Вишенка

      Утром перед школой Нателла заплетает длинные светлые волосы в косы, туго затягивает банты лент, оправляет фартук и крутится перед зеркалом, пока мама не видит.       Отличник Сашка из восьмого «Б», который на уроках всегда тянет руку первым, встречает перед уроками и даже носит её портфель, и Нателла каждый раз улыбается во весь лягушачий рот, потому что чувствует себя многим старше других девчонок.       Их путь лежит через пыльные гаражи – уродливые постройки из металла и кирпича. Местная шпана забивала здесь стрелки, а кто-то говорил, что в погреба скидывали тела пропавших без вести, но Нателле совсем не страшно, потому что рядом с ней Сашка. Из-за гаражей впереди доносится музыка, и Нателла инстинктивно вытягивает шею из любопытства, но спотыкается, когда заворачивает за угол.       Железные Рукава держат в страхе все окрестные дворы. Толкают запрещенку, обносят ларьки, избивают в подворотнях и отбирают последнюю мелочь. Их главный уже совсем взрослый: курит сигареты, гоняет на мотоцикле, носит «левайсы» и прячет глаза за стеклами тёмных очков. Заметив Нателлу с Сашкой, выключает магнитолу «Казахстан», отряхивает колени и медленно приближается, поднимая пыль черными ботинками. Его дружки встают у него за спиной.       – Заблудились, детишки? – хмыкет, зажав сигарету в зубах.       Нателла морщит нос от едкого запаха табака и сжимает пальцы в кулаки то ли от волнения, то ли для большей уверенности. Сашка будто в рот воды набрал, и ей становится даже обидно, но она быстро берет себя в руки.       – Чего встал? Дай пройти.       Парни гогочут, но Железный даже не улыбается, и они затыкаются, потупив взгляды. С ним так обычно не разговаривают, а те, кто пытался, закончил с выбитыми зубами и сломанным носом.       – Ну проходите, – разводит руками и делает шаг назад, освобождая дорогу.       Нателла проходит первой, глядя с опаской, цепляется за Сашкин рукав и тянет его за собой, показывая, мол, без меня он тоже никуда не пойдет. Он движется за ней неуверенно, сутулится, сжимает плечи и глядит затравленно, и тут спотыкается о подставленную ногу Железного. Неловко валится коленями в пыль под хулиганский гогот и пытается нашарить слетевшие очки – две огромных стекляшки в роговой оправе, от которых его глаза кажутся больше, чем есть на самом деле. Железный поднимает их с земли и, осклабившись, машет у Сашки над головой.       – Попробуй забрать, очкарик.       – Отдай, ты! – Сашка пытается подняться, щурясь, как крот на солнце, но один из парней толкает его в спину, и он снова падает, сдирая ладони в кровь, прямо под ноги Железному. Тот хохочет хриплым лающим смехом, запрокинув голову.       – Хватит над ним издеваться!       Нателла бросается к ним и пытается выхватить очки, но Железный задирает руку так, что ей не достать. Она лишает его удовольствия наблюдать за бесполезными попытками, только ставит руки на пояс и упрямо смотрит снизу вверх, поджав губы от негодования.       – Прокатишься со мной вечером – отдам, – он показывает ей белые зубы, скалится и по-джентльменски выпускает дым в сторону, отвернув голову.       – Ну вот ещё, – фыркает Нателла в ответ.       Помогает Сашке подняться, заботливо стирает грязь с его лица, а потом берет под руку, как поводырь. Никто не мешает, когда они уходят, а Железный сжимает зубы до скрипа, так, что на скулах проступают желваки. Он швыряет очки под ноги и с силой впечатывает в землю подошвы армейских ботинок, несколько раз проходясь по осколкам.       После школы у Сашки кружок по шахматам, Железному эту ерунду не понять. Работа головой – хорошо, но кулаками – ещё лучше. Он выкуривает полпачки и за все время ожидания не произносит ни слова, только кружит на месте, как хищный зверь, и кивает парням лишь после того, как Сашка выходит из здания школы. Полуслепой без очков, тот не замечает шпану, которая ведет его почти до самого дома. Только когда на плечо опускается тяжелая рука в черной перчатке, он вздрагивает и инстинктивно начинает рваться, но Железный удерживает его крепко.       – Вот и снова свиделись. Пройдемся, очкастый?       Он заводит его в темный переулок, где лично бьет под дых, не позволяя парням даже приблизиться. Пересчитывает ребра, расквашивает нос, проходится подошвами по пальцам. Не снимая перчаток, хватает мальчишку за затылок и сплевывает в залитое кровью лицо.       – Ещё раз к ней подойдешь – в бетон закатаю, – цедит он сквозь зубы.       Когда на следующий день Нателла не находит Сашку возле подъезда, то сразу всё понимает.       Она застревает в голове Железного ядовитым жалом. Сначала он подъезжает к школе на мотоцикле и исподлобья следит за тем, как она сбегает по ступенькам, вся легкая, тоненькая, худенькая, летящая в своих юбках и платьях. Спустя неделю вся школа знает, что он приезжает к ней. Девчонки шепчутся за спиной, а в лицо хнычут и просят подробностей, но Нателла только отмахивается. А всякий раз завидев Железного, вздергивает нос и ускоряет шаг.       Когда под их дверью начинают появляться красные розы – в порыве то ли бандитской, то ли похоронной романтики, – мать Нателлы принимается кружить вокруг неё: присмотрись, дай парню шанс. С таким, говорит, как сыр в масле будешь кататься. А то, что не чист на руку, – ну и что здесь такого? Нателла думает, что на дне бутылки мать совсем повредилась рассудком.       Через пару лет, перед самым выпускным, Железный предлагает Нателле пойти вместе. По привычке выловив после школы, следует тенью, сунув руки в карманы.       – Я иду с Сашкой, – отрезает она в ответ. Сашка осмелел, увлекся журналистикой и сменил очки на не менее уродливые.       – Зачем тебе этот ханурик? Как говорят американцы, кому зубы выбили, тот новые не отрастит, – выдаёт с невозмутимым видом, явно нахватавшись из зарубежных фильмов. Девчонки были в восторге, полагая это едва ли не библейскими мудростями. – Намечается такая тенденция… Нездоровая.       – Это я уже сама решу.       Железный хватает её под локоть, рывком дергает на себя, и Нателла выставляет вперед ладонь, чтобы не столкнуться с ним лбом.       – Порхай, пташечка. Скоро сама прибежишь.       Это не похоже на поцелуй: его зубы стукаются об её, ладонь накрывает светлый затылок. От него веет кровью и могильным холодом, объятия получаются липкими. Нателла мычит ему в десны, кривится, выворачивается и залепляет смазанную пощечину.       – Урод, ненавижу, – шипит она на выдохе, с отвращением вытирая губы тыльной стороной ладони.       Её трясет от злости и унижения, а он только смеется, потому что первый поцелуй – его.

***

      Мать взашей погнали с работы за пьянство, в их коммуналке теперь проходной двор. Нателла с ней носится, мотается туда-обратно после института и привозит продукты, а мать всё чаще требует водки. Порой, уставившись в потолок по ночам, Нателла пытается отогнать мысль, что с Железным было бы не так уж и плохо. Денег у него куры не клюют, вещи модные, заграничные. И квартира своя.       Учеба в педагогическом оборачивается адом: бессонные ночи залегают синяками вокруг глаз, а подсчеты каждой копейки снятся Нателле в ночных кошмарах, вытесняя даже Железного. Она устраивается буфетчицей в столовую рядом с институтом, но деньги уходят слишком быстро – на проезд, еду и оплату общаги.       Спустя неделю на воде и гречке у неё сводит живот от голода. Тогда она прячет свою гордость, достает из шкафа лучшее платье, красит глаза, закрепляет светлые волосы вонючим лаком и отправляется на дискотеку в клуб «Заря», где обычно ошивается всякая шваль, голодная до чужих тел. Девочки говорили, у этой швали можно «Докторскую» и настоящий портвейн выклянчить. За некоторые услуги.       