Хватка смерти

Преданность — это ужасно. Ужасно быть до смерти преданным тому человеку, который этого не заслуживает. И даже понимая, как он отвратителен, несколько омерзителен тебе — ты просто не можешь перестать ему доверять, ты просто не можешь предать его. Твоя жизнь рушится только из-за этого. Ты медленно падаешь на дно, с которого вылезти потом не сможешь. И рука этого самого человека, вместо того, чтобы схватить за запястье, потянуть на себя и вытащить наверх, толкает глубже. Потому что он уже на этом дне. Здесь ты будешь с ним. Радуйся, когда он обращает на тебя своё внимание. Радуйся, когда улыбается тебе. Радуйся, когда он отменяет встречи, чтобы провести время с тобой. Радуйся, а не горько усмехайся. Предатель и ещё тысячу раз предатель — он предаст каждого, даже самого близкого ему человека. Он предавал тебя столько раз, что ты сбился с счёта, но поступить так же хотя бы один раз ты никогда в жизни не сможешь. Он убивает близких тебе людей — и ты не можешь что-либо сделать против этого. Ты можешь лишь смотреть на истерзанные трупы неверящим взглядом. Вот это Мори. Человек, заменивший тебе отца и ставший самым родным в этом мире. Там Одасаку — единственный друг, с которым ты проводил раньше всё свободное время. Совсем рядом лежит сестрица Озаки, светлое кимоно которой так красиво пропиталось кровью, а ещё ближе — Акико, твой личный психолог и врач в одном лице. Число убитых на дне возрастало с каждым днём и ты ждал, когда сам окажешься там в виде хладного трупа. Но ты ступаешь туда собственными ступнями и возвышаешься над этой горой мертвецов. Эй, Осаму, твою преданность оценили. Твою любовь приняли. Тебя любят в ответ и желают всегда-всегда быть рядом. Почему же ты не рад?.. Потому что любит он не его. Эй, Чуя, где ты? Куда делась глубокая голубизна твоих больших глаз, когда они успели пропитаться алой кровью? Почему ты не кричишь, вспылив, как раньше? Почему не заливаешься краской при любом близком взаимодействии? Куда ты пропал, Чуя? Ледяные поцелуи не вызывают того восторга и счастья, как совсем недавно. Чужие руки, которые так ласково глядят по щекам и прижимают к своей груди — ломают щиколотки и привязывают сломанные конечности бинтами к трубе, когда ты говоришь, что хочешь уйти. — Не бросай меня. Я ведь не смогу один. Я люблю тебя, Осаму. Привычный мир рушится прямо на глазах и ты больше не в силах на это смотреть. Он убивает их теми руками, которыми потом обнимают тебя. Противно... до ужаса. Это так отвратительно. Мерзко. Голос разума всё ещё твердит об этом, когда ты уже сдался под натиском чужих чувств. Когда ты уже принял свою вину и сущность, когда ты уже не смотришь на кровь с ужасом в глазах. Когда ты перестаешь считать, что эти прикосновения приносят только боль и страдания. Когда ты сам тянешься к нему, как к единому лучику света, прекрасно понимая, что он — кромешная тьма. — Совершим двойное самоубийство? Ты же хотел этого. Всё что угодно, и это уже не кажется таким ненормальным. Ты хочешь быть с ним и не хочешь видеть кровь на его руках. Ты будешь с ним. Даже в последнюю секунду, даже после смерти. Или тебя спасут. Или тебе помогут. Вытащив из зябкой тьмы, разрубив толстую паутину, в которой ты запутался — и помогут вылезти с дна того озера крови, в котором ты погряз. И даже он не сможет забрать тебя обратно. — Как ты себя чувствуешь? Заботливый голос, который ты постоянно сравниваешь с его голосом. Скучаешь. Ты вернулся в обыденный ритм жизни, в светлую повседневности, но ты совсем не чувствуешь себя счастливым, потому что здесь нет его. Ты плохо себя чувствуешь. Просто ужасно. И непременно твердишь об этом тому, кто стал твоей спасательной шлюпкой, тому, кто стал твоим защитником. Тем, кто спасёт и поможет. Помоги и сейчас. Спаситель хмурится, вздыхает и мягко треплет тебя по голове бледной ладонью. Ты постоянно сравниваешь их. Эй, Федор, пойдём со мной на дно? Он, кажется, совсем ничего не понимает, когда наблюдает за тем, как ты собственнолично прыгаешь в пучину своего отчаяния, из которого он тебя вытащил. Он не хочет идти с тобой — но теперь плевать, потому что ты снова видишь его, на этом самом дне. Остатки здравого смысла твердят о том, что это не Накахара, что это ненавистный тобою бог, но его глаза такие голубые. Такие родные. — Эй... Чуя. Я тоже люблю тебя.