Хранитель

Следующие месяцы были спокойными. Осень закончилась, и на смену ей пришла холодная и злая как собака зима. Каждый новый день был холоднее вчерашнего. День моего рождения близился, а это значит, что скоро я узнаю ответы на свои вопросы. Но в последнее время я стал забывать про это. Всё из-за того что моя голова была забита другими вещами. Этими другими вещами было здоровье Мицуру. Его кашель становился всё ужаснее и напоминал о себе чаще. Но даже несмотря на это, он всё равно ходит на свои чёртовы подработки, как бы я ни уговаривал его остаться дома. Он утверждает, что в этом нет никакого смысла. Если останется дома, ему всё равно не станет лучше, ведь даже доктор Личен сказал, что с его кашлем ничего нельзя поделать, по крайней мере, он не знает. чем его лечить. А деньги, по мнению Мицуру, никогда не бывают лишними. Такое его мышление бесит меня неимоверно. Если его кашель неизлечим, то это не значит, что можно губить своё здоровье и дальше, не думая о последствиях. Да, нам нужны деньги. Но неужели они нам настолько нужны, что брат готов и дальше губить своё здоровье, лишь бы у нас была копейка в кармане? Если это так, то можно смело говорить, что Мицуру либо безумец, либо мазохист, а может и всё сразу. — Наоки, я пришёл! — от этого радостного выкрика я подпрыгнул на месте и выронил из рук книгу, но быстро сориентировался и пришёл в себя. — Тебя долго не было. Почему? — он скорчил непонимающую моську, словно не знал или не понимал, о чём я говорю — Я же говорил, что наверняка задержусь, — пройдя мимо, словно меня и вовсе тут не было, он снял с себя потрёпанную и измученную временем куртку и кинул её на стул, находящийся позади меня. — Или ты уже забыл? — Нет, об этом я не забыл. Но я бы хотел, — он повернулся ко мне лицом и криво улыбнулся, не давая сказать хоть слово. — Ты готов? — его короткий вопрос ввёл меня в ступор. — К чему? — улыбнувшись ещё шире, словно заставляя себя улыбаться, он посмотрел на меня, как на дурака. — Что значит к чему? — такое его выражение лица жутко пугало меня, отчего я отстранился на пару шагов. — К твоему дню рождения, конечно же! Он у тебя уже через неделю! — Даже не знаю, волнительно как-то. Но всё же, я не договорил… — Волнительно? Что ж, это и вправду немного волнительно, — улыбка на его лице куда-то пропала. Но и без неё его лицо не становилось менее пугающим. Впалые глаза, мешки под ними, безжизненный взгляд, бледная кожа и иногда появляющаяся, уставшая и фальшивая улыбка «радости» — Мицуру, можно тебя спросить? — это уставшая и причиняющая мне боль фальшивая улыбка вновь появилась на его лице. — Конечно. Что такое? — Ты не мог бы бросить хотя бы одну свою подработку? — он нахмурился, из-за чего у меня табуном пробежались мурашки по всему телу. — Наоки, ты же прекрасно знаешь, что я не могу, бросить свои подработки, — моя интуиция начала бить тревогу, крича, что пора прекращать этот разговор, что не успел даже начаться. Но я не хотел его заканчивать. Мне нужно было как-то уговорить его бросить хотя бы одну подработку. Но отчего-то мне страшно даже просто рот открыть. Мне срочно нужно собраться и нормально поговорить с ним. — Я знаю, н-но тебе же становится только хуже. Ты сам на себя не похож! И я это не только про внешность говорю! Твой характер тоже изменился! — от услышанного он сначала удивился, а потом разозлился. — Тц, какая тебе вообще разница? Изменился я или нет! Это тебя не касается! — я стоял в полном шоке лишь секунду. В метре от Мицуру вспыхнуло яркое пламя, розжигом для которого стала книга, что выпала у меня из рук, когда он пришёл домой. Мицу тут же убежал и скрылся между книжными полками, а я стоял как вкопанный и не знал что делать. Но тут же пламя потухло, а, подняв взгляд чуть выше книги, я увидел запыхавшегося Мицу с пустым стаканом, по которому стекали капельки воды. — Ты в порядке? — в его глазах были видны тревога и страх. Но после моего кивка они куда-то исчезли, словно их и вовсе не было. — Пф, хорошо, что мы переместили канистры с водой из кабинета кулинарии в библиотеку. — Хах, хорошо, что мы додумались это сделать. А иначе, пока ты ходил за водой, вся библиотека сгорела бы! — он улыбнулся, но на этот раз его улыбка не казалась мне фальшивой. — Ладно. У меня есть дела на втором этаже. Так что я пошёл, — он вышел из библиотеки, оставив меня наедине со своими мыслями и старыми книгами. Опустив свой взгляд на лежащую и полуобгоревшую книгу, у меня в голове пронеслась мысль — «Как же хорошо, что она загорелась», но в то же время я начал осознавать, что пламя Мицуру становится всё более неконтролируемым. Внутри меня все чувства смешались. Я был благодарен этому пламени за то, что оно даёт нам тепло и огонь, с помощью которого мы можем готовить еду. Но я также и ненавижу это пламя, ведь оно убивает Мицуру. Но больше всего я боюсь этого пламени. Оно с каждым днём становится всё более неуправляемым, из-за чего вещи начинают загораться, когда брат зол или начинает бояться чего-то. А вдруг, когда мы будем спать, ему приснится кошмар и всё начнёт гореть, а проснёмся мы только тогда, когда у нас уже не будет возможности сбежать? Что же тогда делать? Неужели смириться? Надеюсь, что такого никогда не случится. — Наоки! Мне нужна твоя помощь! Срочно! — у меня чуть сердце не остановилось от этого крика. Как он вообще докричался со второго этажа до первого?

