Читал - Наруто Узумаки

      Снова знакомое помещение, изученное вдоль и поперёк, ставшее вторым домом.       Наруто пять дней в неделю приходит сюда почти на весь день, чтобы читать вслух отрывки из книг, известные и не очень рассказы, небольшие отрывки, зарисовки писателей. Аппаратура, как верная собака ждала его, чуть ли не сверкая в лучах солнца от радости. В углу на столе стояла кофемашина с несколькими чашками с забавными принтами, а на окне — диффенбахия по имени Тито. У противоположной стены находился шкаф с книгами, распределёнными по чтецам, датам и времени.       Узумаки подошёл к шкафу, открыл дверцу и, отыскав своё имя и нужные цифры, взял тонкую книженцию с непримечательной тёмно-синей обложкой. «Stellae recordabor*». Парень хмыкнул, на глаз полистал, прикидывая, сколько придётся читать, после чего сел на стул, надел наушники и поднёс к лицу микрофон. Он посмотрел на графу «автор» и удивился — Саске Учиха. До боли знакомое имя, утонувшее во тьме. Наруто нахмурился. Ну мало ли однофамильцев. Всё равно придётся прочитать.       Отглотнув из предусмотрительно стоявшего на столе стакана воды, Узумаки облизнул губы, глубоко вздохнул и чуть прокашлялся.       — Саске Учиха. «Stellae recordabor».       Здравствуй, дорогой читатель. Я не знаю тебя, ты не знаешь меня, но одно мне известно наверняка — мы видимся с тобой в первый и последний раз. Ты больше не прочитаешь моих работ, потому что их нет и не будет, а та, которую ты читаешь — единственная. Она — моя отдушина, исповедь. Единственное, что осталось. Наверное, ты не поймёшь, пока не узнаешь всего. Поэтому я постараюсь рассказать всё доходчиво и чётко.       Моё имя Саске. Я не был выделяющимся из толпы ребёнком, не был каким-то бунтарём или ботаником. Я не любил общество, поэтому моё присутствие или отстутствие в детстком саду, а потом и в классе никто толком не замечал. Я был похож на тень — вроде есть, а вроде и нет. Моё существование не было кому-то важно, но к нему все привыкли. Как портрет какого-нибудь Бетховена в кабинете учителя музыки — деталь интерьера. И меня всё устраивало. Мне нравилось, что я никому не видим в этой серой массе, никому не нужен, никому не обязан. Потому что я терпеть не мог связи. Эти тонкие ниточки, которые люди добровольно или насильно протягивают друг к другу, обхватывают ими чужие запястья и сердца, эти ненавистные мной ментальные волокна, крепко впивающиеся в душу и отрывающие от неё куски, когда тот, другой человек на другом конце безжалостно, нежно или с виной в глазах рвёт их. Ведь… Зачем оно надо? Зачем терпеть эту боль? Зачем плакать навзрыд, зачем давиться кровью и захлёбываться в удушающей боли? Да… Так я думал тогда. Я знал, какого это — семья оставила меня, едва мне исполнилось восемь лет. Нет, она не ушла. Вернее, ушла, но туда, откуда не возвращаются, куда не доходят письма и где не нужна слабая, хрупкая физическая оболочка. Она умерла. Отец, мама и брат… Первое время я не мог понять, почему они так долго не возвращаются. Почему ко мне мне пришли какие-то люди в строгой форме, почему они увезли меня куда-то, почему дедушка Мадара смотрит на меня с глубокой тоской и жалостью, почему он забрал меня к себе… Я не понимал. Я всего лишь хотел домой. К семье.       Лишь спустя некоторое время мне объяснили. И с тех пор я зарёкся не любить. Потому что разлука с теми, с кем ты связал себя узами, всегда причиняет одну только боль. Да, я так думал… До одного момента. До знакомства.       Как я уже говорил, я всегда ассоциировал себя с тенью. И на каждую тень есть свет, с которым она обязана постоянно быть рядом, жить бок о бок в том безумном танце, завораживающим своей контрастностью. Ни одна тень не может без света, потому что тогда она просто перестает существовать. Я понял это, когда встретил своё солнышко.       Этот взбалмошный гиперактивный мальчишка перевёлся к нам в четвёртом классе, почти сразу собрав вокруг себя всех одноклассников. Если не в качестве друзей, то в качестве врагов. В любом случае, никто не остался к нему равнодушным. Даже я. Его волосы были светлыми, как июньское солнце, а глаза — голубыми, словно васильки. Он всегда ассоциировался с солнцем и светом. А ещё улыбка. Он всегда улыбался. Широко-широко, мне иногда казалось, что у него вот-вот треснут уголки губ. Но этого не происходило, а он всё улыбался.       