Дождь в Пикеринге

      Летняя гроза всегда напоминала о прошлом. Стекающие по стеклу водяные дорожки перемещали во времена, когда мне было ещё шесть с хвостиком лет, и я сидела у окошка, пытаясь дыханием подогнать капельки к оконной раме, даже не подозревая, что это невозможно. К семи годам я прекратила так делать. Раскаты грома давали заново почувствовать ту атмосферу последних каникул у бабушки и дедушки в Питерборо, где царило вечное спокойствие, а маленькая я бегала от магазина к магазину, воображая себя феей среди каменных стен. Каникулы были последними, потому что бабушка вскоре скончалась. Дедушка не смог прожить без неё и месяца. Теперь в Питерборо я езжу лишь на кладбище.       Да, летняя гроза била по больному.       Заваривая сейчас чай с ромашкой, я думала о том, насколько быстро летело время. Будто только что был школьный выпускной, а на самом деле многие уже могли похвастаться дипломами об окончании колледжей и университетов. И я в том числе. От этого становилось как-то неприятно, накатывало понимание скоротечности мгновений. А ведь именно это нам объясняли родители во время постоянных подростковых истерик. Помнится, я лежала на полу своей комнаты, глядя в потолок и абсолютно не зная, как жить. Взросление представлялось неясной чередой событий, через которые придётся пройти, и пугало хуже любого ужастика.       Улыбка озарила моё лицо. Конечно, впереди вся жизнь, но так радостно осознавать, что порог страхов и переживаний преодолён.       А капли дождя продолжали стремительно скатываться по стёклам и барабанить по крыше, подобно маршу кривоногих участников парада. Слушать в полной тишине Дьявольский плач — так я величала ливень — было одним из лучших ощущений. Эмоции накалялись, воздух пресыщался запахом противостояния земли и неба. Я специально открыла форточку на кухне, чтобы можно было насладиться дождём будучи в укрытии. В голове всплыло слово, вычитанное недавно из книги — петрикор. Землистый запах после дождя, что мы различаем на улице и любим всей душой.       Летняя гроза заставляла кутаться в теплые вещи. Очевидно поэтому я натянула рукава вязаного кардигана на ладони. Странно: быть в зимней одежде, но ходить босиком по прохладному паркету. Эдакий контраст температур делал меня по-детски счастливой. Казалось, что мама сию секунду появилась бы здесь и отругала, одновременно копаясь в полке шкафа и выуживая носки.       Пачка с печеньем противно шуршала, пока я высыпала из неё шоколадные кружочки на тарелку. Две расписные чашки с чаем стояли на деревянном подносе, дожидаясь меня. За окном завыл ветер, где-то включилась сигнализация. Из моей гостиной послышалось звучание гитарных струн.       Летняя гроза приводила с собой забытых людей, что по случайности вновь оказывались рядом.       С заметным удивлением на лице, я быстро схватила поднос, чуть не разливая чай, и понеслась в комнату. Мягкий оранжевый свет напольной лампы открывал мне лишь диван и кресло под лестницей. Именно в нём расположился кудрявый парень — должна признать, волосы у него знатно намокли и спадали на лоб крупными завитками, — держа чёрную электрогитару на коленях. Грубая складка меж бровей и сосредоточенное выражение не позволили мне вторгнуться в его музыкальное пространство, и я, сама нахмуренная, села на диван, устраивая чай на столике неподалеку.       В каком же я была смятении увидев его спустя столько лет. Кто бы мог подумать, что начало ливня станет новым началом наших… Отношений?.. Можно это так называть? Отнюдь. Мне было тяжело находиться с ним в собственной гостиной после всего. Воспоминания пеленой застилали разум, я упрямо прогоняла их, стараясь не выдать волнение. Тихое бренчание в конец выбивало меня из колеи. Я намеревалась сказать об этом, но парень заговорил первым.       — Ты сильно любишь этот город, да? — он повернулся, улыбаясь кончиками губ.       