Отец змей

      Подрагивающий, словно в ожидании удара, голос из-под маски:       — Ваше Святейшество…       Занд дан Глокта, Архилектор Инквизиции и самый ненавидимый человек в Союзе, оторвал взгляд от проекта нового эдикта и посмотрел на стоящего перед ним Практика. От Глокты не укрылось, как тот слегка вздрогнул, встретившись с ним взглядом.       Интересно, они намеренно присылают ко мне людей со самыми слабыми нервами? Да и пора бы им привыкнуть к виду моей улыбки…       Но тут Глокта, внимательнее присмотревшись к фигуре в черном, вдруг узнал Практика — Эрнау, молодой человек с приплюснутым лицом. Сын мясника, он резал пальцы допрашиваемых с таким же непроницаемым спокойствием, с каким, видимо, разделывал туши в лавке отца. Попроси его сжечь сиротский приют, и он без единого движения мускулов на лице уточнит, запереть ли двери или оставить открытыми...       И тем разительнее отличался образ в голове у Глокты от сжавшейся в саму себя фигуры перед ним, явно мечтавшей оказаться сейчас в любом другом месте, и желательно рядом с туалетом.       Глокта почувствовал, что его левый глаз начал подрагивать, и предупредительно потянулся к безупречно белому платку в кармане.       — Ну, я слушаю вас, Практик Эрнау.       Практик судорожно вздохнул и тихим голосом, будто желая немного смягчить свое донесение, произнес:       — Ваше Святейшество… чернь подняла восстание… в Вальбеке…       Судорога молнией прошла по левой части лица Глокты и перекосила его черты так, что углы рта растянулись в разные стороны. Он не мог точно сказать, какая мысль пришла ему первой: то, что он крайне недоволен, то что Первый из магов будет крайне недоволен, или то, что…       Он перехватил последнее замечание, как змея вцепляется в ничего не подозревающую мышь, сжал его в своих клыках и мгновение спустя проглотил.       Не сейчас. Он был уверен, что если даст этой мысли целиком оформиться в его голове, то он точно обосрется на месте и так и будет срать, пока его будут вести на экстренное совещание к его Августейшему Величеству.       Что же, какие новости, такой и вестник.       Однако он не обманывал себя: на задворках сознания, сжатое в мертвый узел, сидело имя, готовое в любой момент сорваться с кончика его языка.       — Практик Эрнау, — вместо этого прохрипел он. — Пошлите за рыцарем-геральдом.

***

      Мысль, которая успокаивала и пугала Глокту одновременно, была то, что она еще не знает. Не должна знать. По его расчетам, его жена сегодня не выезжала из поместья, так как в этот день недели она обычно принимала у себя членов Литературного клуба, на собраниях которого они, без сомнения, обсуждали похабные дамские романы и пили за целый портовый кабак. Новость о восстание же пока распространялась очень выборочно.       Он не помнил, как въехал за высокие каменные стены поместья; сердце билось где-то в горле, а живот скрутило. Глокте казалось, словно он вернулся на тридцать лет назад — вот он идет по затененному саду и теребит в кармане кольцо с алмазом стоимостью, как бедный городской квартал. Но для него он стоил ровно две человеческие жизни.       Только в этот раз Арди вряд ли бросится к нему в объятия.       Он вошел, точнее въехал в гостиную, когда она наливала себя бокал вина (учитывая ее шаткое вертикальное положение, явно не первый), стоя в круге еще не убранных с собрания стульев. По ее весело приподнятым бровям было видно, что она хорошо провела время.       И тут появляюсь я.       Услышав его старательное пыхтение, пока он выкатывал себя вперед (Глокта отпустил практика Тона, который обычно занимался его перемещением), Арди подняла взгляд и широко ему улыбнулась.       — Занд!       Потом какая-то мысль вдруг порхнула в её голове, и она обиженно поджала губы.       — Ты обещал, что придешь пораньше и обсудишь с нами «Ветер с Севера»!       Арди, конечно, шутила над ним, но Глокта против воли поморщился. «Ветер с Севера» — самая популярная книга этого сезона, история любви захваченного в плен воина-Северянина и дворянки из Союза, которая помогает ему сбежать. Он, конечно, мог прийти и объяснить, что на самом деле бы случилось, выпусти хрупкая девица двухметрового берсерка из клетки, но все члены клуба разбежались бы при его первом появлении.       