Город-полночь

Иначе всё было. Робкое майское солнце лениво пробивается сквозь окно в обшарпанной деревянной раме. Лучи пробегают по разобранной постели, голой груди, лиловым пятнам на шее и впиваются в опущенные веки. Игорь морщится, как ребёнок, отмахивается от бликов, издаёт что-то нечленораздельное и переворачивается на другой бок, вытянув руку, чтобы обнять… Он резко распахивает глаза, и в похмельных извилинах разом прокручивается ночь. Катамаранов сучит ногами, опрокидывается на спину и глядит в потолок, уже не пытаясь избавиться от назойливого света. Чертовщина какая-то, думает он, бухие болотные галюны. Он потирает затёкшую шею и замирает: тёплая, чуть саднящая кожа не обманет. Дымчатые образы наполняются жизнью. Катамаранов смотрит на пальцы, словно и на них ожидая увидеть след, дотрагивается губами. Настоящий. Вот засосал – так засос... Грандиозные размышления прерывает звук гремящей посуды и тихое Ай-й-яй, ну что такое, а, подчёркнутое недовольным цоканьем языка. Игорь приподнимается на локтях, садится, на что старая софа сразу откликается скрипучим недовольством. В воздухе тянет завтраком, и Катамаранов, одолевая чёртиков в голове, спускает ноги на норовящий ускользнуть пол. Надо попробовать стряпню и заодно убедиться наверняка, что он не в глубокой алкогольной коме, а Водолаз в это время не сидит рядом с его бездыханным телом на больничной койке. Игорь прищуривает глаз, примечая, что гжель-баба с коромыслом слишком уж укорительно глядит на него с полки серванта брежневской эпохи. Он грозит ей кулаком, встаёт, чуть пошатнувшись, и понимает, что на нём нет ничего. Совсем. Права баба. Оп-па. Катамаранов, озираясь по сторонам, силится отыскать хотя бы дорогие сердцу спортивные штаны и параллельно припоминает, когда ещё оказывался в такой ситуации. Память нагло не реагирует, и Игорь, как обычно, посылает её в самое дальнее болото. Впрочем, зачем утруждаться? Предстать перед милицией, как агитировал дедуля Маркс: в полном облачении пролетария, которому нечего терять, кроме своих цепей. Катамаранов уже делает шаг к кухне, но тут объект, крепко завязанный узлом, обнаруживается под стулом. Ладно, решает он, отделяя одну штанину от другой и пытаясь понять, что это, чёрт побери, значит. Пока без конкурсов. Если только один. Проскользнув в спортивки, Игорь нахлобучивает каску, оказавшуюся на том же стуле, и одним глазом выглядывает в кухню из-за дверного косяка. На плите мирно булькает кофе в турке, рядом с ней в видавшей виды чугунной сковороде кипит яичница. Громко трещит под ней масло, а может, и растопленное сало: Серёга его – большой любитель покушать пожирнее. Справа он сам что-то режет на крохотном столике. Игорь оглядывает фигуру снизу вверх. Уже при мундире, солдафон этакий, только фуражки не хватает. Топорщатся на затылке отросшие волосы, за ушами смешно завивается пара прядок. Катамаранов в очередной раз ловит себя на подобных мыслях и усмехается. Годы, месяцы, часы, а он всё примечает новые мелочи. На самом деле его высокоградусный мозг ещё не уверен, что напротив именно Его Полковничество. Столько лет – и сразу так легко? Вдруг человек обернётся, а вместо лица Серёги – мёртвая выжженная пустыня, что Игорю из ночи в ночь является в кошмарах, после которых он просыпается в ледяном поту? К чёрту эти крысиные мысли. Время главный приз разыгрывать. Он натягивает каску на самые глаза, едва не на нос. Чуть показывается из-за стены, чтобы было видно только профиль, и грациозно вытягивает ногу в дырявой штанине вперёд. Пусть Жилин оценит. Ещё раз. Катамаранов водит ей вверх и вниз, словно заправский балерун. Сейчас зритель обернётся, похлопает… но нет, он упорно работает ножом и смотреть не желает. Антракт. Катамаранов в гневе резко дёргает головой и за миг до того, как каска с грохотом падает на старый паркет, кричит: – ТОВАРИСЧ ПОЛКОВНИК, РЯДОВОЙ КАТАМАРАНАФ НА СМОТР ВОЙСКА ПРИБЫЛ! Жилин вздрагивает так, что, будь он в фуражке, та бы немедля подскочила, кувырнувшись пару раз, к потолку. Затылок сменяется усатым лицом с вытаращенными глазами, и в глубине души Игорь облегчённо выдыхает. Всё же не зло