***
Ким Сокджин - профессионал. Он профессионально улыбается на камеру, профессионально рассылает тонны воздушных поцелуев фанатам и профессионально врёт. Но профессионализм даёт огромную трещину, потому что все знают, все понимают, все не трогают. Фанатки страдают в твиттере и поливают грязью ненавистников, которые только злорадствуют и пишут, что, дескать, так и надо, и американскую ведущую, имевшую неосторожность спросить про случившееся. Мин Юнги фанаток понимает; он тогда чувствовал напряжение остальных парней, дрожь Сокджина, вцепившегося в его пиджак, и свою собственную ярость. Но они же хорошие парни, они должны быть вежливыми, старший продолжил улыбаться, а он предельно вежливо напомнил ведущей, что это несколько нетактичный вопрос, поэтому давайте следующий. -- «Вы видели его взгляд?! Он хотел её уничтожить!» -- Фанатки и в этом правы. Их АРМИ очень внимательны, хоть иногда и приписывают им какие-то нездоровые отношения друг с другом. Или не иногда. Эту идиотку хотел уничтожить не он один. Побелевшие от ярости губы Тэхёна, обнимающего Сокджина, говорили о многом, как и шипящий сквозь зубы ругательства Хосок. Намджун и менеджер в это время разбирались с организаторами, потому что, бляха, насколько нужно не иметь мозгов, чтобы в лоб спросить именно об этом.***
Метка у Джина всегда была неяркой, серой, сейчас же совсем выцветшая, почти бесцветная, но Юнги всё ещё может её разглядеть на бледной-бледной коже. Я останусь с тобой до конца. В день, когда и её призрак исчезает, Сокджин просто запирается в комнате. Парни переглядываются, не желая оставлять его в таком состоянии одного, но менеджеру договориться о переносе съёмок не удаётся, и им приходится уйти. По возвращении они понимают, что старший не выходил и не ел. Дверь всё также заперта, но от волнения они её вскрывают. Джин лежит на кровати, свернувшись калачиком, и не шевелится. Не спит, смотрит в одну точку. Это пугает. Юнги чувствует, как комок ужаса встаёт поперёк горла, мешая дышать. Он вспоминает всё, что читал когда-то про соулов, все комментарии, которые писали фанатки. -- «Если один умирает, второй долго не живёт» -- Он отмечает, как младшие суетятся вокруг Джина, насильно усаживают того на постели, тормошат и облепляют с трёх сторон – Чимин слева, Тэхён справа, Чонгук со спины. Хосок возится на кухне, разогревая суп, чтобы Сокджин поел, а рядом трясётся их лидер. Потому что, чёрт возьми, страшно не только старшему рэперу. - Джин… - выдыхает Юнги, убирая с его лба упавшие прядки тёмных волос. И тот внезапно моргает, глаза немного проясняются, и он будто отмирает. Смотрит на него, на Намджуна, гладит по голове Чимина и произносит тихо: - Простите. Юнги хреново от этого. Хреново от того, насколько разбит его друг. Хреново, что они не видят его настоящую улыбку. Хреново от существования соулов в целом, потому что это какой-то пиздец, а не бабочки в животе, не та романтизированная херня, о которой постоянно пишут, упуская почему-то вот это. Юнги ненавидит соулмейтов. Но спроси кто года четыре назад, что для него главное в жизни, и он бы, не раздумывая, ответил – музыка. Сейчас она всё также занимает основное место, но и делит его с чувствами к Сокджину. «Если бы ты был моим, ты был бы для меня всем». Утро превращается в катастрофу, потому что мелкие, уснувшие со старшим, замечают на его шее еле-еле заметную новую метку. Джин, подрываясь к зеркалу, долго смотрит на своё отражение, бледнеет и дышит тяжело, будто марафон пробежал, а затем стонет так отчаянно, обессилено опускаясь на пол и до чёртиков пугая Чимина. - Тэ, Юнги-хён, - одними губами проговаривает он, и младший уносится вытаскивать старшего рэпера из студии. Почему-то рядом с ним Джин успокаивается быстрее. Юнги взъерошенный, как воробей, не выспавшийся, с кругами под глазами – им бы с Сокджином посоревноваться, у кого они больше. Он опускается рядом с другом, цепляя глазами шею с проступающей меткой, и сглатывает вставший в горле ком. Услышать и увидеть, оказывается, действительно разные вещи. Это больно. Но Юнги не позволяет себе размазаться, это будет после, наедине с бутылкой крепкого, чтобы в пьяном угаре пожалеть себя. - Я не хочу, - слышит он. – Не хочу, не хочу! - Сокджин утыкается ему головой в плечо. Юнги зарывается пальцами в тёмные волосы, успокаивающе поглаживая, и бросает взгляд на собравшихся тиммейтов. Они молчат, и он молчит, потому что сказать на это нечего. Джин ещё шепчет на выдохе тихо-тихо ему на ухо, на что рэпер лишь криво улыбается. - Ты такой хороший. Слишком хороший… «Я не хороший, Джин, совсем нет».***
