззвучно кричащие в предсмертной агонии лица невинных людей, что закатили глаза, видимо, более не желая видеть того ужаса, что сейчас тут творится. Я бегу дальше, но внутри меня все сжимается от отвращения: дождевая вода под ногами давно смешалась с алой жидкостью и песком, превратившись с бордово-сероватую грязь, что прилипала к подошве, цеплялась за меня. Я, вдыхая с каждым разом все сильнее от усталости и изнеможения, старался не сбавлять темпа. Смердит трупами, кровью и смертью. Отныне так пахнут улицы некогда славного города Париж. Спотыкаюсь и падаю, обреченно выдыхая. Руки утопают в алых сгустках, одежда мокнет и неприятно липнет к коже. Я все же из последних сил пытаюсь подняться, но меня грубым пинком в бок заставляют упасть наземь и затихнуть. — Nimm dir Zeit, Schwein¹, — я вздрагиваю от этого хриплого голоса, такого громкого и оглушающего. — Du wirst hier sterben! ² Я чувствую, как горячие слезы текут по моим щекам, как грубая подошва жмет меня к земле. И я улыбаюсь. Я не сумел вернуться домой, к Алу. Я не сдержал обещание. Но сейчас же эта пытка закончится, да? Да… Я ведь заслужил именно такой смерти за свое бездействие. — Muntere uns am Ende auf ³, — смех гортанный, такой громкий и противный, словно хрюканье. Я не понимаю слов, но злость вскипает во мне. И все же я не смею пошевелить и пальцем. Нет, сейчас все закончится. Все закончится… — Vous nous amusez vous-même à la potence, salaud! ⁴ Очередная пулеметная очередь, от звука которой я жмусь к земле, чувствуя, как лицо утопает в кровавой жиже. Фашист, что до этого возвышался надо мной, теперь лежал рядом, глухо постанывая от боли: его ноги обстреляны, из дыр сочится кровь, заполняя этот адский бассейн до краев. Вновь звуки выстрелов, но уже в другой стороне. Солдаты, облаченные в темные одеяния, что разбавлены красными вставками, вопят от неожиданности, отстреливаются, но все бестолку: их застали врасплох. Теперь тела нацистов падают наземь, рядом с теми, кого они сами же лишили жизни. Я все также жмурюсь и жмусь к земле, прикрыв светлую макушку руками. Меня хватают за плечо. — Se lever ⁵, — уже спокойно, но настойчиво звучит над головой. Меня трясут и тянут кверху. — Nous devons sortir d'ici! ⁶ Я не понимаю, я ничего не понимаю… Не понимаю! Еще пара рук хватается за меня и, наконец, я вижу своего спасителя. Голубые глаза отчетливо виднеются на бледном лице мужчины, чьи тусклые волосы цвета темного каштана, сальные и влажные, тонкими прядями спадают на широкий лоб. Густые брови сводятся к переносице, жилки играют. Он взвинчен, но дает мне прийти в себя. — Убили их… Ни в чем неповинных… Внезапно неизвестный вздрагивает. Черты его лица смягчаются. Он крепко сжимает мое плечо. — Идем, — внезапно произносит мужчина, пусть с жутким акцентом, но я понимаю! — Я помогу тебе. Ну же. Страх растворяется и меня наполняет чувство легкости. Я все также ступаю по алым лужам, сам же истекаю в чужой крови. Повсюду также утопают трупы, слышится вой и вопль вперемешку с выстрелами. Но я понимаю: вот оно — мое спасение.***
До встречи с Люком я был жалким неотесанным пьянчугой, что падок на лишний бокал виски и округлые бедра девушки, имя которой на утро я и не вспомню. Я прожигал остатки дней своих в кабаках и борделях, упиваясь алкогольными напитками, что выжигают изнутри гортань и душу. Сжимая филейные части очередной красавицы, я пытался забыться в чужих объятиях, отвлечься от душераздирающей боли и всепоглощающего отчаяния. Золото глаз тускнело, светлые волосы блекли. И я растворялся в этой серой толпе. Также, как во мне растворялась надежда. Но меня, кажется, вывели к свету. К лучам спасительного Солнца, к его мягким прикосновениям, что залечивали душевные раны… Нет, я ошибся. Это было адское пламя. И я вновь горел.***