из багровых снов. В руках у Серёги внушительный нож, облепленный хлебными крошками и одиноким ошмётком розовой колбасы, что вкупе с полковничьей гримасой выглядит угрожающе даже для прожжённого Катамаранова. – Твою дивизию, Игорь!.. Ты что, что это творишь тут у меня такое? Я чуть, вон, палец себе не откромсал… ел бы ты вместо колбасы бутерброды с пальцами… или торт знаешь такой? Дамские пальчики? А были бы милицейские… – Дамские тебе тоже подходит, – ухмыляется Катамаранов и, просунув ладони в расхлябанные карманы, опирается плечом о косяк. Похмелье как рукой сняло: целительная правоохранительная сила. – Не смешно, вот совсем, – пытается хмуриться Жилин. Тут Игорь замечает, что взгляд Серёгин цепляется за его горло и скользит ниже, к оголённому торсу. Он хмыкает и театрально расставляет руки в стороны. Антракт завершён. – Чего высоко стоишь да далеко глядишь, м? Нравится экспонат, товарищ полковник? Жилин пару раз моргает, будто стряхивая транс, и отводит взор. Катамаранов подозрительно прищуривается. – Игорь, ну не буянь, что ты в самом деле. – Это я-то буяню? А кто социалистическую собственность подпортил? – возражает тот, указывая на пунцовый отпечаток у сонной артерии. Жилин отчего-то смотрит немного левее, Игорь перемещает палец туда: ага, и тут ещё саднит, и повыше. Не заметил сразу, не посмотрел в зеркало, а его, оказывается, чуть не сожрали. Ограбёжили! Полковник странно покашливает и зачем-то тычет ножом яичницу. Катамаранов переходит в наступление: и буквально, и образно. Жилину ретироваться некуда, он вжимается в столик, вслепую откладывая нож. На гладко выбритых щеках пробивается намёк на румянец, и Катамаранов готов последнюю каску поставить на то, что это лучшее зрелище в его никчёмной – до этого дня – жизни. Только смущается ли Серёга? Может, жалеет? – Давай только… без беспорядков… – Кто б говорил. Ну, ты же был? Признавайся, я-то как раз не укушу. Наверное. – Нет, Игорь, это граждане ондатры твои приходили, так сказать… Слушай, сейчас же всё подгорит, а… – А ещё что делал, милиция? – допытывается Катамаранов, подойдя вплотную, взявшись за лацканы кителя, не отрываясь от тёмных глаз. Видеть Серёгу стушевавшимся приятно. Игорю всегда нравилось его подначивать, загонять в неловкие ситуации, выуживать редкие эмоции. Да что там, ощущать мимолётное превосходство, будто нежно мстить за годы болезненных воздыханий и сокрытых чувств. Игорю самую малость хочется отыграться за ночь. Он комедию ломает, наслаждается, а сам всё уже разложил по полочкам. Правильно говорят: в ментовском омуте черти водятся. Вызвать их легко. Нужны лишь годы невысказанного, спрятанного, мучительного, полбутылки армянского коньяка да лёгкое касание руки. Катамаранов шутки шутит, как умеет, а страх начинает бередить душу. Зажатый Серёга, нервничает, в глаза не смотрит почти. Что-то шумит на конфорках, но никому нет дела. – Память, э-э-э, отбило, хороший мой? Так, доведёшь до греха сейчас, давай тут чтоб без того-сего, да. Ох, божечки!.. Кофе из-за наблюдаемой сцены взъерепенился и вознамерился рвануть прочь из турки, заливая когда-то белоснежную плитку, а из сковороды чуть не валит дым. Жилин в истинной панике отталкивает Игоря. Тот не возражает: Серёга его всегда примерным поваром старался быть. Полковник с хирургической точностью снимает турку с огня, лишь расплёскивая кофе сильнее. Отставляет в сторону, выключает газ и собирает на обеденном столе уютную композицию: внушительную кружку с красным цветастым узором – только одну, сразу примечает Игорь, – три зажаренных яйца с обуглившимися краями, два неказистых бутерброда. Как в лучших столовых Катамарановска. Жилин добавляет к инсталляцию вилку, вытирает пот со лба, отводит назад прилипшую чёлку. Душно на кухне, тесно, напряжённо. Катамаранов всё стоит статуей, ожидая участи. Действительный экспонат. – Так, Игорёш, меня-я уже долг зовёт, пятое-десятое-двенадцатое, бандиты всякие... Ты покушай, хоть это и не шедевр, а я, ну, побегу. А-а всё остальное мы потом с тобой обсудим. – На последних словах полковник слегка запинается и неловко кивает в сторону кулинарных изысков. – М. Потом