Трагедия (не) на одну

       Твои руки ощупывают выложенную плиткой стену. Капли воды с волос разбиваются о кафельный пол, пряди свисают вперёд, мешают моргать, но ты решаешь проблему просто — закрываешь глаза. У матери такое же махровое полотенце, как и у тебя; вы покупали одинаковые, только разных цветов. Её впитало в себя слабый запах малинового геля для душа, твоё — вишнёвого. Вриска бы, конечно, и не заметила разницы между ними, но ты без труда цепляешь нужное, кутая в него своё тело. На каждую попытку согнуть правую руку тело без промедления откликается резкой болью, и ты зачем-то еле дотрагиваешься пальцами до разбитого локтя, заранее зная, что будешь только сдавленно шипеть, моментально оставляя больное место в покое. Мама будет недовольна, когда (если) узнает. Рука по привычке тянется к выключателю, но так и не доходит до цели. Ты опускаешь дверную ручку. — Я думала, ты там уснула. Пол скрипит под твоими ногами, и ты едва не роняешь одежду. — Продолжишь так пугать, и будешь сама спать там, Серк, — рука тянется вверх, как обычно, чуть выше уровня твоей головы, и пару секунд твои пальцы тонут в её густых, неухоженных волосах, взъерошивают их до тех пор, пока она не отступает, крутит головой, будто бы отгоняя от себя насекомое. Ненастойчиво соскользнувшие пальцы чувствуют её щёку, ловят улыбку. — Пойдём уже, — командирский тон всегда гармонично сосуществовал с весёлостью и излишней энергичностью Вриски, но теперь она звучит… не так. Она выхватывает одежду, а ты чувствуешь, как на голые ноги что-то сыплется, рассеянно шевелишь пальцами. — Блин, — она цокает языком, — оставила бы всё в машинке, растяпа. Это теперь точно в шкаф не положишь. Тебя мягко отодвигают в сторону; выключатель всё-таки щёлкает, её шаги отдаляются, а ты водишь ногой по полу, нащупываешь небольшие холодные (но не такие, как твои ноги) комки. Земля. Щелчок повторяется. Обхватив твоё запястье, она делает шаг вперёд, но ты вырываешься, хмуришься, а она не даёт тебе времени возмутиться: «Не упрямься. Ты и так достаточно дел натворила сегодня». — Отпусти. Я могу идти сама. Ответа не следует. Каждая секунда красноречивого молчания выбивает из твоей головы уверенность в своих же словах, а тяжёлый взгляд Вриски ощущается физическим желанием уйти от этого чувства. Ноющие ссадины на руках, ногах, лице, казалось, служат сейчас спасением. Спасением от спасительницы. Ты такая неблагодарная. Такая Жалкая        Руки, что пару часов назад вытаскивали тебя из грязи, подбирая оттуда же твой выпавший телефон, слетевшие с лица красные очки и отлетевшую в сторону трость, аккуратно обхватывали теперь твои худые предплечья. Руки, привыкшие встречаться костяшками пальцев с лицами неприятелей, но совсем не привыкшие таскать тяжести, поддерживали тебя по пути домой, а теперь с совершенно не характерной заботой отрывали твоё тело от земли. Почти как пару часов назад. Пару часов назад, когда ты беспомощно катилась по пологому склону, казавшемуся бесконечным. Нога соскользнула, и ты уже летела вниз, пока каждый камень, каждая кочка, встречаясь с твоими рёбрами, боками, позвоночником, выбивали из тебя сдавленные крики, а по лицу били прутья-ветки склонившихся к земле деревьев. Телефон звонил где-то совсем рядом, но ты не могла пошевелиться, скованная цепями страха. Как в худшем кошмарном сне. Руки пачкались в грязи, ощупывали землю, позволяя удостовериться, что ты можешь безопасно сесть, а вдалеке отчётливо слышался крик, почти вопль, повторяющийся многократно: «Терези!» Ты испуганно жалась к чужому телу, пачкала её одежду и своё