Нателле от себя почти не противно, когда какой-то потный мужик в пропахшем нафталином костюме лапает её под юбкой на заднем сидении паршивой «девятки» и наваливается сверху. Голова запрокидывается в безвольном жесте, ребра, кажется, бьются друг об друга. Она так исхудала, что щеки ввалились, а кожа плотно обтянула костлявые коленки, но и на такой товар нашелся спрос. Когда оцепенение проходит, она понимает, что сделка с совестью удалась, и результат её – смятые купюры в тонких пальцах.       Вскоре она уже знает, как выбирать из толпы, равнодушно делит мужчин на типажи и даже не реагирует на тех, кому предложить нечего. В отделении милиции принимают как дома; Жилин поначалу журит и грозит пальцем, закрывает минут на пятнадцать, но потом понимает, что дело безнадежное. Только отмахивается: идите-идите, гражданочка, нам тут работать надо.       Пропустив последний автобус после семи пар подряд, Нателла проклинает всё. В голове гудит, глаза слипаются от ночной зубрежки, и она чуть не плачет, когда бредет вдоль дороги к общежитию. У неё единственные туфли, одни на весь год, в которых уже мерзнут ноги – поздняя осень, промозглый ветер. Начинается дождь. Сумка с учебниками и тетрадями оттягивает плечо. В убогой общажной комнатке снова нечего есть.       Она пропускает, когда черный мерседес ей сигналит, и оборачивается только, когда машина светит фарами.       Ускоряет шаг, сердце уходит в пятки. Дорога пустынна, вокруг темный лес. На каблуках далеко не убежит. Фары выделяют её силуэт беспристрастным холодным светом. Наконец мерседес равняется с ней, и медленно опускается тонированное стекло.       – Ну что же ты, бузина моя, – доносится знакомый голос. – Садись, прокатимся.       У неё сохнет в горле, когда подручные Железного вылезают из машины. Выпустив сумку, Нателла бросается в лес, надеясь скрыться в непроходимой чаще. Под ногами земли не разглядеть, она спотыкается на корнях, но всё же рвется вперед и петляет, пока чьи-то руки не хватаются за лодыжку, и она не летит на сухую листву.       – Отвалите от меня!       Она визжит и вырывается, когда её хватают в охапку и тащат к машине. Брыкается, пытается пнуть по ногам, вертит головой и тянется укусить. Ей страшно, но ещё её подпитывает злоба, которая дает силы. Она скользит, упирается и успевает заехать ногой по капоту перед тем, как её грубо заталкивают в салон. Хлопают дверцы, и мерседес рывком трогается с места.       – Выпусти меня, урод, – Нателла дергает ручку на себя – безуспешно.       – Ещё раз машину пнёшь – ноги бензопилой отрежу, поняла? – негромко осаждает Железный.       Она вжимается в дверцу, когда он протягивает руку и ведет костяшками по девичьей щеке, не снимая перчаток. Под стеклами очков разглядывает её голые ноги, замечает светлый шрам на правой голени – в школе упала с велосипеда.       – Тут такой слушок прошел… Ты теперь в «Заре» часто порхаешь. Так вот ситуация следующая: это теперь наша территория. И расклад простой. Либо ты процент отстегиваешь, либо, как говорится, это… в общем…в… уходишь в другое место.       Оба знают, что идти ей некуда: Железные держат под собой улицы и трассу, а кроме «Зари» клиентуру набрать негде. От обиды и несправедливости у Нателлы на глазах выступают слезы, и она отворачивается к окну, в котором блещут слепым отражением стекла очков Железного. У неё есть только она сама и её тело, больше предложить нечего.       – Нравится жить в халупе общажной? – спрашивает Железный, уже зная ответ.       – Не жалуюсь, – отзывается она, и лицо заливает краска от того, как неуверенно это звучит.       – С таракашечками да букашечками по соседству, – он смеётся, и подручные подхватывают, глумятся над ней.       От стыда лицо идет пятнами, Нателла сжимает губы в полоску, тупо смотрит прямо перед собой. Пальцы Железного по-паучьи ложатся на острую коленку. Он смотрит жадно, хищно, хочет обглодать до самых белых косточек.       – Ты у меня смотри, больше предлагать не буду.       Нателла его руку не сбрасывает.       А на следующий день приходит к нему сама, с гордо поднятой головой является прямо в «Канарейку».       – Ну здорова, мать, – ухмылка одним уголком рта не сулит ничего хорошего.