Вслух Глокта этого не сказал (Арди бы подавилась вином в приступе хохота, представляя эту картину). Вместо этого он, немного помедлив, ответил:       — Боюсь, даже мой поганый рот не сможет осквернить себя обсуждением этого… произведения.       Тянешь время, Занд? Ты, маленькое, злобное, пугливое существо… Арди ощерилась и подняла бокал.       — Значит, за твой поганый рот и хороший вкус! — и осушила его в один длинный, жадный глоток, будто она мучилась от неутолимой жажды последние три дня. С довольным вздохом она отставила бокал на столик, совершенно не как леди отерла рот рукой, размазывая по кисти красные дорожки вина, а потом хитро прищурилась на Глокту.       Он вдруг понял, о чем она думает, и к горлу подступила тошнота.       — Должна признать, у твоего рта есть полезное применение. — Секунда молчания. — Даже несколько. — И, как довольная кошка, Арди подмигнула ему, наклонилась и потянула руку к его лицу.       Он перехватил ее прежде, чем она успела коснуться его щеки. Ее пальцы дрожали на весу в сантиметрах от его лица, и ему казалось, что он почти чувствует их жар на своей коже.       — Арди… — прохрипел он, сжимая ее руку, как утопающий сжимает свой плот. Лишь мгновением позже он понял, что делает это слишком сильно (хотя превратившееся в камень лицо его жены не выражало ничего) — и тогда Глокта припал губами к ее кисти, а потом уткнулся в нее лбом и закрыл глаза.       Действительно, горячая.       — Занд?.. — голос у Арди стал вдруг очень тихим, даже нежным. По движению ее руки в двух его он понял, что она села на колени рядом с ним. — Что случилось? Глокта знал, что этот момент настанет. Знал и боялся, и презирал себя за этот страх, но ничего не мог поделать с голосом, который отказал ему в самый нужный момент.       Ты — трус, Занд дан Глокта.       Наконец он заставил себя поднять голову и посмотреть прямо в ее глубокие, темные глаза. Беспокойство медленно пробиралось на ее лицо сквозь винный туман.       Глокта втянул воздух через нос и с легким свистом выпустил его сквозь свои заостренные зубы. Во время поездки до дома он много раз прокручивал эти слова в голове, выбирая, каким тоном их сказать, примерялся, какой личностью предстать перед Арди. Бесстрастный Архилектор, возмущенный патриот, убитый горем отец и муж — но необъяснимым образом, когда настало время, Глокта не заговорил, а зашипел, как змея, плюясь словами, словно ядом:       — В Вальбеке восстание. Кровавое восстание. Насколько мы знаем, рабочие расправляются со всеми, у кого есть больше одного башмака на ноге.       Арди несколько секунд смотрела на него широко раскрытыми глазами, будто смысл слов еще не до конца дошел до нее. Он вдруг разозлился, страшно разозлился, непонятно правда на кого.       — Слышишь, женщина? Наша дочь сейчас там! — Глокта не до конца отдавал себе в этом отчет, но ему захотелось как-нибудь уколоть Арди, сделать ей больно. Ярость, холодная и расчетливая, буквально душила его, судорогами сотрясала тело, и если он сейчас не заставит Арди почувствовать тоже самое, он прирежет какого-нибудь слугу.       Арди Вест была хорошей женой — незаслуженно хорошей для него, и если бы не особые обстоятельства, даже он не был бы так жесток, чтобы обречь ее на брак с чудовищем по имени Занд дан Глокта. Однако все получилось, как получилось, и в итоге Глокта выиграл больше всех. Ему даже иногда казалось, что он любит её и их дочь, хотя и не был до конца уверен, способен ли он вообще чувствовать что-то больше боли в коленях.       Однако если Глокта был последней сволочью, за что его вполне можно было придушить во сне при случае, то у Арди был один-единственный, но неизлечимый изъян — она любила выпить. Много выпить. Алкоголь был первым и единственным её любовником, которого он терпел все эти годы, но именно сейчас Глокту страшно коробило от заторможенного выражения на лице Арди.       Арди опустила глаза и прошептала одними губами: «Савин…»       Когда произносили это имя, люди обычно представляли Савин дан Глокту, дочь архилектора и крестьянки, самого беспощадного инвестора, которого знал этот город. Он тоже так ее представлял, во всяком случае, ему нравилось так о ней думать. В своей репутации она уж точно не уступала ему.       Но почему-то сейчас Глокта представлял не эту Савин, а другую, исчезнувшую давным-давном под массой косметики и нарядов — девочку с развевающимися золотыми волосами, которая с полной серьезностью заявляла, что, как и ее отец, выиграет Летний Турнир.       