***

Просто чудесно. Мицуру вновь похож на мумию во всех этих бинтах, а я сижу и думаю, что нам делать, ведь это были последние бинты. Купить их? Нет. Сейчас зима. В такое время года в таком месте их не найдёшь. А если и найдёшь, то цена будет лошадиной. Попросить у доктора Личеня? Тоже нет. Он ведь уехал на новогодние праздники к своей сестре и вернётся только в середине января. Блин, мой котелок совсем не варит. Как вообще Мицуру умудрился опрокинуть на себя колбы из кабинета химии? Они же ведь стояли в шкафу на самых верхних полках! Даже если бы он встал на стул, всё равно не смог дотянуться до них. Тогда как, чёрт возьми? — Как ты уронил на себя эти колбы с пробирками? — в до этого казавшихся мне совсем пустыми и безжизненными глазах мелькнула и сразу же потухла маленькая искра жизни. — Я просто не устоял на ногах, упал и ударился об тумбу шкафа, из-за чего тот пошатнулся и дверцы верхней части открылись, после чего на меня вывалились эти хреновы пробирки! — пробурчав себе под нос последние три слова, он вопросительно посмотрел на меня, словно со мной что-то не так. — Концы твоих волос всегда были такого цвета? Что? О чём это он? Что-то не так с моими волосами? — В каком смысле? С моими волосами что-то не так? — Мицуру протянул руку к моим волосам и взял одну прядь, что очень ошарашило меня — Концы твоих волос поседели — Поседели? Да ты, должно быть, шутишь! Этого никак не может быть! — он отпустил прядь моих волос, встав со стула, ушёл и почти сразу же вернулся с небольшим осколком зеркала, в котором я увидел свои отросшие до плеч, огненно-рыжие волосы, концы которых и вправду были слегка седыми — Теперь веришь? — Это что, розыгрыш? Да такого быть не может! Волосы же седеют от корней, а не от концов! — убрав кусок зеркала, он вновь ушёл, вот только вернулся он уже с ржавыми ножницами, от чего у меня сердце чуть в пятку не упало. — Э-э-э, ты че делать собрался? Зачем тебе ножницы? — Ну, у тебя же седина появилась, поэтому её надо убрать, тем более, что у тебя волосы прилично так отросли, пора бы их уже обрезать, — от услышанного я отступил на три шага, а Мицуру, в свою очередь, стал приближаться ко мне. — Э, слышь, ты это, того, ножницы убери! — из-за накатившей паники я не мог подобрать слова, а вот этот рулон туалетного папируса шёл ко мне вполне спокойно, что было довольно-таки жутко — Но как же я тогда уберу эту седину? Её нужно убрать, а другого способа у нас нет! — на его лице появилась какая-то маниакальная улыбка, из-за чего я тут же повернулся лицом в сторону двери и выбежал из кабинета так быстро, как мог. — Наоки, куда ты побежал?! Стой! — он выскочил из кабинета и побежал вслед за мной. — Имей совесть! Мне не нравится перспектива быть криво подстриженным таким рукожопом, как ты! Мне совсем не нравится, что он хочет подстричь меня! У него ж реально руки из одного неприличного места растут! Лучше с сединой ходить, чем с глупой стрижкой! Седина — не значит что старый! Вот именно! Мне всего-то почти шесть лет. У меня гладкая кожа и детское личико. Никто, кто увидит меня впервые, не поймёт, что это седина! А если и поймёт, то я отмажусь, что у меня просто такой окрас волос! Думать об этом и бежать одновременно почему-то не очень легко. Я бегу уже минуты три, а до библиотеки не добежал ещё. Хотя почему-то мне кажется, что я вообще не в ту сторону бегу, так как нынешняя обстановка мне совсем не знакома. Может, это северное крыло этой школы? Я ещё ни разу не был в этой части школы. Мицуру всё время запрещает мне ходить сюда, говорит, что северное крыло очень большое и тут можно заблудиться. Что ж, он не врал, оно и вправду очень большое, и, кажется, я, как он и говорил, заблудился. Я понятия не имею, куда мне идти. Когда я пошёл назад, то не мог ничего узнать, ни одного кабинета, мимо которого пробегал. Может, вернуться назад и ждать там? Я повернулся, но и тут меня ждал сюрприз. Коридоры словно поменяли своё направление, а кабинеты — местоположение. — Наоки! Ты где? Ответь мне! — я обрадовался. Голос Мицуру начал становиться всё громче, а это значит, что он где-то близко. — Да тут я, тут! — после этих слов, прошла всего минута, и я увидел Мицуру, у которого в одной руке всё так же были ножницы, а в другой красная шёлковая с виду ленточка, на которой висела маленькая, деревянная табличка, на которой, был непонятный и совсем мне незнакомый иероглиф. Что ж, лучше не спрашивать его, что это такое, откуда у него эта табличка, что означает иероглиф на ней и что за бред только что произошёл в северном крыле. Ему точно не захочется отвечать на эти вопросы, да и у меня у самого голова уже болит от всего происходящего.