***

      Под «крышей» Рукавов у Нателлы появляется мнимое чувство безопасности, квартирка на троих с такими же девочками, где ситцевые занавески, ковер на стене, ящичек телевизора и секретер, в котором всегда найдётся коньяк после тяжелой ночной смены. Все девчонки чем-то похожи: несчастные, неприкаянные, худенькие. В перерывах между работой собираются в комнатке и режутся в карты, травят байки, устраивают перекуры, а потом тянут на себя деревянные рамы и распахивают окна настежь, чтобы впустить воздух. Нателлу бросает в дрожь от их пустых взглядов, но больше всего она боится, что у неё такой же.       Вместо дороги из института у неё теперь прогулки по трассе на высоких каблуках, в сумочке пилка для крашеных цветным лаком ногтей и перцовый баллончик. При первой же необходимости он оказывается бесполезным.       Когда к ней подъезжает болотного цвета «москвич», Нателла по привычке наклоняется к окну и улыбается пассажиру, который салютуют ей ладонью.       – Садись, покатаемся, – он смотрит открыто и говорит с улыбкой, открывая для неё дверцу автомобиля.       В машине двое, но она не ломается – на промозглом воздухе холодно, а так хоть погреется. Из магнитолы доносятся русские романсы. После того, как она устраивается на заднем сидении, водитель оборачивается к ней и сверкает золотыми зубами. Кровь приливает к лицу, когда лезвие ножа утыкается в горло.       – Передавай Железному привет от Платиновых Подворотов, – слышит она возле самого уха.       Её вышвыривают за городом. Из машины она летит на обочину и катится по земле, собирая придорожную пыль, грязь и мелкие камни. Путается в собственном разорванном платье, сумка прилетает за ней следом. Тяжело дышит во влажную землю, загребает сломанными ногтями, лишь бы почувствовать себя живой. Внутренности закручены в узел и пульсируют так, будто вот-вот вывалятся. С усилием поднявшись, Нателла стирает с лица кровь, одергивает драный пиджачок и оглядывается по сторонам. Машины и след простыл, местность неизвестная. Запахнувшись плотнее, она разворачивается и хромает на сломанных каблуках в обратную сторону.       Дома девочки почти силой заводят её в ванную, отмывают, оттирают. Она долго лежит в затянутой паром комнате, в отторжении от собственного тела, потом поднимается на дрожащих руках и ведет ладонью по запотевшему зеркалу. В отражении пытается узнать какое-то другое лицо. Потом хватает с тумбочки ножницы и кромсает волосы, кривит губы от злости, собирает длинные безжизненные пряди в охапку и выкидывает в мусор.       На кухне её укутывают в теплое и наливают водки в хрустальную стопку. Когда является Железный, Нателла почти не реагирует, только злобно смотрит исподлобья и опрокидывает очередную стопку.       – Это что за пикник на обочине? – цедит он, оглядывая комнату из-под заслона темных стекол.       – Вот, значит, твоя защита? – она тыкает на гематому вокруг глаза, оттягивает разбитую губу. – Сначала с Подворотами своими разберись, а потом нас на трассу выпускай, отмороженный!       – А ты что думала? Это, как говорится, сопутствующие потери.       Нателла хватает стопку и запускает прямо в Железного, тот едва успевает пригнуться. Хрусталь звенит над его головой и осколками разлетается о газовую плиту.       – Ах ты сволота бандитская! – взрывается она. – Только и можешь со своими дружками да Багдасаровым зависать! Да я уйду от тебя, слышал? Уйду, в институте восстановлюсь, выучусь и наподдам всей вашей шайке как следует, сволочуга!       Её наивная уверенность в том, что она способна что-то изменить, вырваться, пойти против него, Железного забавляет. Он хрустит осколками, берет Нателлу под локоть и выводит из кухни.       – Тише, мать. Не барагозь. Что-нибудь исполним.       – Ты мне «что-нибудь» не исполняй. Мне защита твоя нужна, чтобы с перерезанным горлом в кювете не оказаться.       Нателла складывает руки на груди и смотрит так, будто правила устанавливает она. В тоскливом желтом свете пропахшей нафталином комнаты её синяки кажутся сине-зелеными, и вся она бледная, пятнистая от гематом и ссадин, но спину держит прямо.       – Замуж пойдешь, – наконец, выдает Железный. – Никто тебя и пальцем не тронет, жёнушка.       – В доме твоем сидеть и над деньгами чахнуть, муженёк?       – Учет вести будешь. Был у нас один, да слишком болтливым оказался. Карасикам пришелся по вкусу.