Ему всегда казалось забавным, что тут она говорила про обоих ее отцов.       Но сейчас ему было не смешно.       Арди подняла на него остекленевшие глаза.       — Они не посмеют, — сказала она каким-то далеким голосом. — Не имеют права посметь.       Да, я вижу, как ты представляешь Савин в окружении кровожадной толпы, ты представляешь, как они набрасываются на нее…       К своему ужасу он понял, что злорадствует. В нем шевелилось и кипело что-то странное, какой-то жуткий зверь, упырь из сказок, получавший извращенное удовольствие от боли, которая медленно, но верно, когтями вцеплялась Арди в сердце. Обычно он держал этого зверя в узде, и хотя картина чужих страданий слегка облегчала его собственные, он никогда не позволял себе подобного по отношению к Арди. Она была единственным человеком, для которого он проводил эту черту.       До сегодняшнего дня.       Глокте стоило больших трудов подавить нахальную усмешку, которая так и просилась на его перекошенное лицо, но ядовитой иронии в словах он не удержал:       — О, дорогая, думаю, толпа рабочих с ножами будет рада выслушать лекцию на тему современного праваㅡ       — Заткнись! — Арди закричала так, что бокал на столе зазвенел в повисшей тишине. Она вскочила. — Заткнись! — добавила она, по-детски топнув ногой. — Зачем ты так говоришь, Занд? — спросила она, вся красная от вина, злости и ужаса.       — О, я же бессердечная тварь, Арди дан Глокта. Или ты забыла? — и он ощерился ей во все свои двадцать зубов. Помни, за кого ты вышла. — Я же монстрㅡ       Будь Арди чуть более трезвой, ее пощечина могла бы выбить его из кресла. Будь она чуть более пьяной, она бы выбила из него весь дух. Однако вместо этого он почувствовал кровь во рту — остроконечный зуб, подарок Имперской темницы, прополол ему добрые пол щеки.       — Хватит себя жалеть, — заорала на него Арди, плюясь слюной. — И сделай что-нибудь! Архилектор ты или нет?!       Холодное, склизкое злорадство отступило. Некоторое время Глокта тер место, обоженное ударом, надеясь, что его дряхлая рука сможет его чуть охладить. Арди часто говорила, что руки у него холодны, как у покойника.       Наконец Глокта поднял взгляд и посмотрел на нее сверху вниз, он, согбенный, трясущийся старикашка в кресле, срущий под себя каждые пять часов — хотя, впрочем, он был таким последние тридцать лет. Сам он себя не впечатлял, однако Арди под его взглядом застыла, как вкопанная.       — О черт… — сказала она, и он с удивлением осознал, что она всхлипывает. Из его собственного глаза тоже сочились слезы, но это было его постоянное состояние. — Прямо как, — очередной всхлип, — папаша…       Арди упала на колени рядом с ним и с пьяной горячностью схватила его за руки.       — Занд, прости, пожалуйста, я не хотела, — бормотала она сквозь начинающийся плач. — Я просто… я просто… — она так и не смогла договорить, и, побежденная вином и болью, старой и новой, зарыдала, уткнувшись лицом ему в ляжки.       Несколько секунд Глокта просто остолбенело смотрел на нее, а потом одеревеневшими руками принялся неловко гладить ее по крашенным волосам. Тело двигалось будто сквозь вату, словно в каком-то сне.       В каком-то кошмаре, если быть точным.       Глокта понял, что он должен был что-то говорить, успокаивать ее, как поступил бы на его месте хороший муж.       — Я уверен, наша девочка сможет за себя постоять, — бормотал он. — Она училась фехтованию у Горста.       Интересно, я плохой отец, если в отчаянии не рву на себе волосы или с мечом наперевес не скачу ей на выручку?       Он задумался.       Нет, если боги есть, они большие любители шуток — отвечал он себе, — потому что я — хороший отец. Настолько хороший отец, каким может быть Старый Змей, Занд дан Глокта. Потому что я сделаю лучше — и повешу всех и каждого, кто посмеет к ней притронуться еще до того, как они об этом подумают.       Он и так их всех повесит, ведь это была его прямая обязанность, как Архилектора, однако у него появилось определенное личное рвение. Если понадобится, он пустит на виселицы даже посох Первого из магов.       И Первый из магов будет доволен — никогда еще работа палача не выполнялась с такой дотошностью.       Потому что Занд дан Глокта — хороший отец.