Вопрос застал меня врасплох, как и оглушительный раскат грома. Ливень не прекращался ни на секунду, делая обстановку в такой же степени комфортной, в какой и напряжённой.       Пикеринг. Родной город, обитель счастья и радостей. Детство. Мама, раскладывающая продукты по шкафам. Папа, чистящий машину от мороженого. Я, бегающая по недавно скошенному газону и зовущая соседского пса Коперника. Тогда мне было неизвестно кто этот Коперник, в честь которого назвали пушистый комочек бесконечной энергии. Что важного в мелочи, подобно кличке собаки?       Пикеринг, школа Пайн-Ридж. Весёлые друзья, глупые тесты, плохие оценки. Год за годом проносился у меня перед глазами. Четвертый класс, зубрилка Хелен опозорила перед всеми, сказав правильный ответ, а я, с еле сдерживаемыми слезами, села обратно за парту. Шестой класс, первый неуд по простому предмету — английский; поучения отца и итоговый высший балл, полученный «кровью и потом».       Конец средней школы, то есть, восьмой класс. Улыбчивый мальчик с брекетами по имени Шон Питер Рауль Мендес. Мальчик, перевернувший мой мир с ног на голову. Мы болтали обо всём на свете, проводили дни напролёт друг с другом, делились тайнами и переживаниями. Он познакомил меня со своими друзьями, кузинами, родителями. Он научил меня кататься на скейте, я его — рисовать и чертить. Мы бегали в кафе по утрам перед школой и покупали латте, позже шли на баскетбольную площадку, а под вечер он провожал меня, напевая придуманные им песни. В те редкие для солнечного Пикеринга дни, когда шёл дождь, мы засиживались у меня: мама готовила маффины, пока мы смотрели третью часть Гарри Поттера. Нашего любимого фильма.       И вот он сидел передо мной, музыкальными пальцами перебирая струны гитары, которую я купила для дизайна комнаты, и смотрел своими медовыми глазами в глубины души, прекрасно зная ответ на поставленный вопрос. Он тоже вспоминал. Как мы лежали на траве, рисуя в воздухе одним нам понятные узоры. Сердца были полны возвышенными чувствами, сознания парили над смолистыми лесами. Мы наслаждались каждым сгорающим закатом и компанией друг друга.       Наблюдая за ним теперь, я удивлялась его изменениям. Шон не просто вырос из того подростка, что записывал каверы и считался малоизвестным канадским подобием Эда Ширана. Он стал тем, о ком рассказывал мне днями и ночами.       Я до сих пор помнила день начала нашей дружбы. Вопреки ожиданиям, все произошло в девятом классе, несмотря на то, что мы общались уже год. Шон гулял по коридору, а какие-то старшеклассники, возомнившие себя великими умами, громко смеялись и кричали издевательским тоном: «Давай, Мендес, спой для нас, ну же!». Понурив голову, Шон поспешил скрыться в музыкальном классе, где я его и нашла. Он сидел с гитарой, прямо как сейчас, и уныло слушал тишину. Я сразу подошла и, положив руку на его крепкое плечо, тихо попросила: «Сыграй мне, пожалуйста». И он заиграл. Это была песня OneRepublic — «Counting stars». Я чувствовала его прерывистое дыхание, заглядывала в жаркое лето его глаз, утопая там, подпевала хрипотце его прекрасного голоса. Мы считали воображаемые звёзды на потолке, и они сблизили нас до невозможности.       — Твое молчание хуже крика, — со смешком заметил Шон, протягивая руку к подносу.       Молчаливой обстановку уж точно нельзя было назвать. За меня говорила, рыдала, шумела неистовая гроза. Она очищала мир от грязи, руки от пыли, нас от грехов.       Подорвавшись на диване, я вслед за парнем взяла чашку благополучно остывшего чая. Приятный аромат ромашки исходил от тёмного напитка. Пить холодный чай, сидя в тёплых кардиганах летним вечером — новая привычка или глупость?       — Ты не хуже меня знаешь, что иногда лучший способ сказать что-то — вообще ничего не говорить. — отчего-то мой голос был грубым, и я поспешила прокашляться. — Пойду согрею чайник.       — Стой, — мягким движением руки, Шон остановил меня. Гитара чудом осталась у него коленях; в изумлении я села. — В этом есть что-то: в чае, в дожде, в тебе. Не надо.       Ещё несколько секунд раскатистого грома и, наконец, наступила благоговейная тишина. Лишь звонкие мелкие капли падающие на крышу резали слух. Ливень медленно успокаивался, переходя в последнюю стадию. Оранжевый блик на лице Шона качнулся и опустился, останавливаясь на шее. Он снова изучал меня глазами, будто выискивая нечто неизведанное, неясное ему до. Что он хотел увидеть? Ту задорную шестнадцатилетнюю девчонку, что по глупости влюбилась в него, долгие годы после обвиняя юношескую особенность всё преувеличивать? К сожалению или к счастью, прежняя «я» не исчезла полностью. Иначе Мендес не постукивал бы пальцами по поверхности гитары, находясь в моём доме.       — Ты изменилась, — в тысячный раз я уверилась в его способности читать мысли. В детстве все ребята называли Шона волшебником, он очень этим гордился и окрестил себя братом Гермионы Грейнджер. Однако, истории прошлого не помогли мне скрыться от пронизывающего взгляда карих глаз, в свете апельсиновых бликов кажущихся столь же ослепительными, что и солнце.       — Шон, — устало вздохнула я, потирая переносицу и впервые за вечер называя его по имени, — почему ты тут? В Пикеринге?       — Какая разница? — он со свистом втянул воздух, небрежно запуская пятерню в высохшие волосы, взъерошивая их. Я задумалась       И правда: какая разница? В глубине души я мечтала о нём, таком простом и милом. Пусть хоть на вечер станет моим, без охраны, поклонников и камер. Только моим в этом хаосе дождя и уюта, пледа и тусклого света, блестящей чернотой верхней деки и изящных слов песен. Боже, песни!.. Музыка спасала мир, объединяла души, дарила покой. Шон делал музыку, помогающую многим, и на секунду, — всего на миллисекунду — я поняла, что могло помочь нам.       — Сыграй мне, пожалуйста. — тихий шёпот, в котором море смысла. Мы оба знали конец, но скупо оттягивали середину. Он был прав — в этом что-то есть. Что-то манящее и неправильное, до безумия приятное и больное одновременно. Наверное, это жизнь.       Парень пробежался пальцами по струнам, готовясь наполнить комнату нашей мелодией. Стены, пол, потолок, окна и благодатный дождь услышали начало песни «Sweater weather», когда-то покорившей меня именно в исполнении Шона. Его чуткие пальцы творили невероятные вещи, магически погружая в музыкальный омут. От струн исходили энергетические вибрации, и время, вероятно, остановилось.       Чарующим, бархатистым голосом Шон запел: All I am is a man Я всего лишь человек I want the world in my hands Я хочу держать весь мир в своих руках I hate the beach Я ненавижу пляж, But I stand in California with my toes in the sand Но я стою, увязший в песке Калифорнии. Use my sleeves as a sweater Грейся в рукавах моего свитера, Let's have an adventure Давай найдем себе приключение. Head in the clouds but my gravity's centered Витаю в облаках, но на ногах стою твёрдо Touch my neck and I'll touch yours Прикоснись к моей шее, а я коснусь твоей You in those little high-waisted shorts Тебя, в обтягивающих шортах с завышенной талией.       Слова, звучавшие из его уст, были значимы для нас обоих. Они говорили о наших судьбах, случайно переплетённых в далёком детстве и опять найденных в толпе других судеб. Удивляясь волшебству умиротворяющего голоса парня, я закрыла глаза, стискивая в руках чашку и покачиваясь из стороны в сторону. She knows what I think about Она знает, о чём я думаю What I think about, Всё, о чём я думаю, это: One love. Two mouths. Одна любовь. Наши губы. One love. One house. Одна любовь. Один дом No shirt. No blouse. Ни рубашки. Ни блузки. Just us. You find out. Только мы. Осознай это. I don't even really wanna talk about, no. Я даже не хочу говорить об этом, нет.       