— Помоги Сопротивлению, — на ломаном английском цедит мужчина, некогда представившийся мне, как Люк Годьен, — а я помогу тебе. Чем же? Дождь давно закончился, но я, покосившись вниз, разглядел свое отражение в блеклой поверхности лужи. Осунувшееся лицо, слишком серое, и золотистые глаза давно перестали гореть, отныне мигая на солнце, словно заржавевшая медь. Жалкое зрелище. Как я мог так долго утопать в отчаянии и алкоголе, зная, что меня ждут, там, в моём мире? Разве я имел право жалеть себя? Умирать, в конце концов?! — Почему я? Я ведь так жалок. Ты спас меня, Люк. Вытащил из этого болота, не дал утонуть в этом кровавом месиве и своем собственном унынии. Почему? — Я вижу проблеск, — хмыкнув, заламываю бровь, не понимая, о чем речь. — Твои глаза потухли, и не ты один давно отчаялся. Но, — Годьен усмехается, вновь хватая меня за плечо, как тогда. — В отличии от остальных, ты имеешь слабый проблеск. Он там, внутри тебя. Дай искре разжечься. И выжги этих ублюдков своим пламенем. Он крепко стискивает плечо, и я ойкаю. — Ты прав. Черт… Как же ты прав. Люк усмехается и пихает мне в грудь автомат. Я неловко сжимаю в руках уже остывшее оружие. — Не подведи меня, сопляк.***
Здание старой бойни в квартале Ла-Виллет выглядит грозно и таинственно, скрываясь за прозрачной пленкой тумана в ночи. Некогда тюрьма для трупов животных, после же — для заключенных, что не угодили гордым австрийцам и поэтому гнили, скованные в проржавевших цепях. Но минуло и это время. Отныне же — это Штаб Сопротивления, что скрывает за своими каменными стенами беглецов, писак, крестьян и просто тех, кто не намерен терпеть нацистский террор. Багровый камень, что когда-то впитал в себя алую кровь, людскую или же нет, кто б знал, шуршит под подошвой. Но я внезапно останавливаюсь и оглядываюсь. Цепи, покрытые ржавчиной, тихо покачиваются из стороны в сторону; на их концах висят крюки, наверняка такие же острые, как и прежде, устрашающе звенят, изредка стукаясь друг о друга. Белая дымка вновь наполняет пространство, сверху скрипят деревянные балки. День сменяется ночью, а вокруг все остается прежним. Я все также одинок среди огромной кучки несогласных, чьи предплечья сжимаю голубые повязки со знаком Сопротивления. Так во имя чего я борюсь? Рядом со мной чужие мне люди. И я в чужой стране. Мой дом там, на той стороне. Но брат… Нет, я должен. Ведь я и так жалел себя слишком долго. Я должен вернуться домой. — Эдвард, — негромко произносит Люк у меня за спиной на привычном французском. И я понимаю. Пришлось понять. — Идем. У меня есть кое-что для тебя. Я уверенно следую за Главой, как следовал полгода назад. Впереди маячат широкие плечи и ровная спина, обтянутые бледно-голубоватой тканью плаща. Мы заходим в коридор, длинный и темный, что освещается лишь проблесками луны, которые сочатся сквозь узкие арки. Тут запах скудный, забивающий легкие, но вполне привычный. Подвальная дверь скрипит и мы скрываемся в темноте. Тусклая лампочка изредка мигает, освещая малую часть небольшой комнатки. Я оглядываюсь. Все тот же серовато-багровый камень, все те же старые деревянные столы, что держат свои столешницы на честном слове, ножки которых скрипят под грузной тяжестью