***

Тридцать первое декабря. Сегодня мой день рождения. За последнюю неделю произошло много странного. Северное крыло, в котором происходят какие-то странности. Состояние Мицуру. И повторяющийся сон, который преследует меня уже третий день подряд. В этом сне я просыпаюсь в саду сакуры, выхожу к небольшой реке и, проходя чуть дальше, вижу огромный особняк, выполненный в японском стиле, разделяют меня с которым ворота высотой метров в шесть. Но я могу туда зайти через небольшую дырку, которую, видимо, никто не замечает. Пролезая через эту дыру, предо мной предстаёт воистину красивый особняк. Я вижу стоящего перед особняком человека в белом кимоно с чёрным рисунком из линий, приглядевшись, можно увидеть изображение льва. Он ищет кого-то взглядом и спустя пару минут этих поисков к нему подбегает чёрноволосый мальчик в таком же кимоно, который радостно кричит «Братик» и обнимает его за ноги из-за своего маленького роста. И на этом мой сон всегда прерывается из-за кашля Мицуру, который начал прогрессировать ещё сильнее. За эти дни его кашель ухудшился раза в три. А вчера вечером он вообще упал и стал кашлять кровью, при этом непрерывно делая большие глотки воздуха, словно к его лёгким перекрыли весь поток кислорода и он не может дышать. Моим телом овладел страх. Я знал, что мне нужно делать, чтобы помочь ему, но я не мог сделать и шагу. Я не мог отойти от него. Я боялся, что если уйду или отвернусь хоть на секунду, то он просто «исчезнет». Уйдёт из этого мира и оставит меня одного. Лишь от одной этой мысли моё сердце кровью обливается. Что со мной вообще не так? Я знаю, как помочь ему, но мне страшно отойти от него и на шаг. Я оскорбляю его, говорю, что он слабак и идиот, который заступается за других, но не может постоять за себя, твержу, что мне даже порой помогать ему не охота, но в то же время я инстинктивно хватаю аптечку и бегу обрабатывать его раны каждый раз, когда вижу его побитым. Я злюсь и обижаюсь из-за его шуток, но потом думаю, что пускай он лучше шутит, чем будет сидеть и тоску нагонять на всё живое. Я хочу, чтобы ему стало лучше. Это невозможно — сидеть и смотреть, как он страдает. Я полностью уверен, что его кашель — это заслуга его силы. — Наоки, ты где? У меня есть к тебе одно дело! — по комнате эхом раздался радостный крик и скрип двери.  — Между книжными полками! — Блин! Это-то я понял! Я спрашиваю, между какими рядами? — казалось, что в его голосе, на момент появилось недовольство — Шестым и пятым! — как по волшебству, после моих слов он появился в одно мгновенье. — Нашёлся! Ты чего здесь вообще делаешь? Обычно ты об этих рядах даже не вспоминаешь, — его удивлённое лицо выглядело забавно, особенно если учесть тот факт, что сегодня утром я уже говорил ему, что хочу почитать книжку, которую оставил в этих рядах. — Пф, да просто книжку решил почитать. — Ясно. Ты помнишь, что сегодня за день? — на его лице появилась ехидная улыбка, от чего я сразу же понял, на что он намекает, и еле сдержал свой смех с улыбкой. — Да. Сегодня среда. — Знаешь, не такого ответа я ожидал, если честно. Ведь сегодня твой день рождения, — эмоции на его лице вновь сменились. Вся эта загадочность и ехидность мгновенно сменились покерфейсом и разочарованием. — И это я тоже знаю. — Тогда почему ты сказал эту нелепицу? — Потому что это правда? — гримаса разочарования, недовольства и недопонимания поменялась на спокойствие, и можно было заметить, что он слегка улыбнулся. — Так что у тебя за дело ко мне? — Ну, так как у тебя сегодня день рождения, я хотел подарить тебе кое-что, — тонкие и бледные руки приблизились ко мне, сжимая небольшую, старую и потрёпанную книженцию. — С-спасибо? — Мицуру отвернулся и пошёл куда-то вперёд. — Но зачем мне эта книга? Она что, какая-то особенная? — он остановился и, не поворачивая лица, произнёс — Вырастешь и тогда поймёшь всю ценность этой книги, — сказав это, он пошёл дальше. — Вернусь к вечеру. — Стоп, что? Ты что, собрался куда-то? Тебе же ведь ещё вчера было… — Наоки, у меня есть неотложные дела. Поэтому я уйду ненадолго, — схватив свою куртку, он вышел из комнаты, оставив меня одного отходить от всего этого шока. — Прости, — не знаю почему, но невольно это слово тихо сорвалось у меня с губ, а сердце начало сильно жечь, да так, что я до побелевших костяшек сжал книгу, находящуюся у меня в руках. Зачем мне эта книга? Открыв её, у меня чуть глаза на лоб не полезли. Мало того что по обложке можно было заметить, что эта книга и в огне, и в воде побывала, но, судя по страницам, её ещё кто-то и сожрать пытался. Страницы книги были выцветшими, в некоторых углах изорванными. Где-то были изогнуты. Пятна чернил тоже присутствовали, некоторые слова размыты. Книга была очень старой, но, видимо, очень важной, причём настолько, что каждая потерянная страница могла, судя по всему, стоить тебе жизни, и не только тебе, но ещё и твоим близким, так как во всех местах, где страницы выпали, рядом лежали эти самые, выпавшие странички. И вишенка на торте этого маразма в письменном виде, это почерк автора этой книги и язык, на котором она написана. Я пусть и не знаю никаких языков, кроме своего родного, но по крайней мере понимаю, что используемый язык в этой книге точно не китайский, не корейский и не какой-нибудь ещё. Это даже на древние руны не похоже, которые я видел в учебниках по истории. И как я вообще должен читать это? Какая у этой книги, которую, по-моему, нереально расшифровать, может быть ценность? Она что, отлично горит? Блин, ну и странные у Мицуру подарки. Где он их вообще берёт? В прошлом году какую-то серёжку с чёрно-белым камнем подарил, в этом — книгу, которая, видимо, даже старше, чем эта школа. Что же он в следующем году подарит? Листок с пентаграммой? Капец просто.