Шон прервался, я открыла глаза. Он глядел на меня искоса и на губах его играла понимающая улыбка. Я слегка качнула головой, чтобы он продолжил: 'Cause it's too cold, for you here Здесь слишком холодно для тебя, And now I let you hold Поэтому сейчас позволь мне Both your hands in the holes of my sweater. Укутать твои руки в рукава моего свитера.       И никогда ещё я не чувствовала себя прекраснее. Этот родной, чуть хрипловатый голос, дождь, в обители тепла почти не ощущаемый, запах ромашки, что усыплял — мне всё казалось сном. Чересчур хорошим сном с принцем и магией.       Однако принц сидел рядом, доигрывая последние аккорды. А я сжимала несчастную чашку, не веря в происходящее. Шон положил гитару на пол, выводя меня из ступора. Почему «Sweater weather» так действовала на разум и душу?       И, боже, насколько сильно меня закрутил водоворот эмоций и событий, что я забыла как мы оказались на кухне, болтая обо всем и смеясь. Дождь совсем стих, но погода оставалась пасмурной. Форточка всё также была открыта, веяло прохладой. Я стояла, облокотившись о столешницу и слушала кудрявого парня напротив, что неожиданно появился сегодня в моей жизни. Снова. Снова привнёс тот сладковатый аромат одеколона в мой день, снова напомнил звучание своего чудесного голоса, снова переливчато смеялся с моей нелепой шутки. Снова заставлял любить его.       Или же мне хотелось этого — любить того, кого я знала лучше всех. Знала все его привычки, повадки, то, что ему не нравится и от чего он приходит в восторг, знала нужные слова для поддержки, нужные шутки сами приходили в голову. Да, я знала Шона Питера Рауля Мендеса от корки до корки, словно двадцать три года читала одну и ту же книгу. И читаю до сих пор.       Как он очутился на расстоянии двадцати сантиметров я тоже успешно забыла. Вроде бы, он хотел накрыть чем-то печенье, находившиеся за моей спиной, однако мы оба стушевались, запутались… И теперь я была во власти его крепких рук, которые окольцевали меня с двух сторон.       Что я творила?       — Я знаю, ты ненавидишь меня, — произнес Шон, слегка отстраняясь, но не отпуская.       Из моей груди вырвался рваный смешок и я замотала головой, невольно склонясь макушкой к его подбородку. Мы замерли на мгновение, продлившееся дольше нужного.       — За что мне ненавидеть тебя? Скорее наоборот…       Я вдруг резко ощутила боль. Кожу головы невыносимо жгло. И откуда взялась привычка закалывать волосы после дождя?       Будто прочитав мои мысли, Шон завел руку мне за спину, одним движением освобождая от пары злополучных шпилек. Я облегчённо вздохнула, благодарно кивая. Парень улыбнулся. Я ощутила его длинные пальцы в своих волосах; они запутывали невысохшие до конца пряди, оттягивали, отчего мне приходилось запрокидывать голову, смотря на Шона из-под полуприкрытых век. Следом пальцы медленно опустились на затылок, на шею и остановились. Порыв ветра растрепал наши волосы: мои — светло-русые, отдающие в неправильном свете маленьких кухонных ламп непонятной рыжинкой; и его — блестящие темно-каштановые, переливающиеся тусклым золотом.       — Наоборот? Я поступил ужасно! Тебе следовало обижаться и не пускать даже стоять рядом.       Говорил он с улыбкой, и я тоже невольно улыбалась.       Обида прошла давно. То, как Мендес бросил меня на полпути нашей дружбы очень сильно подкосило. А главное сделал он это жутко глупым способом — просто исчез. Поначалу он маскировал недостаток времени концертами, записями песен, съемками. Ну да, восходящая звезда. Я была на седьмом небе от счастья, увидев его на больших экранах впервые. Шон разъезжал по миру, раздавал автографы, набирал огромную аудиторию. Слава о нем гремела. И вот он написал мне последнее сообщение, обещая позвонить после концерта. Дальше молчание. Гробовая тишина, затянувшаяся на годы.       