Юнги снова баррикадируется в своей студии. Бутылка виски и попытки собрать мысли воедино – изначально провальная тема, но ему просто невыносимо смотреть, как Сокджин ломает себя. После того утра старший расслабиться и жалеть себя не даёт – ни друзьям, ни самому себе, - погружаясь в работу с головой, пропадая в дэнс-зале и студии до поздней ночи. Долго так продолжаться не может, они все это понимают. Джин, в конце концов, просто не выдержит. И всё из-за… Юнги не может смотреть на чужую заклеенную пластырем шею, именно в том месте. Ему не-вы-но-си-мо и в то же время немного радостно от того, что сам друг метку свою, становящуюся всё темнее день ото дня, отказывается принимать. От этого он чувствует себя последним скотом, но поделать ничего не может. Думать о том, что кто-то снова заберёт… Он тихо рычит от досады и подносит горлышко ко рту, но внезапно шипит от резанувшей руку боли и, задрав рукав толстовки, недоуменно пялится на проступающие слова метки. Слабые пока, но темнеющие на глазах. От запястья до локтя. Ты слишком хорош для меня. Юнги до соулмейтов нет дела совершенно, его не волнуют все эти розово-ванильные «ах, родственная душа, любовь до гроба, друг без друга ни-ни». Его не волнует, потому что видит, каким стал Сокджин. И знает, каким стал сам. Ему не нужен соулмейт, у него есть его не-соул, его неразделённая любовь и жгучая боль, от которой он не откажется ни за что. Ты слишком хорош для меня. Юнги согласен, потирая эти слова на руке, Сокджин слишком хорош для него. В двери тихо стучат, и рэпер, вздрогнув и натянув рукав чуть ли не до пальцев, топает открывать. На пороге стоит старший с ужином на подносе и улыбается самыми уголками губ – пока это самая широкая улыбка, которую они все могут от него добиться. Но это лучше, чем ничего. - Ты пьёшь на пустой желудок. Ты же понимаешь, что угробишь его когда-нибудь? - Не ворчи, мамочка, ребёнок сейчас всё съест, - забирая поднос, хмыкает Юнги. - Надеюсь, твоя муза – не Дионис, иначе ты сопьёшься. И поспи хотя бы больше четырёх часов, и не на этом своём стрёмном диване, а на нормальной кровати. - Конечно, мамуля, - послушным болванчиком кивает парень, - как скажешь, мамуля. Сына придёт домой вовремя и без всяких шмар. - Да иди ты! Юнги залипает. Просто и по-идиотски. Потому что у Джина глаза светятся весельем, как раньше, и это пиздец красиво. Он скучал по этому. Так скучал. - Тебе бы самому поспать. Твои синяки скоро ни одна тоналка не замажет, - брякает рэпер, тем самым портя момент. - Да, - и снова эта натянутая улыбка уголками губ. – Ешь, пока не остыло. Юнги хочет дать себе затрещину и извиниться или извиниться сначала, а потом врезать себе. Надо же так изгадить! Залип, называется. Но в целом он знает, что прав. И Сокджин тоже об этом знает. А ещё они знают, что у обоих бессонница, стресс и хер пойми что. Но если состояние Джина понять можно, то что с ним самим, Юнги не знает. Нервы? Да, но они всегда, так что нет. Усталость? Тоже да и тоже нет. Дурацкий зуд под кожей, словно черви по венам ползают. Вот и сейчас они снова просыпаются, стоит только увидеть друга и глаза его эти, с искорками, смешливые и уставшие одновременно. Всё-таки тот слишком много берёт на себя, непозволительно много, и это надо прекратить. Видеть Джина в больнице уже как пациента Юнги не хочет. Поэтому он обговаривает всё заранее с директором и после очередной изнурительной репетиции