***

Почему его до сих пор нет дома? Уже восемь вечера! Куда он мог пойти, что до сих пор не вернулся? Я так больше не могу. Лучше стоит пойти и начать его искать, так как у меня плохое предчувствие. Я быстро схватил свою старенькую куртку и выбежал на улицу. Сказать, что мне холодно, ничего не сказать. На улице самый настоящий дубак. Но даже так, холод — не причина, чтобы забить на поиски Мицуру и возвращаться назад. С каждой минутой мне становится всё тревожней. Перед глазами всё начинает плыть из-за скопившихся там слёз. Они стекают по моим щекам. Из-за мороза они не кажутся мне горячими, наоборот, они ледяные. Почему я вообще плачу? Это из-за того что Мицуру долго нет? Но даже так, раньше я из-за этого не плакал, тогда почему? Я не могу. Я уже оббежал все места, в которые он ходит, но так и не нашёл его. Я сжал в своих руках что-то твёрдое. Сквозь слёзы я рассмотрел обложку книги, которую мне подарил Мицуру сегодня днём. Неужели я не заметил, как взял её с собой и бегал с ней по всем трущобам?! Вдруг послышался детский крик. Из переулка старых построек из железных пластин выбежала девочка примерно моего возраста. Она врезалась в меня, от чего я упал вместе с ней на жалобно скрипящий снег под моими ногами. — Ай, чёрт! Ты чего несёшься так? — она посмотрела в мои глаза, расплакалась ещё сильнее и убежала. Да что с ней не так? Чего такого она там увидела? Я подошёл к тому переулку, и в голову ударил сильный, металлический запах, а из глаз вновь сильным потоком хлынули слёзы. Пусть уже и было темно, но слабо пробивающийся через железные пластины лунный свет, ясно дал знать, чего так сильно испугалась та девочка. Свет луны падал на медные, отливавшие розовым цветом пряди длинных волос, заплетённых в толстую косу. На снегу, на котором валялось бледное и бездыханное тело лицом вниз, были тёмно-красные пятна разных размеров. Подойдя ближе и приглядевшись, я убедился, что это Мицуру. Я стал плакать сильнее, мне хотелось закричать, но я не мог. В горле словно застрял комок негативных эмоций и не мог пролезть, а мои голосовые связки будто парализовало. Я не мог издать и тихого писка. Я лишь подошёл к Мицуру и дотронулся своей ладонью до его холодной руки, и моим глазам тут же пришлось лицезреть ужасную картину. Чужие воспоминания, перескакивающие с одного момента на другой. Вот я выхожу из библиотеки и направляюсь к выходу, теперь я иду по улице и заворачиваю в переулок, после чего мне становится плохо и я начинаю харкать кровью. На этом всё обрывается, и я отдёргиваю руку от руки брата. Внутри меня всё сжалось. Тошнота подступила к горлу, а все чувства смешались и превратились в резкую боль в области сердца. Мои глаза начали болеть и опухать от слёз. То, чего я так сильно боялся, всё же произошло. Мицуру умер, а я остался совсем один. Что же мне теперь делать? Он всё время говорил мне, что по одиночке выжить в таком месте — нереально. Значит ли это, что скоро и я тоже умру вслед за братом? Нет! Я ни за что не умру! Выживу любой ценой! Именно! Как говорил Мицуру, сначала придумаем, что дальше делать, и выиграем этот «бой», а о «погибших» поплачем мы потом. Еле успокоившись и вытерев с лица слёзы, я поднял с холодной земли свою книгу и спрятал её во внутренний карман куртки. Лучше стоит подумать, что делать с его телом. Не оставлять же тут. Я мог бы отнести его на территорию школы, но не знаю, хватит ли мне сил. Всё-таки, как ни погляди, шестилетка, как я, не сможет слишком далеко унести одиннадцатилетнего парня. Но попытаться всё-таки стоит. Вот только как я потащу его тело? При одном лишь осознании этого мне становится плохо. Может, просто представить, что он спит? Что ж, наверное, так будет лучше всего. Я взял и приподнял его, от чего меня накрыло волной шока. Он весил гораздо меньше, чем выглядел. Нет, поднять и унести его я не смогу, это уж точно. Но если приложить все силы, то где-то за полчаса мне удастся его дотащить. Не без трудностей, конечно, но всё же может выйти. Если не похороню его как полагается и оставлю тут, то, считай, поступлю как последняя тварь.