книг, оружия и боеприпасов. Несколько человек тихо переговариваются в углу, скуривая очередную пачку сигарет, даже не взглянув в нашу стороны. Мы движемся к другой комнатке, еще более маленькой, и я чувствуя, как в легких заканчивается место: влажная пыль забила их, не оставляя и шанса вздохнуть полной грудью. — Люк? — недовольно цежу я, вглядываясь в глубь маленькой комнатки, впиваясь острым взглядом в дрожащую фигуру, что лежала в темноте, неустанно дергая связанными руками. Голова неизвестного была скрыта под мешком. — Что за шутки? — Тебя ведь интересуют подобные штучки? Мужчина усмехается и направляется к распластавшейся на полу фигуре. Стоило мужчине коснуться чужого плеча, как неизвестный вскрикнул и задергался сильнее, ногами стараясь отпихнуть от себя неприятеля подальше. — Не посмеешь! Мое сердце пропускает удар. Этот голос… — Нет… — судорожно шепчут юношеские губы, — я не позволю. Внезапно в нос ударяет запах свежих сливок, тягучего меда и душистых ромашек. Я вдыхаю глубже этот знакомый аромат, но вместо приятного шлейфа легкие вновь наполняет пыль. Я кашляю. Люк тем временем словил нарушителя покоя за щиколотку и потянул на себя. — Сцапали мальчишку прям на границе. Пришлось знатно за него побороться. Юноша замирает, а я шагаю вперед. — Отпусти его, Люк, — оба вздрагивают. — Я сам. Годьен, цыкнув, отпускает мальчишку и отходит на пару шагов в сторону. — Нет, — неверяще цедит юноша, и я спешу снять с его головы мешок. Бледно-зеленые глаза впиваются в мое лицо, жадно рассматривая его. — Не… не трогай. Я обреченно улыбаюсь, впервые настолько искренне, развязываю эти льняные путы на его уже похолодевших руках. — Тише. Тебя не тронут. Люк скептически оглядывает меня, а затем с отвращением на лице дергает плечом. — Он работал лаборантом в Доппельзиг. — Нет! — тут же вскрикнул человек с лицом моего брата. Я, плотно сомкнув губы, отвел взгляд. Мальчишка испуганно оглядывался, но шевельнуться не смел. Несмотря на то, что от пут я его полностью освободил. — Моих агентов хватает даже в самом Саарбрюкене! — Люк, хищно прищурившись, хватает мальца за шкирку. — Не смей врать! — Люк, — спокойно цежу я, при этом крепко вцепившись в запястье союзника. — Не стоит. Тот смотрит на меня с недовольством, но все же отпускает юнца. Плюнув под ноги, он покидает каморку. Мы остаемся один на один с немецким мальчишкой. — Как тебя зовут? — негромко проговариваю, но при этом смотрю в пол. В груди и так сердце отчаянно сжимается, и мне хочется прижать к себе этого юнца, почувствовать то братское тепло, кое я успел позабыть в этом кровавом мире, затянутой серой дымкой, но понимаю… Это не Ал. — Г… Ганс, — неуверенно отвечает мальчишка, но тут же замолкает. — Ганс, значит, — вздыхаю, неосознанно покачивая головой. На вид ему всего семнадцать, но… сколько он успел повидать? И повидал ли? — Ты работал в Доппельзиге? Ганс молчит. Я принимаю этот ответ. — Доппельзиг и вправду завод по производству машин, или же… Зеленые глаза мутнеют от страха, бледные губы задрожали. Мальчишка мнется, но спустя секунду неуверенно качает головой. — Ладно, — я встаю и протягиваю ему руку. Ганс с недоверием взирает на меня, а после тянет руку в ответ. Я помогаю ему подняться. — Не волнуйся, здесь тебе не угрожает опасность. Я… — ком в горле прерывает меня, но я сглатываю его и продолжаю. — Я всеми силами защищу тебя от любой опасности. Ганс вскидывает взгляд, что на секунду засверкал. Рука его крепко сжала мою. Я слабо улыбаюсь. — Только помоги мне, прошу.***
