ich weiss du willst es doch auch

Эрик не может понять, почему Чарльз перестал с ним разговаривать. Нет, мысленно — сколько угодно, но не вслух. Леншерр ничего такого не делал, чтобы вдруг вызвать обиду телепата, даже в шахматы ему проиграл. Чарльз просто очень любил выигрывать, а Эрик любил Чарльза, и проблема решилась сама собой. Да и вообще какой обиженный станет молчать, но общаться телепатически? Порой Эрику казалось, что он вообще говорит сам с собой. Отвратительно. От поцелуев Ксавье, кстати, тоже уворачивался с завидной упёртостью, и это выводило Эрика ещё больше. Однако заставлять телепата было себе дороже. Во-вторых, Чарльз почти не ел. Пил чай, да и тот остужал до невозможности, иногда стаскивая к нему что-то из холодильника. И Леншерра это волновало. Ксавье всегда любил поесть, а тут вдруг такое. И на вопросы, на этот раз, мужчина отвечал полным молчанием — и мысленным тоже. Третьим пунктом было то, что Леншерр чувствовал — в Чарльзе стало больше металла. Конечно, сначала он списал всё на одежду — одной металлической заклёпкой больше, одной меньше… Однако одежда менялась, а вот наличие и количество чего-то лишнего — нет. И Ксавье должен был знать, что на терпение Эрика рассчитывать не стоило — в принципе, «Эрик» и «терпение» почти противоположны, так что три дня ожидания были уже рекордом всей жизни Леншерра. А если учесть, что проблема была связана с Чарльзом… Эрик просто превзошёл себя. Леншерр терпел, действительно терпел. А сейчас, когда он цепко удерживает Ксавье у стены за грудки очередного домашнего халата, хмуро смотря на него сверху вниз, терпения уже нет даже близко. Только вместо всех ответов телепат, наконец, тянет мужчину ближе, касаясь его губ своими, обрывая на полуслове, вызывая в свой адрес гневный взгляд, что быстро сменяется непонимающим. Леншерр чувствует металл, где бы тот ни был, сколько бы его ни было, даже не касаясь его. А сейчас, когда он абсолютно чётко ощутил прохладный шарик на языке Чарльза, которым телепат призывно провёл по языку Эрика, он вдруг начал сомневаться в том, что чувствует. Однако он отчётливо определяет титан, который не спутает ни с чем. Он слышит недовольное мычание Чарльза, когда слегка тянет украшение, но не причиняет мужчине боли. Вряд ли ему было приятно при проколе. И вообще…зачем? От кого, но от Ксавье Леншерр такого не ожидал. Не то, чтобы ему не нравилось… Даже очень наоборот. И телепат явно это чувствует, судя по довольному взгляду голубых глаз, и полуулыбке, блуждающей на ярких тонких губах, по которым он словно специально пробегает языком, блеснув металлической штангой. Провокация работает безупречно, и Эрик спешит снова прижаться к губам мужчины, с завидной жадностью добираясь языком до металла, пальцами сжимая чужие бёдра, сдвинув с них скользкую тонкую ткань халата — один раз он схватился за неё, царапнув ногтями, и до сих пор содрогается от одних воспоминаний того ощущения и звука, — не столько слыша, сколько чувствуя гулкий стон Ксавье. Мужчины буквально вваливаются в комнату, пока Леншерр вылизывает рот любовника, роняя того на кровать, нависая сверху. Эрик и сам не скажет, что на него так подействовало — любимое тело, до которого он, наконец, дорвался, или же небольшое дополнение к нему. Или всё сразу. Да и не важно это ни ему, ни Чарльзу. Тяжёлое сбившееся дыхание и причмокивания заводят обоих ещё больше. И когда Чарльз бесстыдно — или практически так (всё же горящие скулы его чертовски выдают. И это чертовски сексуально.) — втягивает в рот тяжёлую головку, Эрику кажется, что он в ту же секунду кончит так, как никогда не кончал, до звона в ушах и пелены перед глазами. Чарльз смотрит снизу вверх, ритмично двигая головой, то и дело смаргивая слёзы, что наворачиваются на глаза из-за сдерживаемого кашля, и то и дело появляющегося от трения рвотного рефлекса, помогает себе рукой, лаская чувствительную плоть тёплыми ласковыми пальцами, растирая свою же слюну. Леншерр хрипло и низко стонет каждый раз, когда его члена касается металл, вплетая пальцы в отросшие волосы Чарльза. Однако не давит, не вынуждает взять глубже, хоть именно этого хочет больше всего сейчас. Хочет, блять, до нетерпеливой дрожи в руках и зубовного скрежета. И когда Чарльз всё же отстраняется, умудряясь сохранять невинный вид — если не брать во внимание припухших и покрасневших губ, блестящих и влажных от слюны и, кажется, спермы, — и снова устраивается на кровати, без слов разрешая Эрику брать всё, что он хочет, как хочет и где хочет, Эрик берёт. Берёт так, что на секунду мелькает мысль, что Ксавье сорвёт голос и снова прекратит разговаривать, однако, впрочем, тут же исчезает. Только вот Чарльз, судя по лёгкой улыбке на приоткрытых губах, всё же успевает её уловить. Ну и чёрт с ним, не трахаться же в шлеме. Волнующий его вопрос, что зудел в голове Леншерр задаёт уже после, когда они, наконец, отдышавшись, спокойно лежат на раскуроченной кровати, в сотый раз изучая друг друга кончиками пальцев, переплетая ноги, прячась от внешнего мира под тонким одеялом. И в ответ на это хриплое «Зачем?» Чарльз только вновь довольно облизывается, опускаясь вниз, отвечая на все вопросы Эрика, как минимум, на пару дней вперёд.