Демоны

Бардак. Сущий бардак. Ботинки разбросаны, все двери отворены, то тут, то там горит свет, в последней комнате тоже: она единственная закрыта. По квартире разносятся звуки песни «Хорошо у нас в аду». У кого-то определённо отличный вкус. А может меня мутит? Возможно. Немного ломит в костях, ориентация теряется, в голове шум, хочется воды, посидеть. Надо зайти в ту комнату... Но сначала попить! Что у нас там? Господи, какая же белая квартира! Как в дурдоме... Не удивлюсь, если это он и есть, учитывая, что дом покрашен в жёлтый. На кухне сидел жирный, весьма уродливый и красноватый мужчина, надевший убогую пропотевшую майку, давно не шедшую ему по размеру; то же можно сказать и про его штаны. Он занимал примерно треть всей крохотной кухни и более чем половину стола, который он изгадил всем возможным мусором. — Эй, Андре, не присядешь поесть? — сказал он визгливым смеющимся голосом. Я промолчал и облокотился о стену, — Ты вчера тут изрядно повеселился, друг, — он помолчал, задумавшись, — Да присядь ты, ради Бога, ты еле стоишь! — я сел, — На, вот ветчина, колбаска, сыр — съешь и будешь богатырь. Хорошо развлекаешься, брат! — Я тебе не брат, — презрительно ответил я, — И ничего я не делаю. — Шприцы в мусорке говорят о другом, — шум в голове усилился. — Пошёл ты к чёрту, — с новой силой презрения ответил я, встал из-за стола, чуть не упал и пошёл по коридору. — О, к нему я пойду с превеликой радостью, брат! — кричал он мне вслед. Мразь, мерзавец, тварь, уродливое существо! Боже, как же я хочу пить! Ноги вели меня в ту самую комнату. Оттуда слышались минимум голоса три-четыре, но наверняка больше. Так и было. В комнате было шесть человек. Выглядели они поприятнее уродца. Один, по всей видимости главный, был одет в смокинг, как у иллюзионистов, гордо ходил с тростью и цилиндром в руках. Когда я только вошёл, он сидел в единственном кресле, которое было в комнате, достаточно дорого сделанном. Сама комната представляла из себя достаточно типичную гостиную, но в красных цветах. У входа лежали две гвоздики. Главный учтиво поклонился. Остальные пятеро, один из которых с большой неохотой, но повторили поклон, хотя и достаточно неловко. После поклона они сразу обратились взглядом к главному, словно ожидая от него какой-то команды к действию. Рядом с главным, очевидно высокомерным человеком, стояли ещё двое: один был крайне гневно настроен по отношению ко мне, но в остальном ничем не удивлял внешне, второй старался незаметно подглядеть на мою золотую цепочку, явно раздражаясь её наличием, а внешне он напоминал крысу, в особенности своим носом. У стены расположился совершенно серый, скучающий и незаметный человек, лицо его было уныло. Ещё один рядом с ним тоже поглядывал на мою цепочку, но уже не печально, а алчно. И последний был одет достаточно стильно, светил на всю рожу развратной, неприятной улыбкой; казалось, что он ищет кого-то или чего-то, чего в этом обществе найти нельзя было. Все они молчали, пока главный не заговорил. — Андре, извини за холодный приём, просто все мы немного в шоке от произошедшего вчера. Ты удивил, — он помолчал и внимательно посмотрел в мои глаза, — Кстати, меня зовут Гордыня. Ты уже знаком с Обжорством, этот носатый зовётся Завистью, а вот этот злобный — Гнев. Вот серый, скучный — Уныние. На твою цепь поглядывает Алчность, а вот этот улыбчивый — Похоть. Да, имена не самые оригинальные, но что нам выдумывать? Мы шестеро уродов плюс один красавец, то есть я, а ты наше порождение, — протяжно говорил Гордыня, постоянно поглядывая на свои руки либо на меня. — В каком смысле? — спросил я. — Ну вот, допустим, вчера, — начал Похоть, — Здесь была не одна девушка — красота в каждой черте — каждая пришлась тебе по вкусу, и к каждой ты пытался подкатить — благодаря мне достаточно успешно. — Но потом, — продолжил Гнев, — ты просто начал их избивать и ушёл, словно ничего не было. Это даже для нас слишком гордо было, ты бы хоть извинился. Одна из них благодаря тебе лежит в больнице, — последнюю фразу он сказал с выставленной насмешкой. Пока они говорили, я судорожно пытался вспомнить вчерашнее, но чем дальше, тем сильнее осознавал, что не могу. — Всё это — действие наркотиков, — говорил Зависть с умным видом, приподнимая свой крысиный нос, но всё-таки он походил на бабку у подъезда. — Да каких к чёрту наркотиков?! — озлобленно закричал я. — Моя школа, — добавил Гнев тихо, толкая Зависть в плечо, но тот лишь неприятно покосился. — Ну, конечно, ты не помнишь, — заговорил Уныние, опуская голову, будто он не находил себе места, — Это совершенно логично, наркотики, — его голос задрожал, — Но мы… мы всё помним. — Всё это к тому, что мы руководим твоей жизнью, двигаем пешки, а когда надо — ходим конём, потому что мы демоны, — Алчность говорил тихо и медленно, так, чтобы всем казалось, что это какое-нибудь старческое откровение, — Такова наша природа. Каждый человек — это семь грехов. И ты тоже, — Алчность явно пытался быть похожим на Гордыню в манерах, но выглядел фальшиво. — А теперь посмотри в зеркало на стене, — снова заговорил Гордыня. На стене и правда было зеркало, которое я сначала не замечал, — всмотрись в своё лицо, в моё, в их, — я смотрел, — Каждая твоя черта внешности, характера есть мы, черти. И ты должен будешь смириться со своей гнилой сущностью, которую мы придумали и которой мы руководим. В зеркале был я, вокруг меня всё ещё стояли шестеро, и они смотрели мне в голову, словно высчитывая, как сложно будет попасть из пистолета, чтобы убить меня каждый своим грехом. Я понимал, что они победили, и вдруг спросил: — Но как от вас избавиться? И повернулся от зеркала обратно. Там уже никого не было. Месяц умер, синеет в окошко рассвет. Ах ты, ночь! что ты, ночь, наковеркала? Там Гордыня стоял, но теперь его нет, там цилиндр лежит, он забыл свою трость. Я стою здесь один, но разбито не зеркало, а разбит теперь я. Нет, не нужно воды, не хочу больше пить, хочу просто однажды вылечиться.