Я уже вошел во вкус или просто привык? Позади слышится взрыв: подорвана очередная снайперская вышка. Следом заправка. Около нее маячат грузовики, что везут наверняка что-то очень важное, но пока неизвестное мне. Это «что-то» покрыто плотной ляпистой тканью цвета хаки. Рядом с грузовиками, опасливо озираясь по сторонам, расхаживают нацисты, крепко сжимая автоматы в руках. Но уже поздно бояться. Поздно опасаться. Динамит давно заложен и ждет своей пули. Хватаюсь за полюбившуюся винтовку с оптикой. Поудобнее укладываюсь на влажную поверхность крыши, что помутнела от въевшейся грязи, приняв оттенок темной охры. Носок сапога с противным звуком скользит, но я, скривив лицо, вглядываюсь сквозь линзу в прицеле. Оглядев кучкующихся солдат, раздраженно выдыхаю. Перед глазами при их виде мелькают в голове окровавленные тела, в ушах вопль, полный боли от постоянных утрат, и этот запах… Что оставляет послевкусие металла на языке. Мое чутье обостряется. Указательный палец нежно поглаживает курок. Секунда. Взрыв. Вопль утопает в адском пламени. Сгорели. Все до единого. На губах непроизвольно расцветает усмешка, но радуюсь я недолго: слышится топот сапог внизу, кто-то кричит. Черт… отблеск спалили. Даю деру, спешу вдоль крыш. Позади раздаются выстрелы, да и снизу тоже. Быстрые, псы… Игла страха кольнула сердце, но я продолжаю бежать без оглядки. Посеревшее небо громыхнуло над головой, холодные капли заколотили по макушке, скатываясь вниз, по щекам и шее, прямо за шиворот. Но тело было горячим, ведь адское варево из гнева и азарта грело мое тело изнутри, и руки дрожали, ровно как и губы. Я знал, что своей выходкой сорвал уйму их планов, и поэтому ликовал. — Hurensohn! ⁷ — кричали мне в след. Но я уже нашел лазейку, и поэтому, петляя меж высоких дымоотводов, спускался по крышам все ниже и ниже. Вскоре ноги коснулись влажного камня дороги. Я поспешил вперед, теряясь из поля зрения вражеских взглядов. Наконец ноги привели меня в нужный переулок. И раньше, чем оказаться пойманным, я юркнул под канализационный люк.***
— Так-то, — еле слышно ликовал я, хватаясь за прутья влажной лестницы, спускаясь все ниже и ниже. — И вам не хворать, ублюдки. Стоило подошве моих сапог с хлюпающим звуком коснуться поверхности каменного пола, как я тут же поежился и скривился от отвращения. Запахло отходами, фекалиями и плесенью. Обратная сторона благоухающего Парижа. Хотя… наверху запах цветочных духов и свежеиспеченных круассанов давно сменил смрад обожженных тел и пороха. Я ступаю вперед, мысленно ругая себя за то, что вновь посеял где-то зажигалку. Вокруг непроглядная тьма, но шуметь нельзя — наверху услышат. Местность мне знакома, но смутно, ведь по канализации я бегаю реже всего, поэтому, доверившись своему чутью, движусь куда-то в сторону. Пальцы ощупывают слишком уж липкие стены, от которых исходит попросту ужасающий запах. Я, хватаюсь за живот, кривлюсь, прячу лицо за высоким воротом кожаной куртки, но продолжаю идти. Путь мой затягивается и я с ужасом понимаю, что заплутал в этих темных канализационных коридорах. Один раз даже поскальзываюсь и падаю. Одежда моментально впитывает в себя противную влагу и я издаю протяжный рык. Липкая пелена отчаяния заволакивает мой разум, но я старательно разрываю ее. Искры снова сыпятся и огонь внутри меня вновь воспылал. Я подымаюсь с колен и бреду дальше. В любом случае на что-нибудь да наткнусь.***