Я продолжала видеть его везде. Постеры в Торонто, новости в сетях, громкие заголовки статей. Но я не писала ему больше, не пыталась найти. Понимала, что он не хотел. Новые знакомства поглотили его, унося в мерцающий мир известности.       — Шон, ты… мой лучший друг. Или ты был им. Я никогда не стану обрывать то, что связывало нас.       А связывало гораздо больше дружбы двух подростков. В такой же вечер около пяти лет назад случилось нечто необратимое, но прекрасное. Странно вспоминать это сейчас. Те прикосновения, прерывистое дыхание, тихие голоса, заглушаемые шумом дождя и громом. Ярким пламенем вспыхнули строчки песни: And if I may just take your breath away И если ты позволишь, у тебя захватит дух. I don't mind if there's not much to say Не страшно, если тебе нечего будет сказать, Sometimes the silence guides our mind Иногда тишина уводит наши мысли To move to a place so far away Так далеко. Goosebumps start to raise Мурашки начинают бегать The minute that my left hand touch your waist В ту самую минуту, когда я кладу руку на твою талию. And then I watch your face Тогда я смотрю на твоё лицо, Put my finger on your tongue Касаюсь твоего языка пальцем, 'Cause you love the taste, yeah Потому что тебе нравится этот вкус. These hearts adore Эти любящие сердца, Everybody knows what the beat is for И все знают их ритм. Outside it pours Снаружи ливень, Inside is warm. А внутри нас тепло. Coming down, Приходим в себя, One love. Two mouths. Одна любовь. Наши губы. One love. One house. Одна любовь. Один дом No shirt. No blouse. Ни рубашки. Ни блузки. Just us. You find out. Только мы. Осознай это. And I don't even really wanna talk about, no, no, no. И я даже не хочу говорить об этом, нет, нет, нет.       — Давай приготовим маффины. И не будем спать всю ночь. Вернём всё обратно. — тепло, разлившееся внутри меня от слов Шона, ясно дало понять глубину моих чувств. Я согласно кивнула.       Мы не двигались, застыли в объятиях друг друга, как застыло время вокруг. Прекратился дождь, ветер перестал порывами залетать в комнату, поднимая тюль. Печенье засохло, по чашкам в сушилке не стекали капельки. На оконных стёклах остались разводы, на подоконнике в кухне мерцала лужица воды, уже не стекающей с форточки. Лампочки над плитой не подрагивали, словно крохотные звёзды.       Тишина.       Я медленно подняла руку, касаясь кончиками пальцев его лица. Слегка надавила на шрам на правой щеке. Шон улыбнулся, придвигаясь ближе. Его руки спустились с шеи на спину, поглаживая, вызывая волны мурашек. Мои пальцы очертили линию его подбородка, дошли до левого уха и, конечно же, невзначай, я зацепила ногтем колечко серьги.       — Эй!..       Парень не успел опомниться: я быстро чмокнула его в скулу, выныривая из цепких объятий и оказываясь у холодильника.       — Маффины, Шон, маффины!       И до трёх часов ночи мы готовили сладкое, испачкав одежду, замарав кухню сахарной пудрой, мукой и молоком. Мы пели песни детства и хохотали до упаду с глупых шуток. Нам было безумно хорошо и просто. Под утро мы в обнимку заснули на диване, сняв липкие от шоколадного сиропа кардиганы и укрывшись первым попавшимся пледом, который потом благополучно был выброшен на пол. На столике около покрывались пыльной корочкой недоеденные маффины и кусочки брауни. Чёрная электрогитара покоилась на другом конце дивана. Шон ещё много мелодий сыграл за вечер. Где-то в прихожей телефоны разрывались от сообщений и звонков.       А в половине седьмого свинцовые тучи заслонили восходящее солнце, вдалеке загремел гром, и первые капли застучали по крыше. Дождь повторился.       Да, летняя гроза приводила с собой забытых людей, что по случайности вновь оказывались рядом. И я была этому чертовски рада.