так потом, Серёг. За завтрак спасибо. Тебе пятнадцать лет, что ли, Катамаранов, в руки возьми себя, крокодил треклятый. Поздно. В голове уже стучит: что думал, на что надеялся? Лишний ты здесь снова. Жри, давись да вали прочь. Жилин странно, едва заметно вздыхает и протискивается мимо Игоря в тесную прихожую, споткнувшись о каску. Катамаранов чудом сдерживается и не пинает её под софу. Словно призрак или верный пёс, идёт следом и останавливается в проходе, наблюдая, как Серёга снимает с крючка и надевает бессмертную фуражку, не забывает потёртый портфель. От энтузиазма Игорева не осталось ничего, испарился, словно первые капли едкого дождя – с раскалённого асфальта. – Ну, эт самое, да… До скорого, Игорёш. Ты чтоб не пропадал никуда, ладно? – Ага. Давай. Честь имею. Жилин поворачивается к двери, уже касается ручки, но отчего-то замирает. Игорев взгляд прожигает в кителе дыру. Резко развернувшись, Жилин подлетает к готовому обороняться Игорю, встаёт прямо перед ним, заглядывая в глаза. Разжимает ладонь, и портфель ухает на пол. Второй антракт, заминка. Медлит ещё мгновение и накрывает его губы своими. Сначала скромно, неуверенно, по-полковничьи. Затем уже Серёга становится настойчивее, просит, нет, требует разрешения. Катамаранов приходит в себя, зажмуривает глаза, отдаваясь ощущениям, кладёт обе руки полковнику на талию и позволяет языку проникнуть внутрь, отвечая Серёге всем собой. В трезвом мозгу коротит, жжёт, воет. Жилин зарывается пальцами в загривок Игоря, перебирает волосы, гладит, давит, тянет, отчего у того сносит башню окончательно, накаляются все грёбаные нервы, и каждый – оголённый провод. Жар по ним спускается в низ живота, завязываясь тугим узлом. Откуда он знает? Откуда? Проходит то ли вечность, то ли доля секунды. Игорю абсолютно всё равно. Жилин отстраняется, переводя дыхание, зачем-то вытирает рот тыльной стороной ладони настолько… по-блядски, решает Катамаранов и начинает сомневаться, что отделение милиции сегодня дождётся своего полковника. – Вот тебе, кхм, и ответ. – Жилина переключило обратно. Он преспокойно поднимает портфель, вновь идёт к двери и через плечо говорит, пока Катамаранов пытается унять подростковую дрожь: – Я тебя, дорогой мой Игорь Наталич, как разлупленного знаю с того раза, как ты мне про Зинку соврал в седьмом классе. Ещё раз вобьёшь себе под каску какую-нибудь дурь этакую, по ней же и настучу. И в карцер на пятнашечку… нет, навсегда посажу, понял? – Так точно, тов... Серёж. Закрывая дверь, полковник Жилин в последний момент неумело подмигивает. Игорь не знает, что и думать. Вот уж он, напротив, явно чего-то о Серёге не знает. Много не знает, и это завораживает. Конкурс, в котором ещё предстоит выиграть. Поправив штаны, Игорь устраивает себе заслуженное застолье. Кофе прогорклый, яичница пресная, колбаса отдаёт скипидарным душком: да, Серёга искренне старался быть хорошим хозяином, прибирался, порядок наводил, но к готовке его лучше было не подпускать. Катамаранов, борясь с глупой улыбкой, уминает всё до последней крошки.

***

Игорь смотрит прямо в дуло пистолета, но ему хочется смеяться. Застывший в ожидании бури город наэлектризован, точно он сам. Духота забралась в глотку, сожгла трахею, заполнила лёгкие, выдавив воздух. На голые плечи падают первые капли едкого дождя и, сладко шипя, испаряются. Катамаранов сжимает кулаки, нервно щерится и поднимает взгляд чуть выше, целясь в бездонные, чёрные из-за ночи глаза. Человека за ними не видно. Лишь тьму. Игорь хотел вложить в жест вызов, а получилась жалкая просьба. – Что ж ты, – еле справившись с гарью за грудиной, произносит он, – так и прикончишь меня? Оружие едва вздрагивает в красивых пальцах, однако Игорь улавливает взором движение. Силуэт напротив мокнет, две дыры ниже его лба светлеют на долю секунды: сверкнула новорождённая молния. Ветер жадно дёргает за борта рваного грязного милицейского кителя. – Не могу, Игорь, по-другому. Ты знаешь, – глухо раздаётся из-под фуражки. Прежде чем выстрел из табельного Сергея Жилина сливается с раскатом грома, Катамаранов успевает подумать: дурак. Дурак, всё иначе было.