За край.

«Я скучаю.» Блондин бросает взгляд на Достоевского, и это, пожалуй, единственное, что он может. Единственное, что позволяет Федор, не, в силах запретить ему это. И Ацуши смотрит. Смотрит, как брюнет негромко отдает указания своим подчинённым, казалось бы мелочные, но в четко выверенном плане Федора, они складываются в цепочку, которая приносит свой результат. Негромкий голос, отдающийся от стен, мягкая улыбка Демона и взгляд. Федор умел смотреть так, что казалось, будто нет ничего важнее собеседника напротив. Умел смотреть с любовью и пониманием. И Ацуши скучал. неимоверно скучал по такому Достоевскому. Которого знал, на протяжении бесконечно долгих ночей, и таких же долгих разговоров, ни о чем и обо всем. Тот Федор, словно стал видением. И тигр сомневался, вообще, а было ли это реальностью? Может ему просто это приснилось? Тогда это были не кошмары, а самые лучшие сны, которые он когда-либо видел. Ведь в них, он был нужен, счастлив и хотел дарить свое тепло, будучи уверенным в том, что оно нужно. «Я так сильно скучаю». Руки сжимаются так, что ногти пропарывают тонкую и светлую кожу на ладонях, оставляя следы в виде полумесяцев, которые тут же наполняются жгучей болью, с капельками крови. Но она ничто, по сравнению с тем, что творится в душе. Отдав частичку души дорогому человеку, тигр никогда не заберёт ее обратно. Она, как яркое пламя, будет оберегать того, кому отдана. У Ацуши внутри хищник, и одновременно самое верное существо. У Ацуши внутри тигр, которого в первый раз погладил Достоевский, и который теперь тоже тосковал, потому, что за все время к нему отнеслись с лаской. — Я сделаю, так, как ты просишь. На автомате говорит Накаджима, когда слышит указание и для себя. Слышит, но не слушает. — Позволь мне только одно. — И что же? — Позволь мне побыть с тобой таким, каким ты был только для меня, — тихо шепчет Ацуши, бессильно опускаясь на одно колено возле ног самопровозглашенного бога. — Шесть минут, — Ацу слышит снисходительный голос, с горечью понимая, что это только снисхождение, и что дальше унижаться просто некуда. Он и так уже, слишком низко пал. Шесть минут. Долго упрашивать не приходится, потому, что Ацуши подаётся вперёд, проскальзывая ладонями под меховой плащ русского, смыкает их чуть ниже лопаток и прижимается к тёплому плечу. Сердце стучит оглушительно громко, наверняка это слышит и Фёдор. Его демон. Его, уже на пять минут. Всего на пять минут. Обнять крепче, и тихо прошептать: — Ты не представляешь, как я скучал. Тигр смотрит на брюнета, на едва заметную улыбку, что трогает губы, и тихий смешок. — Только обнимать будешь? И кажется, что не было тех грубых и обидных слов, что они друг другу наговорили. И Ацуши хочет исправить именно это. — Я ничего от тебя не прошу, — быстро шепчет парень, заглядывая в аметистовые глаза. Четыре минуты. Губы прижимаются к губам, а блондин целует невероятно нежно, почти, что невесомо, стараясь отдать все то, что у него есть. Я дорожу тобой. Достоевский сам углубляет поцелуй, сплетаясь языками, лаская чувствительное местечко под ним, заставляет млеть от крепких объятий. Оставить лёгкий укус на нижней губе Федора, и отстранившись смотреть в глаза, запоминая и впечатывая в память его черты. Три минуты. — Я никогда не хотел тебя обидеть. — Замолчи, у тебя ещё есть время. Не трать его на эти разговоры. Обрывает его Достоевский, и оказывается прав. Стянуть белоснежную шапку с волос, отбрасывая на стол, и запустить пальцы в темные волосы демона. Ласкать, перебирать, видя как Федор жмурится от приятных ощущений. Почему нельзя так всегда?.. Две минуты. — Крепче, пожалуйста. Тихо просит блондин, немного опуская взгляд, выдавая свою слабость, но сейчас ведь можно?. Руки Федора крепче сжимают его талию, другая ложится на плечо, прижимая ближе, и склонив голову он касается губами шеи. Ацу вздрагивает, и повторяет его прикосновение. Целует нежную кожу, оставляя на ней множество лёгких поцелуев, вновь поднимает голову, так же нежно целуя в уголок губ, в центр, верхнюю и нижнюю. Стараясь унять дрожь отчаяния, потому, что это последние. — Никогда не думай, что то, что есть сейчас, не повторится потом, — говорит на последок Достоевский, очередную неопределенную фразу. Минута. Время кончается. — Я знаю. Это больше, чем любовь. Часть моей души — твоя, — быстро говорит блондин, поспешив опустить глаза, чтобы не было заметно подступивших слез. Но он заметит, всегда замечал детали — Спасибо. Тихо, когда отстраняется брюнет, потому, что его время вышло. — Мое отношение не изменится, что бы не произошло, — говорит Ацуши, перед тем, как закрыть дверь в кабинет Федора. Дверь, за которую без разрешения, ему больше не войти. . . . «Вы слышали, Кровавый тигр портовой мафии не щадит никого?». Ходят слухи. «Вы слышали, что у него нет чувств?» Говорят другие. Достоевский едва узнает парня, когда они встречаются в следующий раз. Когда, облизывающий свои пальцы от чужой крови, Ацуши поднимает взгляд на Демона, перебив добрую половину его людей в одиночку. Когда Федор не видит в этих алых глазах ничего, что было от его светлого мальчика. Неестественно весёлый смех затапливает помещение, хлынув резкой волной. Накаджима смеётся так, что стынет кровь. . . . — Когда он пришел к нам, его интересовало только одно, — сидящий за столом Мори, соединяет кончики длинных пальцев, внимательно смотря на Федора, — наш Эспер со способностью вырывать воспоминания. Достоевский понимает, что наделал тигр. Избавился от всех воспоминаний связанных с Федором. От части своей души, от которой отказался русский. На стол падают разноцветные, прозрачные круглые капсулы. Воспоминания в них переливаются всеми цветами радуги. Некоторые молочно-золотистые, другие слегка розоватые, и несколько таких, какими были глаза Ацуши, когда Федор в последний раз его видел, когда у них было шесть минут. А могла быть вечность.