***

Я стоял возле глубокой ямы, выкопанной под сухим и старым деревом, ветви которого напоминали руки мучеников. На дне той ямы уже лежал его труп. Потратил я на всё, наверное, часа три. Я немного ошибся, и, чтобы дотащить его тело, у меня ушло минут сорок, сорок пять. Потом искал двадцать минут лопату. Всё остальное время ушло на эту яму. Я до сих пор не могу поверить, что он действительно мёртв. Такое чувство, будто мне снится плохой и неприятный сон, но такой реалистичный. Вот ещё днём мы шутили и разговаривали как ни в чём не бывало, а сейчас я стою возле ямы и собираюсь закапывать его труп. Взяв лопату, я принялся за работу. От этого в области моего сердца вновь стало невыносимо больно, из-за чего я выронил лопату. Слёзы вновь стали скатываться по щекам. Мне просто не хватало духу похоронить родного брата. Сев на холодную и жёсткую почву рядом с деревом, я приобнял колени и уткнулся в них лицом. Какой раз я вообще плачу за этот день? Я уже со счёта сбился. Неужели моя судьба — это остаться совсем одиноким в трущобах, не зная ничего полезного о нашем мире, и умереть в слепом неведении? Хотя, может, так и есть. Мне всё равно никогда не везло, так почему в этот раз должно было повезти? Что ж, ничего удивительного, что мне не везёт. Даже Мицуру однажды сказал, что я родился под несчастливой звездой, а после этого подарил мне ту чёрно-белую серьгу. М-да, было очень больно, когда та старая ведьма прокалывала моё ухо. Точно. Может та бабка мне поможет? Хотелось бы в это верить. Она не любит помогать другим, а если попросить её об этом, то успокоить её будет очень трудно. Думая об этом, я не заметил, как уже успокоился, и решил продолжить начатое. Подняв лопату с земли, я продолжил закапывать яму. Странно, но плакать больше не хотелось. Внутри меня словно больше ничего не осталось. Глаза были сухие, а тело тяжёлым, несмотря на то что я чётко ощущал пустоту внутри себя. Было лишь немного грустно, но не больно или печально, как в первый раз. Может, мне стоило просто выплакаться, чтобы всё прошло? Думаю, что это так. Да и глаза вроде бы болят уже чуть меньше. И «картины» перед ними стали чётче. Чёткое изображение ямы, что находилась под деревом и была почти закопана. Как по мне, это была картина не маслом, а кровью и слезами. Закончив закапывать, я отбросил лопату, и тут же кисти моих рук стали ныть от боли. Они были в мозолях, а сами мозоли стёрты в кровь. Неудивительно, больше двух часов эту чёртову лопату из рук не выпускал. Ладно, мозоли всё равно рано или поздно заживут. Но теперь нужно решить, что же делать дальше. Лучше бы было пойти и лечь спать, чтобы на трезвую голову обдумать, как правильнее всего поступить. Но спать совсем не хочется. Что-то мне просто не даёт покоя. Начинает возникать такое неприятное чувство, будто я что-то забыл. Под ногами появился странный звук, похожий на то что, какая-то деревяшка ударилась об другую. Опустив свой взгляд вниз, я увидел деревянную табличку, лежащую в паре сантиметров от лопаты. Я уже и забыл, что приносил её сюда из кабинета труда, для того чтобы сделать из неё что-то наподобие надгробия для брата. Видимо, это она и ударилась об лопату. Вероятнее всего, это и не давало мне покоя. Но как я его сделаю, если у меня нет ничего, чем бы я мог написать его фамилию и имя? Даже если я и найду, чем можно накалякать, рано или поздно надпись всё равно сотрётся и размажется до неузнаваемости. А это значит, что придётся чем-то выцарапать всё это дело. Можно было бы воспользоваться нашим канцелярским ножом, но я не знаю, поможет ли это. Да и это может быть небезопасно. «Небезопасно», — подумал я, и только сейчас заметил, что уже иду за этим ножом. В коридорах совсем пусто и тихо. Но даже так начинает закрадываться чувство, что я тут совсем не один. Мне кажется, что кто-то следит за мной. От этого на душе становится тревожно. Я прибавляю шаг и начинаю идти быстрее в сторону библиотеки, в которой находился нож. Заходя туда, чувство того, что за мной кто-то наблюдает, утихает, но не исчезает. Взяв канцелярскую атрибутику, я встаю перед дверью и берусь за ручку, но выходить из библиотеки не спешу. Пустота, что появилась во мне совсем недавно, начала заполняться страхом, успевшим сковать моё тело. А ощущение слежки стало вновь