размытое и немое

Пятого душат безликие цифры, ровные строи книжных полок, застывшая пыль на ящике с конструктором и фигурками супергероев. жест неприкрытого отвращения, показная взрослость. и он тихо покидает это место(сбегает по сути), не закрывая дверь, заставляя растекаться пятно от опрокинутой чернильницы. в коридоре как всегда шумно. вызывающий тошноту водоворот зачищенных половиц, смешных в своей убогости плакатов детей в уродливых масках. здесь все карикатурно, и Пятый уже давно потерялся, обезличился, не помня, что он тут забыл на самом деле(в коридоре, вне комнаты, в причудливом больном доме, в мире, который всегда казался далеким и до обидного чужим). когда отец проводит вполне себе материальную черту в виде металлической ограды академии, ее кирпичных острых стен(твердое "нет" всем остальным оборванцам), ты оторван, вырван из места, в котором родился, но никогда по-настоящему не принадлежал. Пятый всегда считал, что выше того, чтобы закатывать детские разборки с родителем. глупо и бессмысленно - не подходит смышленому для своих лет и расчетливому мальчику. он ищет слабые места, щели в правильной и четкой схеме жизненного уклада сэра Харгривза. готовится ударить по ним для того, чтобы извлечь выгоду. ловко и изящно - в самый раз. "ты задетый безразличием папочки ребенок и просто хочешь выместить обиду", - виснет в воздухе и застывает без продолжения. намеренно игнорируется. плечи у Пятого все больше опускаются под тяжестью длинного и стремительно возвышающегося списка обязанностей, где каждая строчка красная и каждый пункт мирового масштаба. за спиной растет тень из переливающихся важностью грамот и наград, на кончиках пальцев белый налет мела исписанных уравнениями досок. Пятый не оглядывается, а только уверенно шагает вперёд. исключительно ментально, конечно. физически он в стенах Академии (только никто из жильцов не отдает себе отчета, что давно уже на самом деле не физически). и все это так важно, сложно и ещё раз важно. Пятого тошнит от кофе и недосыпа, и отцу бы ругаться на вялость и отвратительный режим, но дальше занятий на повышение эффективности на жизнь своих учеников он никогда не утруждался смотреть. Грейс лишь ласково водит по спине и хочет успокоить нарисованной улыбкой ненастоящих зубов, что бодрит так же искусственно, как и остывший завтрак. разочарование растекается медленным невидимым танцем сквозь замки на дверях спален. все слишком заняты, чтобы обратить внимание, а Пятый со своими тяжёлыми плечами и трясущимися руками уж тем более. - Пятый? Ваня приоткрывает дверь, ее тихий голос похож на застенчивый вой ветра в вентиляции. у нее мягкие тепло-карие глаза, неровные зубы, ее редкие улыбки кроткие и неуловимые в ежедневном гуле. вся она серая и неясная, затмеваемая напущенным чужим блеском остальных. сама выучилась говорить только шепотом, бледным тоном, который рассеивается в воздухе, только выходя изо рта. ее лишенная румянца грустная красота сбивала ритм мысли упущенным выдохом, цепочкой нервных выводов, холодком по позвоночнику. оглушенное "ох" как заторможенный ответ. - принес "Анну Каренину", как и обещал, - усмехается Пятый и протягивает книгу в мягкой и пахнущей пылью обложке. Ванины глаза искрят смущением и возбуждением, девочка мнется, дергая дверной ручкой. - а ты читал? - нет, мне такое не нравится. - а...ну ладно, - потухает она, и снова краска эмоций сходит с ее лица. Пятый в своей почти роботизированной прямолинейности иногда забывает о том, что другие бывают, ну, излишне неловкими. - хотя Толстой ничего. Ваня кивает и благодарит, уже закрывает дверь, когда Пятый просит почитать ему вслух, если, конечно, она не против. восторг в глазах красноречивее самого громкого "да". Ваню приходится читать по брошенным взглядам и скованным жестам, это путает собственную логику Пятого, но если получается, то старания окупаются. когда такая маленькая победа, как недолгая улыбка на девичьем лице, стала приятнее всего другого? у Вани в комнате всегда немного темнее и холоднее, чем в остальном доме, портрет Римского-Корсакова в рамке на столе и ворох нотных листов вместо цветочных горшков. здесь темнота не душит, а холод успокаивает. здесь Ваня негромко читает романы лично Пятому, шмыгая и укладывая голову ему на плечо.