Я не спешил идти знакомиться или как-то сближаться и продолжал вести всё тот же отстранённый «теневой» образ жизни, сливаться со стенами и вообще любой окружающей обстановкой. Единственное, что теперь я стал искоса наблюдать за этим мальчишкой с задней парты, всматриваясь ему в спину…       Пока однажды не поймал ответный взгляд. Это было на уроке истории.       Делать мне было абсолютно нечего, историю я не любил и не понимал, так что вдумываться в слова учителя не собирался и по привычке наблюдал всё за тем же мальчиком. Однако вскоре меня начало клонить в сон и в один момент я закрыл глаза намного дольше, чем стоило бы, а когда открыл, то ответный взор чужих глаз чуть ли не обжёг мне душу. Синий взгляд цепко впивался в меня, неотрывно и бескомпромиссно целых несколько секунд, после чего уголки чужих губ растянулись в улыбке. Впервые за долгое время кто-то смотрел мне прямо в глаза… Я резко отвёл взгляд, делая вид, что пишу. В закрытой тетради.       С тех пор я не перестал быть тенью. По крайней мере, для всех, кроме одного.       Наруто.       При одном воспоминании этого имени мне хочется улыбнуться. Я стольким ему обязан…       Буквально на следующий же день он подошёл ко мне и с широкой искренней улыбкой предложил дружбу. А я что? Я согласился. И теперь мог без опаски наблюдать за ним. Смотреть на него.       Я впервые вспомнил, как надо общаться. Конечно, говорил я мало, в основном этот болтун. Наруто почти никогда не умолкал. Он всегда о чём-то говорил, и чаще всего — без обид — это был бред или мечтания о рамене в Ичираку и «Сакуре-чан», в которую был безответно влюблён уже около года. Если честно, то я никогда не понимал причины. Сакура, на мой взгляд, была обычной дерзкой зазнайкой с розовыми волосами и ярким желанием выделиться. Ну и приставалой. Так говорю только я, потому что клеилась она ко мне. И если честно, то с самого начала меня немного смешил и одновременно огорчал этот треугольник, потому что знаете почему? Я находил в этом некую иронию, но факт остаётся фактом — я влюбился в Наруто. Смешно, не находите?       Однако эта история не о безответной любви и терзаниях, хотя, бесспорно, и о них в том числе.       Наруто не переставал быть моим единственным и лучшим другом. Мы росли вместе, без родителей — как позже оказалось, он тоже был сиротой — и кого бы то ни было ещё. Только вдвоём, единственные друг у друга.       Летом мы уезжали на велосипедах к нему на дачу. Дом был немного заброшен, Наруто честно признался, что уже несколько лет не осмеливался приезжать сюда, и в первый свой приезд мы как следует поработали над ним. Небольшое двухэтажное здание стало для нас олицетворением детства и снов. Находясь там, мы мечтали обо всём на свете, придумывали собственные миры и словно находились в одном из них. Лес, на опушке которого находился дом, стал для нас ещё одним миром, полном счастья. В тех местах мы проводили всё летнее время, забыв о школе, о городе, о проблемах… Каждая травинка, каждое дерево нам там было знакомо, мы могли сутками пропадать на озере в палатках или без них, рядом с костром и с удочками в руках. На поле, к которому прилегал лес, бескрайними просторами цвели подсолнухи вперемешку с другими полевыми цветами. Они были такие большие, что даже когда мы стали выше в возрасте тринадцати лет, они всё равно возвышались над нами, укрывая своими огромными шляпами и угощая вкусными семечками. О, а как прекрасны были ночи… Звёзды никогда не казались мне такими яркими и близкими. Я помню, как Наруто в первый раз привёл меня на небольшой холм всё в том же поле. Подсолнухи со сложенными лепестками казались нам огромными спящими великанами, меж которых мы со своими метр десять пробирались. Тогда всё казалось совершенно иным. В полумраке ночи силуэты приобретали другие очертания или вовсе их теряли, позволяя воображению создавать собственных существ, серебристый свет