лицо, утирая руками слёзы. Ты была готова к осуждению. Ждала с минуты на минуту: «Почему ты не послушала меня? Зачем пошла одна?» Ответ на эти вопросы — однозначный и непоколебимый — был готов, но ты не была готова услышать мягкий голос, будто и не принадлежащий Вриске: «Я здесь». — Вриска, — твои руки упираются в её плечи. Этот тон голоса, отдающий сталью, тщетно пытающийся казаться безэмоциональным, подойдёт на потасовке в университете, но точно не здесь. Что ты творишь? — Я сама. Говорят, друзья познаются в беде. «Угомонись, я донесу», — ты не слышишь её, только нечёткое эхо, отскакивающее от испещрённых трещинами стен твоего самообладания, снова и снова, пока они с грохотом не рушатся. Она думает, что ты не сможешь добраться до своей комнаты в собственной квартире? Что ты настолько слаба? Что тебе не по силам пройтись по маршруту, заученному ещё несколько чёртовых лет назад? Они все держат тебя за дуру?! — Я сама!        Ты не согласилась на помощь, не дождалась. Всё, что ты сделала — слетела вниз. Одна оплошность, промашка, и больше тебе не дают шанса на ошибку. Считают за маленькое дитя. Жалеют, как маленькое, не способное за себя постоять дитя. Недавно ты лишилась зрения, но остальные чувства и твой разум всё ещё с тобой. Не нужна тебе жалость! Не рассчитанные силы и расстояние — и на её щеке наверняка остаются красноватые полосы, а ты падаешь на пол, на болевшую ногу, под аккомпанемент чужого вскрика. Сердце замирает. Ты замираешь вместе с ним. — Вриска, я… Тело подхватывают под мышки. Ноги волочатся по полу, не слушаются тебя. Руками цепляешься за неё, сжимаешь её плечо или, может, предплечье — ты не видишь, но сжимаешь её руку, не позволяя себе упасть снова; позволяя Вриске не позволить тебе упасть снова. Теперь ты узнаёшь её. Настойчивые, не терпящие отказа движения, никакого сожаления, никакой реакции на твои вскрики; холодный, железный голос: «Давай успокаивайся, иначе уйду». Правда это, или же она врёт — не имеет никакого значения, ведь она уже ведёт не сопротивляющуюся и полностью дезориентированную тебя под руку.        Ты вспоминаешь, как раньше, так давно, мама одевала тебя на улицу, переодевала в домашнюю одежду, готовила ко сну. Такие далёкие воспоминания ярко вспыхивают в твоей голове, когда Вриска вытаскивает из шкафа футболку и беспрепятственно надевает её на тебя, длинную, до бёдер (с нижним бельём ты всё же справляешься сама), откидывая полотенце куда-то в сторону. Ты почти тонешь в мягкой постели при попытке встать на колени, теряешь равновесие, но её тёплые руки вновь ловят тебя. Вы крепко обнимаете друг друга. — Принимать помощь не значит показывать себя слабой, дурёха. Теперь ты уже не чувствуешь ни стыда, ни злости, ни прежнего недовольства. Кровать прогибается совсем рядом, и тебя едва не вжимает в чужое тело, пока не высохшие до конца волосы подвергаются нападкам со стороны её тонких пальцев. — Не калечь себя ещё больше, вот же ж. Это я должна буду передать тебя в руки мисс Редглер, и лучше тебе к этому моменту быть целой. Надо бы, кстати, тебя подлатать, — она невесомо выводит на твоей разукрашенной синяками и ушибами спине какие-то узоры, но это не доставляет никакого дискомфорта. Тебе на секунду кажется, будто она намеренно обходит повреждённые места, что, конечно, навряд ли так. Она просто удачливая. — Мы не скажем ей о произошедшем, если хочешь.        Ты жмуришься и смыкаешь круг своих рук ещё плотнее вокруг её рёбер; она следует твоему примеру. Вы сидите в обнимку, и вся боль, все сомнения, переживания — весь мир отходит на второй план.