не возвращается в общий дом с остальными, а остаётся ждать Сокджина. - Хён, - спустя час окликает парень друга. – Поздно уже. Поехали ко мне. Квартира встречает тишиной и темнотой. Юнги внезапно останавливается посреди коридора, резко поворачивается и молча прижимает Джина к себе. Тот замирает, словно прислушивается к чему-то, но рэпер чувствует, как тот дрожит мелко, будто замёрз. - Может, выпьем? – предлагает Юнги, и получает в ответ слабый кивок. Первые две стопки Сокджин глотает залпом, на третьей его прорывает. Он ревёт, не стесняясь, размазывая слёзы по щекам, заливает ими же чужое плечо. Юнги гладит по спине и слушает. Джину надо дать выговориться, выпустить всё, что держит в себе целый месяц. - Они говорят, что это были ненастоящие чувства, - всхлипывает он. – Что мы не были… что я украл его у кого-то, кто должен был быть его соулом. Что метка у истинных чёрная, а не серая. Она должна быть чёрной, Юнги! То есть… - его дыхание сбивается, - то есть я не имел права… я не должен был… если бы не я, он бы не умер! Сокджин заходится в новом приступе рыданий, а Юнги может только обнять ещё крепче и молча давить в себе злость. Зачем писать подобное, даже если ты антифанат? Зачем? Что творится у людей в головах? Насколько надо быть мразью, чтобы злорадствовать и улюлюкать с этой ситуации? Юнги помнит, в каком старший был ужасе, когда после концерта ему сообщили о том, что его парень госпитализирован с сердечным приступом. Потому что это же соулмейты, они же должны чувствовать друг друга, но… Сокджин тогда в больнице бился в истерике, вырывался из крепких объятий Намджуна и просил прощения у уже мёртвого за то, что его не было рядом, что не понял, не почувствовал. - Если бы не я… - Хватит! – Юнги встряхивает друга, несильно, но ощутимо. – Хватит, Ким Сокджин! Он был счастлив, я видел это. Мы все видели. Он был безгранично счастлив. С тобой. Даже если вы не истинные соулы, даже если бы вы разошлись спустя время – не важно! Именно в тот период, все два года, он был счастлив! Ты не виноват в его смерти, и он не виноват. Это стечение обстоятельств, несчастный случай, глупость… Господи, ну, скажи мне, кто мог знать, что здоровый человек может умереть от инфаркта в двадцать пять? Кто из вас мог знать это?! Поэтому прекрати грызть себя за то, в чём нет твоей вины. Пожалуйста. У Джина губы дрожат, и лицо заплаканное-заплаканное. -- «Если один умрёт, второй тоже долго не проживёт» -- Этот комментарий, вспомнившийся так некстати, заставляет похолодеть всё внутри. Конечно, это всё домысли и теории, всё-таки соулы так до конца и не изучены, учёные не могут точно сказать, от чего зависит яркость цвета меток у них. Юнги после случившегося с парнем Джина перерывает интернет, пытаясь найти как можно больше информации о соулмейтах. Он читает всё – от откровенного бреда, от которого его тошнит, до научных заумных статей, в которых он ничего не понимает. За то время он успевает возненавидеть людей до трясучки, но всё же его усилия даром не пропадают. Ему таки попадается статья, в которой какой-то профессор выдвигает теорию о не единичности меток. -- «Истинный соулмейт у человека один, тот, который полностью дополнит другого. Идеальная половина. Но есть люди, которые почти дополняют. Они не идеальны, но они могут понять и разделить жизненные установки и привязки человека - близкие по духу. Отсюда и появляется неполноценная, неяркая метка. Вам может быть хорошо с этим человеком, но всё же его можно считать лишь суррогатом» -- Юнги думает, что в этом есть рациональное зерно, но всё равно считает существование соулмейтов отстоем. Всё-таки если на секунду представить, что это правда, и соул Джина – не был его соулом вовсе, и умер он потому, что где-то погиб его настоящий истинный, то это не меняет ничего, на самом деле. Это всего лишь значит, что настоящий соулмейт Ким Сокджина всё ещё где-то ходит по этой планете, и, видит Бог, Юнги хочет его найти и уничтожить. Он этого не сделает, конечно, даже если