***

      Теперь Нателла кутается в соболя и носит «Шанель» на сгибе локтя, в «Канарейку» является исключительно под руку с Железным, плывущая в облаке польских ароматов. Он её далеко не отпускает, сажает свою пташку в золотую клетку и кормит с руки, держит так крепко, словно хочет оставить клеймо. Для своих девочек она становится кем-то вроде Крестной матери: присматривает и заботится, пока лодыри Железного заняты своими разборками.       Чтобы жёнушка не скучала за пересчетом накладных, Железный заводит ей породистых овчарок. Щенки с короткой жесткой шерстью и горящими голодом глазами, настоящие адские псы. Нателле хочется выдрессировать их так, чтобы однажды они разорвали Железному глотку, передав бразды правления ей, но при встрече они только радостно визжат и тыкаются в перчатки мокрыми носами. Потому что знают: не стоит кусать руку, которая кормит. Он привозит с собой шматки волокнистого мяса и бросает на влажную землю, глядя на то, как каждый стремится урвать свой кусок. Однажды подзывает Нателлу окровавленным пальцем, выдает ей отрез говядины и говорит: будь эти звери голодны, обглодают даже того, кто их кормит.       На свадьбе у неё платье от московского кутюрье, плотное кружево скрывает россыпь синяков по плечам. Под громогласное «горько!» дружков-бандюганов Железный целует её долго, жадно, стиснув так, что из клетки ребер выходит воздух.       – Теперь никуда не денешься, бузина моя, – произносит он после вместо клятвы в любви.       Пока к муженьку идут на поклон представители других ОПГ, Нателла накачивается шампанским и лениво ковыряет вилкой в красной икре. По оба края стола на неё таращатся прожжённые, но равнодушно-покорные женушки членов смежных группировок. В одну из таких, с зудящей пустотой за грудной клеткой, она страшно боится превратиться.       Лидер Подворотов, эта самодовольная сволочуга, пялится на неё и ухмыляется, сверкая золотым зубом. Нателле тошно – от него, самой себя и Железного, который после всего пригласил на их свадьбу этих уродов. Наверняка, думает она, вместо брачной ночи муженек скрепит очередную сделку, сядет делить территорию и пересчитывать банкноты. Закатывает глаза, когда лидер Подворотов лениво поднимается с места и идет к Железному на поклон.       Он протягивает ладонь для рукопожатия, но Железный только кивает, принимает поздравления.       – На мою-то посмотри. Любо-дорого. Как говорят американцы, – он салютует бокалом новоиспеченной жене, – вишенка на всем этом торте.       – С такой вишенкой не жизнь – сладость. Значит, исчерпан конфликт? Ну, за новое начало.       В ответ на вытянутую ладонь Железный как-то странно скалится, прячет руку во внутренний карман пиджака.       – А знаешь, как ещё говорят? Кто старое помянет, тому глаз вон.       Загребает Платинового за шиворот и всаживает лезвие прямо в глазницу, кривится от кровавых брызг в глаза, полосует по горлу. Тот хрипит, хватается за шею, рыбой распахивает рот и валится на стол, башкой прямо в тарелку Нателлы. Зал наполняют звуки выстрелов и крики: Платиновые падают на пол как подкошенные, не успевая даже понять. Брезгливо вытирая перчатки шёлковой салфеткой, Железный оборачивается к Нателле.       – Вот и мой свадебный подарок, – подносит руку к её щеке и стирает кровь с бледного лица.       Она какое-то время сидит не шелохнувшись, затем осторожно отпихивает Платинового носком туфли. С вязким звуком тело шлепается ей в ноги.       – Отдай их моим овчаркам.