расти, отчего по спине табуном пробежали мурашки. Я быстро открыл дверь и побежал на улицу. Прибежав на нужное мне место, я стал восстанавливать дыхание. Из-за этого пятиминутного «марафона» дышать стало в разы тяжелее, а страх окутал тело, будто ядовитые змеи свою жертву. И пока я бежал, ощущение слежки становилось сильнее, вот только ко всему этому прибавилось чувство, что меня хотят схватить. Вдруг послышался жуткий грохот. Я попытался сориентироваться и понять, откуда донёсся этот шум. Спустя пару мгновений до меня дошло, что звук доносился со стороны северного крыла. От страха, я стал отходить назад, но обо что-то запнулся и упал. Как выяснилось, это оказалась та табличка, из-за которой мне пришлось бегать до библиотеки и обратно. Взяв её в руки, весь страх куда-то пропал, и чувство пустоты вновь дало знать о себе. Моя рука своевольно потянулась в карман за ножом и, вытащив его, начала выцарапывать что-то отдалённо напоминающее иероглифы. Вырезать что-то на деревянном бруске тонким и затупившимся лезвием оказалось не самым хорошим и, как я предполагал, не самым безопасным решением. Пока я вырезал первый иероглиф, то успел порезаться четыре раза. Радовал лишь тот факт, что нож не ржавый, и, порезавшись им, я ничего не подцеплю. Но зная санитарные условия этого места, слишком радоваться не стоит. То, что я не подхвачу заразу от пореза ножом, не означает, что я не смогу подхватить её, дотронувшись своими порезами до чего-нибудь грязного. Думая об этом, я не заметил, как нож соскочил с таблички и прошёлся лезвием по ладони как раз в том месте, где находилась самая большая и уродливая мозоль. От резкой боли я выронил табличку и схватился за левое запястье. Кровь медленно стекала по ладони и запястью, после чего скапливалась между крепко сомкнутых пальцев правой руки и мелкими каплями падала на землю и ткань моих штанов, тем самым пачкая их. Оторвав взгляд от кровоточащей ладони, мне удалось сфокусировать его на табличке и лежащем рядом ножике. Может, это из-за сильной и неприятной боли или же от осознания того, что я беспомощен и слаб, но меня стали переполнять разные эмоции, даже те, которые, по сути, никак не связаны с такими ситуациями, а потому и не должны были появиться вовсе. Но всё же они появились. Встав с холодной земли, я не выдержал и пнул табличку так, что та улетела на несколько метров. Сам не понимаю почему, но я злился. Злился и не мог успокоиться. Жгучая и пронзающая боль не утихала, да и, судя по всему, не собиралась в принципе. И это начало раздражать. Хотелось послать всё далеко, глубоко и надолго. Но, увы, я не могу этого сделать. Стоит вспомнить, в каком я сейчас положении, и даже чуточку смешно становится, что я ещё жалуюсь на свою жизнь. «Смирись уже с этим». Эта фраза эхом прозвучала у меня в голове, не давая и шанса на то, чтобы успокоиться. Голос, сказавший это, оказался до боли знакомым. Сердце в груди сжалось, дыхание стало сбивчивым, а непонятная мне обида, захлестнула с головой, дабы я не смог выбраться и утонул в ней. И хочу заметить, у неё это отлично получалось. Дышать стало так трудно и больно, словно меня кто-то топил, как маленького котёнка. Но в один миг всё это прекратилось. Я облегчённо вздохнул и направился в сторону злосчастной таблички, попутно подбирая нож с земли. И единственное, о чём сейчас у меня получалось думать, это о чужом голосе, который я слышал впервые, но всё же почему-то он казался очень знакомым. Мягкий, бархатистый, тёплый мужской голос, что смог без всяких колебаний, произнести столь холодные и обидные слова. Из-за всего происходящего мысли в голове стали спутываться в один огромный узел. Наверное, именно поэтому я не заметил, как вновь стал вырезать имя Мицуру на табличке и умудрился снова пройтись ножом по руке. Порез, больше похожий на царапину, по сравнению с остальными порезами располагался между большим и указательным пальцами. Я немного пожмурился от лёгкой боли, но всё же продолжил начатое. Если и дальше продолжу отвлекаться на шум и боль от порезов, то смогу закончить всё это только к утру, а к этому времени в порезы попадёт какая-нибудь инфекция и уже поздно будет обрабатывать их. Можно было бы прямо сейчас пойти в библиотеку, обработать там порез и заклеить пластырем, вот только идти туда лишний