Битый час я слепо двигаюсь в темноте. Огонь внутри потухает, уныние, словно ледяной поток, наполняет мое естество, накрывая водной гладью последние искры. Но в голове еще что-то пульсирует, и я, стиснув кулаки, упрямо двигаюсь за очередной поворот. И стоило только моим глазам зацепиться за отблеск впереди, как я вновь ощущаю огненную волну, что проходится вдоль тела, согревая изнутри, и ледяной поток испаряется, а искры вновь заблестели, сыпясь буквально из глаз, освещая мне путь к просвету. Я вновь спотыкаюсь, но тут же вскакиваю и спешу на последнем издыхании вперед. Тухлость и затхлость растворяются в воздухе, сменяясь свежестью и влагой, не канализационной, а речной. Мы рядом с Сеной?.. Темный коридор приводит меня в залу, на потолке которой округлый, подобно луне, люк, что пропускает сквозь себя слабый поток серебристых лучей. И эти самые лучи освещали небольшое помещение, очерчивая своим тусклым свечением множество сундуков, полотен с прекрасными лицами, а также кучей разного оружия: от шпаг до огнестрела. Но даже не это привлекло мое внимание, а именно округлая решетка, что скрывала за собой манекен, на который был натянут сероватый плащ, капюшон и рукава, обшитые бардовыми нитями, что переплетались, скрываясь под темной кожей наручей. У ног манекена лежала изящная рапира, гладкая сталь которой искрилась в свете луны, а золотистая рукоять откидывала собственные блики на каменные стены. Снизу красовалась позолоченная пластина, на которой была вырезана надпись, но скрыта она была за грязно-зеленым мхом. Я, скривившись от отвращения, поспешил убрать его, следуя внезапному порыву любопытства.«Костюм мастера-ассасина Альфонса Франсуа Кавелье»
Имя, что прозвучало в моей голове, заставило меня от чего-то вздрогнуть. Я ощутил странное чувство, а именно гордость граничащую с неким трепетом, что после сменялся колким чувством страха. Странно… Еще раз оглядев странное одеяние, я обернулся, дабы покинуть это таинственное место, которое вызывает во мне столь противоречивые ощущения, но стоило мне шагнуть к выходу, как я остановился и ахнул. Около арки, будто бы охраняя ее, или же все эти богатства, стояли две каменные статуи, что были разодеты в такие же длинные плащи, подобно тому, за решеткой, только не из дорогущей ткани, а из серого камня. Суровые лица были спрятаны за капюшоном, а правые запястья прижаты к груди. Они выгляди устрашающе, но меж тем вызывали восторг. — Что за… — взгляд мой зацепился за отблеск в стороне. Я покосился и в загадочной тени разглядел чей-то портрет. Серебро лунных нитей так и не удосужилось коснуться полотна, только позолоченной рамки, что поблескивала, привлекая к себе. Я, следуя загадочному зову, шагаю к картине, что восседает на небольшом столике, среди шкатулок, книг и золотых украшений. Берусь за пыльную рамку и тяну портрет к свету. В глаза бросаются тонкие черты бледного лица, узкие губы, вздернутый носик и выразительные серые глаза. Ниспадают, наверняка щекотя скулы, тонкие темные пряди волос, остальная копна была упрятана за синеватую ткань капюшона, ровно как и плечи. И лишь острые ключицы выглядывали из-за ворота белоснежной рубахи. Неизвестная девушка на полотне смотрела горящим взглядом перед собой, слегка хмуря темные брови, но уголок ее губ был вздернут вверх, смягчая выражение лица. «Непокорная» — гласила надпись на позолоченной пластине под рамкой. Я сглотнул. Лицо, такое смутно знакомое и чужое одновременно. Я будто знал этого человека всю жизнь, но при этом видел впервые. Внезапно в голову ударяет