луны мягко оглаживал всё, чего касался, не слепя глаза, в отличие от солнца. Хотелось затаить дыхание и с широко раскрытыми глазами смотреть по сторонам, впитывая в себя сказочное нечто и быть с ним одним целым. На холме была молодая яблоня, рядом с которой мы и легли. Мягкая трава щекотала открытые руки, ноги и шею, тёплый ветер ласкал лицо. И звёзды. Никогда я не всматривался в них с таким восхищением. Однако, повернув голову, я испытал ещё больший восторг, всматриваясь в чужие глаза, в которых отражались эти самые звёзды. Да запомнят они этот самый радостный миг моей жизни…       Так я познал счастье. Несмотря ни на что, Наруто всегда улыбался. А особенно ярко, когда мы были там, под соцветиями подсолнухов или в тени нашего дома. Помню, какой загорелой тогда становилась его кожа, словно облитая мёдом или карамелью, а моя так и оставалась бледной, словно отказывалась принимать в себя частички солнца и пряталась под слоем белил. Наруто почти всегда посмеивался над этим называя «вампиром несчастным», за что нередко получал в нос. Но я был счастлив. Я почти забыл о той боли, что преследовала меня во снах, обжигала сердце своим зловонным дыханием и, словно играюче, касалась его когтистой уродливой лапой. Я смирился со смертью близких, нашёл источник света и старался быть такой же опорой для него — Наруто стал для меня всем. Целым миром, Вселенной — ничто больше не имело значения. Я хотел для него счастья и поэтому…       И поэтому я не мешал, когда он нашёл себе ещё друзей. Когда вошёл в отношения с Сакурой, которую всё же добился. Я не мешал. Когда он приходил, я был рядом, как и раньше, но когда он уходил — я не мешал. Я знал, что испрочу ему жизнь, если он узнает. Я знал это. Но когда он впервые отказался от поездки на дачу — это произошло спустя год, когда нам было по шестнадцать — я впервые вспомнил о своих мыслях из младшей школы. Вспомнил о нитях. Вспомнил о боли.       Наруто нашёл себе ещё друзей, я — нет.       Тогда я уехал на нашу дачу один. Я надеялся, что раскрашенные нами стены старого дома и родные подсолнухи успокоят меня. Как бы не так. Стало ещё хуже. Я искал покоя в лесу. Стало ещё невыносимее. Почему-то было обидно. Конечно, умом я понимал, что он не обязан быть всегда только со мной, но… сердцу не прикажешь, не объяснишь. Оно всё равно болело и скреблось в груди, оно всё равно шептало слова обиды и злости.       И я уехал оттуда. Я не хотел чувствовать это всё, я снова вспомнил себя-тень, не желающую связываться с кем бы то ни было и признал её правоту. Потому что она и впрямь права, она знала всё это, она меня предупреждала когда-то, давным давно, а я её не послушал, дурак…       Однако как только Наруто вернулся, я снова забыл об этих мыслях. Я надеялся надеждой наивного ребёнка, что всё станет как раньше, хоть и знал, что нет. Не знаю, о чём думал Наруто, когда уходил. Уставал ли он от меня? Злился ли? Надоедало ли ему это? Что он вообще чувствовал? Я задавался этими вопросами, но не получал на них ответы и просто продолжал ждать. Я готовил ужин к его приходу и не всерьёз ругал, давая привычный подзатыльник за то, что он снова где-то шлялся. Я не злился на него — я злился на себя за свою глупую ревность. Он не был моим и испытывать это чувство было очень глупо — всё равно что злиться, когда увели чужую девушку. И несмотря на то, что я это понимал, испытывать эти идиотские неоправданные чувства не переставал. Я не хотел испытывать их. Я не хотел их вообще. Я был бы рад забыть о них, закопать в земле или сжечь, как ненавистное письмо. Они были никому не нужны, они мешали. Они были мне как пятая лапа собаке, становились всё гуще и гуще, словно намешанные акриловые краски.       И теперь уже я стал избегать его. Меня пугало то, как при одном только взгляде на Наруто внутри словно начинал беситься зверь. Меня пугало то, как трудно бывало оторвать порой далеко не дружеский взгляд от него, как при виде его с кем-то посторонним внутри вскипала беспредельная ярость, которую я унимал как мог. Я боялся этого всего. Я совершенно не знал что делать, был в панике, и только одно решение показалось мне оптимальным выходом — отстраниться от него. Свести все контакты к минимуму.       