раз неохота. Мне до сих пор страшно идти по тому коридору, являющемуся единственным путём до библиотеки. Тут много чего может случиться, и в этом я убедился сам. Северное крыло, в котором все кабинеты, лестницы и коридоры меняют своё направление, не давая своей жертве выбраться. Единственный уцелевший кабинет с целыми окнами и дверями, несмотря на то, что другие были полностью разрушены. Цепи с замком, висящие на главных воротах, и лежащая на земле табличка, с затёртой и ели прочитываемою надписью «Тут опасно». Но что самое жуткое, так это везде наклеенные амулеты, отпугивающие злых духов, демонов и прочую нечисть. Даже не знаю, что тут такого происходило, но, видимо, амулеты не очень помогли. На этот раз в моих расчётах не было ошибки, и закончил я за час с копейкой. Кое-как зафиксировав это недо-надгробие, я взял нож и пошёл в библиотеку, но убирать его в карман не стал. Всё это не даёт мне покоя, а потому средство защиты не стоит убирать слишком далеко. Вот только мои опасения развеялись, словно дым на ветру. Идя по коридору, я не ощущал чего-то подобного, когда ходил тут в прошлый раз. Было спокойно и тихо, что показалось ещё более странным, чем весь недавний шум. Хотя это понемногу прекращало беспокоить, так как меня клонило в сон. Глухой стук и неожиданная боль в области лба заставили меня взбодриться. И, к сожалению, не только взбодриться, но и психануть, причём так, что моя нога начала жутко болеть, когда я пнул дверь в библиотеку со всей силы. Кажется, что более тупого поступка, чем этот, я ещё не совершал, но как говорится: «Вся жизнь ещё впереди». Поёжившись немного от ноющей боли, а затем войдя внутрь, я стал искать жизненно необходимую коробку с оставшимися там медикаментами, которая, как обычно, затерялась в самый не нужный момент среди гор из всякого старого и ненужного барахла. Ну вот почему, когда я плевать хотел на эту аптечку, она всё время мозолила глаза своим присутствием, а как только ею решили воспользоваться, то тут же пропала из виду? Будто знала, в какой момент ей нужно магическим образом испариться. Не найдя заветную коробку на её законном месте, столах, подоконниках и даже среди стопок книг, пришлось идти и искать между книжными полками. Одной рукой было не очень легко переставлять каждую книгу с одного места на другое. Я не хотел прибегать к использованию левой руки, так как она пусть уже и не так сильно, но болела, да и прикасаться к пыльным книгам, когда у тебя пусть и не глубокий, но всё равно необработанный порез — это верх идиотизма. После семи минут нелёгкой для меня работы я был вознаграждён тем, что вспомнил, где находится аптечка. Это вызвало у меня облегчение. Поставив книгу на её место, я побежал в каморку и стал рыться в коробке со старыми вещами, как маленький зверёк в земле. Вытащив аптечку из коробки с одеждой, я достал из неё спирт, вату, маленький пузырёк с небольшим количеством йода в нём и пластырь. Обработав порезы и заклеив их пластырем, я лёг спать. Вот только сон долгое время не приходил, несмотря на то что совсем недавно я был готов валиться с ног от усталости и сонливости. На душе будто кошки скреблись. Было гадко. Гадко от того, что я не понимал, что происходит со мной. То грустно, то пусто. Сначала слёзы рекой льются, а после вообще ничего не ощущается, словно человек, которого ты хоронишь, и вовсе не был тебе знаком. Вот и сейчас, после длительного безразличия к происходящему, все отрицательные эмоции вновь вернулись. Грусть накатила волной. Приоткрыв глаза, я увидел старый пустой матрас, на одном конце которого лежала грязная подушка, а на другом — несколько скомканных и тонких одеял, которые, как по мне, совсем не защищали от зимнего мороза и холода, что пробирались к нам через небольшие трещины в стенах и деревянных рамах окон. От этой картины стало тоскливее. Я почувствовал, как уже горячая слеза скатилась по щеке, оставляя после себя солёную и влажную полоску. Я снова плачу. Откровенно говоря, мне даже как-то фиолетово стало, что я опять реву. Единственное, чего сейчас и хочется, так это того, чтобы всё это оказалось страшным сном и только. Просто взять проснуться, увидеть, что он жив и здоров, и вздохнуть с облегчением. Вот только, как бы это ни было прискорбно, такого чуда никогда не случится.

