После грозы.

Чувственная и по-началу тихая музыка заполняет весь зал. Ты выбираешь небольшие залы, с хорошей акустикой, потому что, не любишь большое скопление людей. Музыка льётся чарующей мелодией, и я забываю как дышать. Каждый раз, как первый, как будто музыка забирается в каждый уголок моей души. Одновременно расслабляя и поднимая невообразимую бурю эмоций. Слежу за тобой из-под полуопущенных ресниц, изнутри закусывая губу. Ты слишком красив. Красивый прогиб спины, руки поддерживающие виолончель. Ты даже на ноты не смотришь, потому, что музыка будто проходит сквозь тебя, идёт изнутри, а ты попросту делишься ей с окружающими. Слегка запрокинутая голова, приоткрытые губы и закрытые глаза. Твои потрясающие глаза, невероятного аметистового оттенка, который играет множеством граней, в зависимости от твоих эмоций. Но больше всего, мне нравится, когда они затуманены наслаждением. Тогда они слегка темнеют, в них вспыхивают искры желания. Желания, что опаляет нас своим жарким огнём, заставляет сгорать в объятиях друг друга. Ацу чувствует лёгкий укол ревности, от того, что на его Фёдора смотрят зрители. От того, что видят, как он прекрасен и талантлив, и Ацуши был бы не против спрятать свое сокровище. Скрыть его от любопытных глаз, от тех мыслей, что ненароком могут очернить его неземного возлюбленного. Но знает, что Фёдор задохнется от этой несвободы, просто не сможет так… И только в фантазиях блондин позволяет себе такую вольность, такие собственническим мысли в отношении Достоевского. «Он пишет демоническую музыку», как-то писали в очередной газете критическую заметку, по-поводу очередного успешного выступления. «Она захватывает сердца и разум тех, кто её слышит», пишет критик, только лишь потому, что Фёдор безупречен в своей стихии, и у него нет ни единого недочёта, ни единой ошибки. Вынырнув из своих мыслей, Ацуши встречается взглядом с Достоевским, на губах которого мелькает лёгкая тень улыбки. Этот Демон и вправду способен читать чужие души и желания. Звучат новые, глубокие незнакомые Ацуши аккорды. У Накаджимы перед глазами мелькают воспоминания, когда он смотрит на чувственные руки своего возлюбленного. Длинные пальцы скользят по обнажённой коже, подушечками пальцев по нижней губе, и Ацуши не сдержав стона втягивает их в рот. Посасывает, лаская облизывая и проходясь языком между ними. От этого кружится голова, потому, что руки Достоевского это фетиш. Нежные, изящные, длинные пальцы способны извлекать из него громкие стоны, а Фёдор не стесняясь шепчет на ухо: — Твоя мелодия, самая сладкая, милый мой. И от этих слов наслаждением пронзает поясницу и низ живота. Слишком сильно хочется слиться воедино, отдаться этим рукам, шептать это имя, мешая его со стонами. — Фёдор, — всхлипывает Ацуши, выгибаясь от удовольствия, потому что эти пальцы уже внутри него, бережно растягивают и подготавливают, одновременно давя на чувствительную точку. — Фёдор, — вновь любимое имя, словно молитву, словно в бреду, чувствуя как горячая головка члена толкается внутрь, и они становятся единым целым. Достоевский пережидает несколько мучительно-длинных секунд, зная, что блондину безумно нравится чувствовать именно момент проникновения, дрожь нетерпения Фёдора… Дрожать от сладости, что растекается по венам и безуспешно пытаться сдержать стоны, и отдавать всего себя без остатка. Движения бёдер медленные и тягучие, такие доводят до помешательства, до искусанные губ и тихой мольбы двигаться быстрее и одновременно «продли это, продли как можно дольше», шепчет Ацуши, словно в бреду, чувствуя как руки Фёдора сильнее прижимают его к себе. — Дождь., — расфокусированным взглядом зацепив край окна. — Скоро будет солнце. — Я умоляю тебя. Соленая влага из уголков глаз — это уже не поддается контролю и мышцы сжимаются внутри, их общий ритм ускоряется, как и стук сердца, и Ацуши кажется, что он идентичен до каждого удара. Что это самая великолепная музыка. Она неповторима. Каждый раз новая, и Фёдор каждый раз восхищается этим. Насколько его возлюбленный отдаёт всего себя, позволяя создать очередной шедевр. Но это их предел. Тихие мольбы с губ мальчика звучат уже без остановки, как и собственное имя Достоевского. Федь, Федь, Федя. Горячие мышцы внутри сжимают в спазмах наслаждения и они кончают одновременно, падая на постель и не слыша отзвучавшей грозы, после которой для них действительно будет долгожданное солнце. Отзвучавший последний аккорд произведения, вывел Ацуши из оцепенения. — Ты не говорил о том, что в твоей программе будет что-то новое, — с легкой обидой в голосе заявляет блондин, когда они возвращаются домой. — Я хотел, чтобы ты ещё раз вспомнил ту ночь, — склонившись в ушку Ацу, шепчет его демон, — мне ведь это удалось? Несмотря на вопросительную интонацию, это звучит как утверждение, и Ацуши прячет довольную улыбку, ведь он помнит все те ночи, что провел в объятиях Фёдора.