тот появится прямо перед ним с табличкой «Соул Ким Сокджина». Если есть хоть малейший шанс навредить самому Сокджину. Ни за что. За всеми этими раздумьями рэпер честно упускает то, как они оказываются в постели. Ещё каких-то несколько минут назад он успокаивал друга и закидывался на пару с ним очередной стопкой, а сейчас стаскивает с него худи и целует выступающие ключицы – Джин всё же сильно сдал. Если это его пьяный бред, то Мин Юнги готов окунуться в него с головой, потому что Сокджин мягкий, податливый и горячий. Его приятно обнимать. Его приятно целовать. Его приятно любить. Его нужно любить. Необходимо, как воздух. И Юнги любит – до черноты перед глазами, до алых пятен засосов на чужой коже, до сладких стонов с чужих губ. Он любит Сокджина так, как никогда никого не любил. Особенно себя. - Юнги, - стонет Джин. – Юнги, - вскидывает руки и тянет на себя. Во рту горчит, и не от выпитого, но Юнги просто не может остановиться. Завтра он пожалеет о том, что сделал, не сможет смотреть в глаза старшему, не сможет позволить себе быть рядом, но это завтра… Сейчас Сокджин выгибается на простынях и отчаянно зовёт его по имени, как самое важное и необходимое в мире. - Сокджин, - Юнги проводит пальцами по груди, задевая соски. – Джин, - выдыхает в зацелованные губы. – Джинни. На шее старшего горит метка – чёрная, как уголь, как свежая татуировка, которую Юнги всё же набьёт себе и к которой прижимается губами. Ты моё всё. Юнги держит заснувшего Джина в объятиях до самого утра, которое наступает слишком быстро. Он не успевает за временем, не успевает ни подумать, ни пожалеть, ни извиниться даже перед собой. Парень бездумно водит пальцами по предательским словам, которые чёрной дырой лежат на светлой коже, и думает об идее скинуться с моста. Потому что он не выдержит. Не сможет смотреть, как Сокджина снова уводят. Юнги бы на самом деле надо думать о том, что делать дальше, что сказать, всё-таки секс – это черта личного недоступного, интимного. И они её перешагнули. Из-за алкоголя ли, из-за отчаяния и боли – не важно. Границы были разрушены, и с этим надо будет что-то делать, но… Он не хочет. В его руках сейчас самое драгоценное, самое желанное. Ни одну награду он не хотел так сильно, а после произошедшего хочет ещё больше, сильнее, чтобы под кожей и навсегда. Он хочет остаться в этом самом мгновении, когда Сокджин его, когда чувствует его дыхание на своей коже. Но за окном занимается рассвет, а Джин дёргается во сне и просыпается. Юнги зажмуривается до пятен перед глазами, ждёт, но старший не двигается, кажется, даже дыхание задерживает. Оттягивать неизбежное глупо, поэтому рэпер проводит пальцами по обнажённому плечу и зовёт: - Сокджин… Давай поговорим. Тот вздрагивает и отстраняется, Юнги от этого хмурится, сжимает кулаки в раздражении, но заставляет себя успокоиться и посмотреть прямо на уже больше, чем просто друга. - То, что произошло… - начинает Сокджин, не глядя на него. - Я не жалею. Не жалею, - твёрдо повторяет рэпер, когда старший таки поднимает голову и встречается с ним глазами. – Это то, чего я давно хотел. Тебя. Я хотел тебя. Парень смотрит, и Юнги не может, впервые не может прочитать в его глазах ничего. «Накричи на меня, - думает он, - ударь, сделай хоть что-то, но не мол…» - Ты… слишком хорош для меня, - с дрожью в голосе произносит Джин. Юнги считает, что ослышался. Нет. Нет-нет-нет. - Нет! – вырывается у него. Его метка – проклятье на одного, как он считал, с чем смирился. Его метка на руке такая же угольно-чёрная, как метка на шее Джина. Чёрная дыра, затягивающая и бездонная, как глаза Джина. - Прости. Видимо, Сокджин понимает его «нет» неправильно. Конечно же, Юнги никогда не был хорош в этом. Конечно же, он идиот, потому что Сокджин снова слёзы глотает. Конечно же, не Сокджин должен извиняться. - Прости, Юнги, я… Ему не дают закончить, Юнги целует, как в последний раз, обнимает, утыкаясь в шею, и говорит то, что давно гложет – самое сокровенное: - Джин, ты моё всё! «Мой!»