***

Крепкий сон не хотел отпускать меня, когда солнце наконец взошло, да и я не спешил уходить от него, но жгучая боль, что распространялась по всей моей руке, думала иначе и заставила вырваться из объятий Морфея. Потихоньку отклеивая пластырь с ладони, я заметил небольшое воспаление на месте того ужасного пореза. Шок и страх прошли сквозь меня молнией. Порез воспалился, а это значит, что скоро начнётся процесс гниения. И на что я только надеялся, когда обрабатывал свои порезы в этих антисанитарных условиях? Было бы чудом, если порез не воспалился, но как говорит бабушка Ева: Чудеса редко происходят. Подумав об этом, я вспомнил, что хотел пойти к ней и попросить у неё помощи. Может, если она согласится мне помочь, то и заодно сможет обработать как следует мои порезы? Такие мысли немного успокаивают, но особой надежды, что всё будет хорошо, они не дают. Немного подумав на этот счёт, я встал с холодного пола, на котором сидел, отряхнулся и вышел из этой маленькой комнатушки. Идя к выходу из библиотеки, я подобрал свою куртку, которая была в два раза больше своего владельца, и, надев её, покинул книжную комнату. Несмотря на то что куртка была больше меня, холод всё равно ощущался очень отчётливо. В трущобах сегодня жизнь так и кипела, правда, не в очень хорошем смысле. Из небольших домиков, построенных из металлических и проржавевших пластин, доносились детский плач и крики, ругань взрослых и пьяный смех. По углам, словно какие-то крысы, сидели маленькие дети и старики. По всюду шастали «липкие пальчики». А на самой же улице воняло рвотой и трупами, которые уже, видимо, начали разлагаться. Все уже привыкли к этому отвратительному запаху, но сегодня он был куда более омерзительным, чем обычно. От столь ужасного запаха я поморщил нос, и, видимо, это заметил один из тех стариков, которые сидят рядом с детьми в тени, оставляемой крышами железных домиков, иначе я не могу объяснить, почему он посмотрел на меня грустным взглядом исподлобья и что-то пробормотал. — Что, простите? — Видимо, на этой неделе погибло куда больше людей, ведь запах сегодня по-особенному отвратен, — слова этого деда слегка напугали меня, но, не подав виду, я стал поворачиваться, чтобы уйти, но мои глаза округлились от увиденного. Какой-то в стельку пьяный мужик попытался выйти из дома, но споткнулся об порог и упал лицом в смесь из земли и снега, а из бутылки, которая находилась в его руках, полилось гадкое пойло, что за секунды начало впитываться в землю. Честно говоря, не самое приятное зрелище. Перешагнув через его ноги, я продолжил идти к лавке бабушки Евы. Походив минут семь по перекрёсткам, я увидел знакомую развилку. Немного покопавшись в воспоминаниях, я повернул направо и, пройдя метров сорок, увидел деревянный дом, являвшийся лавкой бабки Евы. Подходя к двери, мне стало не по себе. Дверь тут же открылась, и из дома вылетел и вписался носом в землю какой-то мужчина с пропитым видом. На пороге стояла разъярённая Евангелина и смотрела на этого мужика, как на мусор. Из-за ужаса, что тут творится, я решил отойти от двери на пару метров. Мужик и бабушка Ева ещё покричали друг на друга, а потом незнакомец ушёл, кинув ещё парочку оскорблений и пожелание гореть в аду бабушке Еве. — Заходи, шкет! Нечего на улице стоять! — она махнула рукой, как бы говоря, чтобы я зашёл в дом, и, не став раскидываться приглашением, я вошёл внутрь. Ева указала мне на стул и сказала сесть, а сама пошла на кухню. В ожидании я мог рассмотреть предметы, картины и артефакты, находившиеся в комнате, которые не смог рассмотреть в прошлый раз. Пока я всё разглядывал, то увидел рисунок чёрного льва, лежавшего где-то в горах среди хризантем. Стоило мне подняться с места, не успев сделать и шаг в сторону рисунка, как тут же из кухни вышла Ева и встала рядом с дверью в комнату, держа в руках две кружки. Из-за этого, мне пришлось сесть на место. — Чай будешь, шкет? — Ева подошла к столу и поставила две кружки с чаем. Не сумев отказать, я сделал несколько глотков до одури кислого чая. — Ну, как умер Мицуру? — из-за этого вопроса мне на мгновенье показалось, что моё сердце перестало биться. — Откуда вы знаете, что он мёртв? — взгляд бабушки Евы стал безразличным, а мой голос похолодел. Отпив чая, она решила продолжить начатый диалог. — У меня есть свои источники информации. Александра! — от этого крика у меня чуть не заложило уши. Переведя глаза с бабушки Евы на лестницу, я увидел, как по ней робко и неуверенно спускалась та самая девчонка, которую я видел ночью. Это она тогда кричала и плакала, сбила меня с ног и потом убежала куда-то. — Это моя помощница — Александра. Я нашла её год назад в иллюзорном лесу. — Это та девчонка, которую я видел ночью! — Да, это она. Александра рассказала мне, что нашла труп розововолосого мальчика и, не выдержав такого зрелища, расплакалась и сбила с ног мальчишку её возраста. Можешь не воспринимать её действия всерьёз, так как она очень чувствительна. И именно из-за её чувствительности она может заплакать по любому поводу. — Сказав это, она сначала посмотрела на меня, потом на Александру и снова на меня. — Ну, думаю, ты не это пришёл обсуждать, поэтому можешь не отвечать на мой вопрос. Лучше скажи, сможешь ли ты выжить, если попадёшь в приют? Здесь ты точно не протянешь долго, а вот в приюте будет небольшой шанс. — Почему вы говорите так, будто приют — это ужасное место? — И правда. Не все приюты похожи на ад, это точно. Но я не уверена, попадёшь ли ты в приют, в котором всё будет хорошо, или же в котором тебе будет тяжко, поэтому и спросила, сможешь ли ты выжить. — Вы сказали, что здесь мне не выжить, а это значит, что вариантов у меня и нет вовсе. — Хорошо. А теперь позволь мне спросить, сколько времени ты сегодня спал и клонит ли тебя в сон? — после этого вопроса перед глазами начало плыть, веки стали тяжёлыми, а в теле чувствовалась слабость. Перед тем как окончательно заснуть, я мельком увидел взволнованное лицо той девочки.