Я атеист, но простит меня Бог… Как же, Господи, как же это было тяжело. Видеть этот непонимающий обиженный взгляд с тоской на дне радужек, разворачиваться и шагать прочь. Подписывать заявку в университет на другом конце страны. Да простит меня Бог… я не хотел…       В тот день Наруто подошёл ко мне решительно и с невероятной злобой во взгляде. Он был похож на надвигающийся тайфун, от которого не было спасения. Я помню все слова, словно они отпечатались на подкорке сознания, подобно буквам типографской краски на бумаге.       — Что это значит, теме?!       Он был разозлён. Нет, он был в гневе, в ярости. Почти никогда я не видел его таким, а оттого становилось ещё хуже — я не знал, как себя вести.       — Ты о чём?       Прости, я решил скосить под дурачка, хотя прекрасно знал, о чём ты говоришь…       — Какого чёрта?! Вот просто… Чёрт, у меня даже слов нет, даттебаё! Какого хрена я узнаю, что ты поступаешь в универ на другом конце страны, почему ты не говорил об этом мне и не обсудил это со мной?! Мы же хотели поступать в один, Саске, неужели что-то изменилось.       Да.       — Нет. Просто это единственный универститет, в который меня приняли.       Ложь, я прошёл во все.       Ты смотришь на меня странно. В твоём взгляде трудно что-то прочитать, словно ты накинул на него завесу. Эй, это моя прерогатива… И когда научился? Ты отвернулся, досадно хмурясь. У меня почти что появляется желание улыбнуться, ведь ты так похож на мокрого недовольного котёнка. Так хочется тебя поцеловать, успокоить.       Но вдруг за углом появляется Сакура, зовёт Наруто томным голоском. Он кинул на меня последний мрачный взгляд и без каких-либо слов ушёл к ней. Теперь вы понимаете, дорогие читатели? Это просто невыносимо.       Зверь внутри меня хохочет и плачет.       И когда вблизи никого нет, я тоже…       Спустя неделю Наруто подошёл ко мне и предложил съездить на дачу. Было начало осени, погода ещё тёплая, и хозяйка этого времени года лишь едва-едва коснулась верхушек деревьев своей золотой кисточкой. На даче тоже не много изменилось — только оттенки стали теплее, с желтизной и некой рыжеватой сухостью. Подсолнухи были готовы отцветать и дарить свои спелые семена.       Мы снова приехали на великах. Честно говоря, на период дороги я забылся и почувствовал себя Саске-шесть-лет-назад. Почему-то было легко и тепло, ветер обдувал мчащиеся на скорости тела на велосипедах с трещащими спицами, раздувая полы кофты и порождая в груди желание рассмеяться. Сначала широко, так не свойственно себе улыбнувшись, я всё же поддался порыву и, глядя в спину Наруто, громко засмеялся, отрывая руки от руля велосипеда и расставляя их в стороны, будто открываясь ветру навстречу. Он удивлённо обернулся и посмотрел на меня широко распахнутыми синими глазами, после чего тоже широко улыбнулся, почему-то не переставая смотреть на меня. Я не обратил тогда внимания — мне было слишком легко, слишком радостно, я наслаждался каждой секундой свободы, внезапно нахлынувшей на меня и заставившей забыть обо всём на свете. Как же это было хорошо…       Весь день мы тогда провели в лесу. Мы оббегали все знакомые уголки, откопали старые заначки, знатно посмеялись над тем, как корчились у озера в попытках сделать какой-никакой театральный номер. Было такое чувство, что мы вернулись в прошлое. Да, тела постарше, да, многое изменилось, ну и что с того? Тогда мы снова стали маленькими детьми, которые были друг у друга единственными в собственном мире грёз. Тогда я забыл практически обо всём, даже о звере, что невинно храпел на дне души.       Как оказалось зря… Зря я ослабил хватку.       Пришла ночь, а вместе с ней и та волшебная пора. Несмотря на то, что мы подросли и вытянулись, окрепли, подсолнухи всё ещё насмешливо склоняли над нами свои уставшие головы, чуть касаясь волос листьями и скукожившимися лепестками. Яблоня на холме тоже стала толще и выше, разрослась так, что теперь тени от её веток занимали весь холм, хотя раньше едва ли имели диаметр больше метра. В пучках листьев виднелись спелые плоды.       