Возвращение домой

Хакс просыпается от неясного шума. Останки сонливости, еще пару секунд опутывающие лениво приползающие в голову мысли, он нехотя с себя стряхивает, а потом медленно открывает слипающиеся глаза. Короткий, даже пусть в какой-то мере и оправданный страх привычно пригвождает к месту, заставляя встревоженно представить зависшую позади спины угрозу. Лежащий рядом со смятой подушкой бластер тут же первым притягивает взгляд, рождает глубоко внутри порыв схватить его, окрепшими руками направив вглубь спальни — и подавить это желание стоило ему двух долгих мгновений. Застывший в комнате мрак был нарушен лишь слабо высвеченным на консоли временем — цифры указывали на жалкий остаток цикла сна, что теперь не подарит ему того удовлетворения, какой мог подарить не прерванный ничем его и так редкий отдых. Все было как прежде. Так ему показалось в самом начале, когда сознание еще смутно плавало между бодрствованием и сном. Все было на своих местах — и даже пустующая половина кровати, к которой он успел привыкнуть за эти несколько недель. Все, кроме тонкой полоски белого света, мирно и безучастно лежащей на полу под ведущей в освежитель дверью. Бластер остается нетронутым. Хакс свешивается с кровати, обыденно отдергивая слегка съехавшую с одного плеча темную майку, и встает, даже и не думая включать свет. Его эмоции, как и мысли — по-прежнему заторможены. Какая-то его крошечная часть все же начала наливаться надеждой, грузно увязала в ней, словно в жадном болоте, но рассудок, будто списывая все на полуночный бред, привычно преподносит ему идею о том, что приглушенные звуки за стеной ему лишь послышались. Верить в это совершенно не хотелось. Он бесшумно, но даже торопливо доходит босиком до приоткрытой двери, а потом так же неслышно дергает ее на себя, отмахиваясь от появляющихся в голове картин. И реальность, словно вторя его предвкушающим мыслям, не разочаровывает. Вначале это взлохмаченная черная макушка, потом — поблескивающие одинокими каплями широкие обнаженные плечи. А еще позже — сидящие на крепких бедрах тонкие штаны и небрежно разбросанная вокруг на полу одежда, не испачканная ранее, как сейчас, ни бурыми пятнами, ни пепельно-серой, уже засохшей грязью. Кайло же в это время стоял к нему спиной. Может, он и вовсе не заметил свое прерванное уединение, продолжив лениво вытирать полотенцем тяжело свисающие на плечи влажные волосы. Или же настолько сильно утонул в теплом, кружащем вокруг паре, что и не почувствовал, как это опутывающее облако теперь внезапно устремилось к выходу из этих стен. — Рен? Произносить это спустя столько дней кажется чем-то странным. Туман в голове проясняется. Хакс делает шаг вперед, второй и его собственное тело вдруг решает за него — идет дальше, словно завлеченное. Потому что слишком много дней миновало с того последнего момента, когда он стоял с ним рядом, слишком много возможностей было утрачено. Слишком многое осталось именно там — в воспоминаниях, неизменно часто навещающих его после смен. И таких же одиноких, проведенных только с самим собой вечеров. — Я не хотел тебя будить, — тихо говорит Кайло, нервно пропуская между пальцев мокрые пряди. — Но мне надо было принять душ, прежде чем ложиться к тебе в постель. Его тело, пусть и сильное на вид, излучает лишь изнеможение. Хакс осторожно, по-прежнему будто в полусне кладет ладонь на его руку, и Рен, до сих пор не обернувшийся, крупно вздрагивает, словно успев отвыкнуть от прикосновений. А потом рвано и шумно выдыхает, привыкая к ним вновь. Так случалось с ним каждый раз — после каждой долгой разлуки и каждого воссоединения. — Когда ты вернулся? — бормочет Хакс. — Час назад. Рен поворачивает голову, и его тихий голос, прозвучавший секундой ранее, теперь кажется еще более слабым. Тому виной могло быть заметно осунувшееся лицо, но для Хакса этим стали его потускневшие карие глаза. Он поджимает губы, когда замечает впавшую под ними кожу, когда видит пару алеющих на боку новых ссадин, пурпурную, пусть и исчезающую туманность синяка под резкой линией лопатки — все это заставляет его проснуться окончательно, как и будит привычно поднимающийся внутри гнев, направленный на виновников этих следов. Но они, как и очередная затянувшаяся миссия, остаются тайной. И навсегда ею и останутся. Кайло отпускает влажное полотенце из ослабевших рук, дает ему упасть на пол — и внезапно роняет голову Хаксу на плечо, согревает шею жарким, тяжелым дыханием, привалившись всем своим телом к телу рядом. Уязвимый жест выбивает из легких воздух. — Я устал, — внезапно шепчет Рен, будто стыдясь этого неловкого признания. — Я очень устал. Хакс и сам, погрузившись в прострацию, расслабленно поддался ближе. А потом и вовсе прижался лицом к копне мокрых волос, облепивших под тяжестью влаги чужую кожу. Они пахли стандартным шампунем — ненавязчивый, быстро притупляющийся запах. Быть может, совсем недавно Кайло пах битвой — кровью, потом, болью. Зудящим ожиданием где-то поодаль, если было необходимо терпеливо сидеть в засаде. Возможно, еще несколько часов назад Рен нес на себе запах чей-то смерти. Но сейчас все это было неважно — сейчас он пах домом. Он позволил этому моменту продлиться долгие минуты — вот так, полуобняв измученного Рена за талию, впитывая его усталость и точно так же разделяя с ним собственную сонливость. Упрятанная внутри груди искра радости позволяет лишь облегченный вздох, а спустя миг — вдобавок к ней нервную, кривоватую улыбку, что превратилась после в легкий поцелуй в висок. — Пойдем спать, — тихо отозвался Хакс, утягивая его вслед за собой. — Пойдем. Ласковый тон не становится для самого себя неожиданностью. Вместо этого неожиданностью становится то, как покорно, но медленно Кайло шел за ним — и как все другое вокруг перестало существовать. Тягостная недосказанность, по-прежнему валяющаяся под ногами испорченная одежда, засевшие на периферии мысли об очередной миссии — все это могло подождать до утра. Сейчас у них еще оставалось время на сон. Главным было то, что Рен вернулся домой. И пустующая половина кровати наконец-то перестанет источать холод.