и я отшатываюсь назад, хватаясь за волосы. Картина с грохотом падает на каменный пол, но я совершенно этого не замечаю… « — Там… у фонтана… их голоса…» Фраза слышится обрывками, но я понимаю, что звучит мой собственный голос. « — Не волнуйтесь, месье. Я…» Такой уверенный голосок, слишком звонкий, оглушающий. « — Надеюсь на еще одну встречу… Софи.» Голос мой звучит, будто бы демон преисподней шепчет сладкие фразы на ухо жертве. Меня самого передергивает, но я стараюсь прийти в себя, судорожно мотая головой. Перед глазами настойчиво мелькают поистине страшные картины: мужчины в синих мундирах обстреливают людей в обносках и с вилами в руках; затем вторые, точнее оставшиеся из них, пробиваются сквозь огромную арку, стоило деревянному мосту спустится вниз. Слышатся взрывы и выстрелы, ощущается привычный запах крови и пороха. Внезапно мелькает знакомое лицо: бледно-зеленые глаза смотрят на меня с укором, скрываясь в тени серого капюшона. Крепкие руки прижимают к себе хрупкое тельце, что было укутано в серовато-золотистый плащ. Я ощущаю в груди щемящую боль и тоску, но внезапно все сменяется на отрезвляющий страх. Далее размытый силуэт крепости и люди в синих мундирах… — Грр-а-а! — я падаю наземь, больно ударяясь головой о холодный камень. Это меня отрезвляет. Ровно как и клинок, что был направлен мне в шею и его обжигающе-ледяное острие царапало мою розоватую кожу. Я сглотнул, медленно убирая руки с лица. Перед глазами тень капюшона, из которой за мной наблюдают два серебристых омута. — Ты… — Тсс, — к моему рту прикладывают указательный палец свободной руки. Отнять кинжал так и не осмелилась. — Ты не должен быть тут. Девичий голосок совсем отрезвляет меня и я стараюсь приподняться, но напарываюсь на острую сталь. — Я не фриц! — тут же объясняюсь перед незнакомкой. Страха я совсем не ощущал, ровно как и гнева. Я чувствовал, что эта девушка далеко не враг мне, но объяснить, почему именно, не мог. — Это не значит, что ты хороший. Хм, справедливо. Девушка усмехается, тряхнув головой и внезапно вниз спадают парочка светлых прядей, таких же, как и у меня. Сердце мое забилось чаще. Я смотрел на нее тупым взглядом и ощущал, будто бы Вселенная подала знак, но я не мог понять, какой именно. — Я из Сопротивления, — неуверенно цежу я, все же решаясь рискнуть. И, к моему счастью, клинок незнакомка убирает. — В любом случае убирайся. Я медленно поднимаюсь, попутно отряхивая свою кожаную куртку от грязи. Затем, выпрямляясь, в упор гляжу перед собой. — Что это за место? — Я сказала тебе убираться вон. Живо. Девушка вновь наставляет на меня клинок, но это лишь для вида. Полы ее плаща, сероватого, с россыпью золота на краях, движутся следом за ее резкими движениями. Я необычайно спокоен для человека, которому угрожают кинжалом. А ведь любимая винтовка давно утеряна где-то в зале. Внезапно в голове раздается голос: «Не…» — …стоит. «Я…» — …с добрыми… «…наме…» — … рениями. «На этот раз.» Вздрагиваю от последней фразы, повторять ее не решаюсь. Мурашки проходятся вдоль спины, но я упорно пытаюсь зажечь искру внутри. Девушка замирает. Клинок в ее руке дрожит, а после она медленно опускает его. — А в другой… «…значит…» — … с плохими? Я истерично усмехаюсь, понимая, что незнакомка повторила слова, звучащие в моей голове. С ума сошел… Голоса перестают звучать и я умолкаю. Меня смеряют внимательным взглядом, а после, медленным движением она достает из кармана зажигалку. — Уходи, — девушка протягивает ее мне. — Тебе тут не место. Я не успеваю опомниться, как девица, повернувшись на каблуках, шагает прочь, скрываясь во тьме коридора. Внезапно у меня двоится в глазах: еще одна фигура, но порядком выше, все в том же сером плаще растворяется во мраке бесконечного тоннеля. Но стоило мне проморгаться, как видение пропало, а следом за ним и незнакомка. Вместе с ней ушло чувство тоски, мнимой теплоты и непонятного вожделения.***