Наруто лёг на мягкую, как и много лет назад, траву, а я следом за ним. Как и тогда, звёзды, казалось, разбавляли своим холодным синеватым светом чернильную темноту неба, преображая его в лилово-голубоватые оттенки и делая похожим на невесомую шёлковую накидку, наброшенную на небосвод. Улыбка сама расползлась у меня на губах, в груди было тепло, словно от алкогольного опьянения. Я был уверен, что и чужие уголки губ тоже приподняты, и звёзды отражаются в морских радужках. Мне захотелось это увидеть, и я перевернулся на бок, опираясь о локоть. Увиденная картина заставила вздох потеряться где-то глубоко внутри — Наруто был прекрасен. В прошлый раз лицо было совсем детское, невинное, сейчас же передо мной — окрепший красивый парень. Острые широкие черты его лица были искусно подчёркнуты лазурным светом луны и звёзд, в светлых волосах прятались редкие травинки, на загорелых щеках чуть искажённые от улыбки полоски, полученные глубоко в детстве. Я зачарованно смотрел на него, зверь внутри ласково вилял хвостом и скулил — ему тоже это казалось красивым.       О, как же я готов проклинать тот порыв, который не смог сдержать… И в то же время благодарить…       Поддавшись чему-то мимолётному, я склонился над Наруто и поцеловал его. Легко-легко, еле касаясь нежной кожи, подобно первому снегу, опускающемуся на землю лёгкой периной.       Потому что это был первый и последний поцелуй.       Наруто ушёл, не сказав ни слова. Я мог понять его, поэтому тоже ничего не сказал и не стал догонять его или как-то оправдываться перед ним. Всё произошло так, как и должно было однажды произойти. Я сам всё разрушил. Сам. Я сам в этом виноват. И поэтому лишь тоскливо смотрел ему вслед, чувствуя, как рвётся на куски душа. Послезавтра поезд. И больше наши дороги не пересекутся. Но так ведь лучше, да.? Он ведь не знает… Я блестящими глазами уставился в небо, не в силах больше впитывать в себя любимый силуэт. Звёзды запомнят…       Да, он не знает. Рак сердца. Он не знает… И хорошо. Пусть он никогда об этом не узнает…       Я не прощался с ним. Знаю, я поступил подло. Знаю. Но, дорогой читатель, не суди меня. Я не смог бы увидеть его и не остаться. Но я должен был уехать. Наруто постепенно забудет меня, закопает в воспоминаниях, как грязного и отвратительного друга, но так лучше… Он не знает, что я умру совсем скоро.       Да, мой дорогой читатель. Сейчас я сижу на ступеньках того самого университета и чиркаю эти строчки в тетради. Вчера мне сказали окончательный диагноз — срок перед плахой — месяц. Месяц, Наруто. Прости, я умру на твой день рождения… Но ты не узнаешь. Надеюсь, ты получишь последний подарок и не порвёшь его в клочья. Я надеюсь, что у тебя всё будет хорошо. Что Сакура не окажется сукой, что ты достигнешь своей цели, что у тебя в сердце будет легко и радостно… Как было у меня в те моменты нашего личного счастья. Я буду скучать. А ты не скучай. Даже если ты когда-нибудь нелепым образом найдёшь эту книжку, не вини себя. Ты не виноват… В этом виноват только я и зверь, что сидит теперь и скалится внутри, недовольный моим выбором. Но и он понимает…       Ну вот, дорогой читатель, теперь ты знаешь всю историю… Не суди меня, я и так достаточно осуждён.       Голос чтеца сорвался на полухрип. Наруто почти не видел текст из-за влаги в глазах — грудь невыносимо жгло. Так вот оно… Так вот оно как…       — Единственное жаль — что похоронят меня на вонючем тесном кладбище этого далёкого городка, а не там. Где наш собственный мир, Наруто… Не сердись. Прости меня.       Звёзды помнят. И теперь я тоже помню… Увидимся на холме.       Должно быть, слушатели не поймут, почему вместо спокойного голоса в динамиках раздасться еле различимый сиплый шёпот. Слёзы капнули на последнюю страницу тонкой книженции, в которой он увидел детство и мысли того, кого любил больше всего на свете и ненавидел за безмолвный уход ровно так же. А оно… а оно вот как…       Узумаки проглотил вой и из последних сил произнёс фразу, за которой многим слушателям станет ясно такое поведение чтеца:       — Саске Учиха. «Stellae recordabor». Читал — Наруто Узумаки…