Оглянись...

— Оглянись, посмотри на меня… Джон даже сам не понял, как слетела с губ эта мольба. Счастье, как бы это банально не звучало, стало таким несбыточным и далеким. Вот сейчас она подойдет к карете, ветер, играя, подкинет траурную вуаль, хлопнет дверца и… Ему останется лишь память. Когда-нибудь он сядет у камина, взяв со столика чашку с чаем, а эта самая негодяйка-память услужливо подсунет сосредоточенный взгляд из-под длинных ресниц. Такой, как тогда, на чаепитии в доме ее родителей. На мгновение он ощутит на плечах кольцо отчаянно сжавшихся рук, нежное гибкое тело, словно щит, закрывшее его от разъяренной толпы… Он вспомнит ее холодную отповедь, полученную на следующий день, прокрутит в памяти каждое слово, понимая по-новому уже каждый звук ее голоса и ища в нем хотя бы намек на нежность… Но это будет потом. А сейчас он просто ловил глазами каждое движение фигурки в черном. Да, ее здесь больше ничто не удерживало после смерти родителей, но один поворот головы назад, один взгляд — и он готов был ради этого в несколько мгновений преодолеть разделяющее их расстояние, чтобы заключить в объятия и никогда больше не отпускать. С мнением матери и Фанни на этот счет он как-нибудь сам разберется. — Оглянись… посмотри… Серебристый вихрь чуть качнул край платья, когда она поднялась в карету, взметнулся снежными брызгами и успокоился. Хлопнула дверца. Стук лошадиных копыт стих за поворотом. Снова стало тихо и почему-то очень больно, словно не она, а часть его сердца отправилась в Лондон на долгое время, а может быть, и навсегда…