— Все в порядке? — слышится тихий голос Ганса. Он кладет свою руку на мое плечо и несильно сжимает. Я боюсь смотреть ему в глаза, страшась вновь увидеть в них знакомые искры, принадлежащие человеку из прошлого. — Да, все отлично, — я сжимаю в руках небольшой металлический предмет, зажигалку, ощущая электрический ток, что исходит от нее, стремясь вдоль моей руки, прямиком к самому сердцу. — Я ненадолго. Знаю, что юноша продолжает смотреть мне в след, но я боюсь обернуться. Эти тени на каждом шагу.***
Медленно брожу вдоль одинокого моста, что ведет на остров Сен-Луи. Каменная брусчатка неприятно шуршит под ногами, воды Сены тихо журчат где-то внизу. Я подхожу к самому краю, касаясь железных прутьев перил. Над головой громыхает небосвод, готовясь вновь орошать парижскую землю своими слезами. Небо плачет вместе с несчастными вот уже три года. Мне надобно бы покинуть столь открытую местность, дабы не наткнуться на патрульных, но я не могу сдвинуться с места. Пока внезапный голос, слишком уж оглушающий, не зовет меня куда-то в сторону острова. Я, словно завороженный, стремлюсь вслед за этим непонятным явлением. « — А быстрее?» Мой собственный голос усмехается надо мной. Я рвусь вперед. «— Слишком уж медленно для ассасина, Демоле…» Замираю. Нет, это все голоса… Это неправда. Бред. Я схожу с ума… Хватаюсь в волосы, грозно мычу и рычу, тяну за жидкие пряди, трясу головой. Но этот нагловатый голос продолжает шептать… « — Я же тебя в любом случае поймаю, м?» Замираю, уловив неторопливые шаги позади. Я весь дрожу и мне холодно. Тело будто бы покрылось коркой льда. В висках гудит, мозг отчаянно подает сигнал SOS, и я прикладываю все усилия, чтобы обернуться. Отчаянный крик застревает в горле. Передо мной стою… я. Темно-бордовые, слишком уж грязные, штаны стягивают стройные ноги, изорванная в некоторых местах рубашка свисает с костлявых плеч, сквозь ее дыры виднеются многочисленные шрамы. Россыпь золотистых сальных прядей, кончики которых потемнели от крови, свисают вниз, спадают на лицо и плечи. Я, второй я, плотно поджимаю разбитые губы, а затем расслабляю их и кривлю в усмешке. Золотистые глаза напротив игриво сверкают. То, что передо мной, тянет ко мне руку, и я пытаюсь отойти прочь, увернуться от столь нежеланного прикосновения, но без толку: оно хватает меня грубой, леденящей душу хваткой, впиваясь отросшими ногтями в кожу сквозь ткань куртки. Я хрипло выдыхаю, ощущая, как дыхание перекрывает. Я не могу вздохнуть… — Поймал. Хриплый смех режет слух и я чувствую металлический привкус на языке. Как часто я тонул в чужой крови, но по своей же воле, или по воле случая умудрялся избежать смерти. И вот теперь захлебнусь в своих собственных кровавых потоках. Легкие заполняет неприятный запах пороха и вина. Среди них ощущается шлейф благоухающих роз и винограда. Все путается в моей голове. Я окончательно теряюсь. Но внезапно мои мучения прекращаются. Моя копия с громким криком растворяется в воздухе, и единственное, что мне удается лицезреть перед тем, как потерять сознание… Бездонные глаза цвета серебра.