Недостаточно

      Боль нахлынула, как вода на берег, и вытащила в реальность вслед за собой. От боли он и открыл глаза.       Сфокусировать взгляд сразу не получилось: окружающая его обстановка расплывалась, словно он погрузился в мутное озеро и до сих пор не вынырнул. Сначала он почувствовал запах гари, дыма, пота, а потом, помимо боли, вдруг ощутил вкус крови и, щурясь от слепящего солнца, рассмотрел тёмные брызги на приборной панели. Левая нога нещадно горела и пульсировала под одеждой, но он не смог найти мужества, чтобы посмотреть, что с ней.       Он попал в аварию — пришло на ум. Лобового стекла с его стороны почти не было видно из-за подушки безопасности. Должно быть, он прикусил язык при столкновении. Они потеряли управление? Кто был за рулём? Что стряслось?       Вдруг он кое-что вспомнил. Он должен был что-то сделать. Довести дело до конца, поскольку уже начал и едва ли сможет остановиться.       Он снова закрыл глаза. Лишь на мгновенье. Ему нужно привести мысли в порядок и наконец взглянуть на произошедшее. Он обязательно узнает, только отдохнёт немного. Подождёт, пока восстановится зрение, а после...       Он услышал ту проклятую песню, и рука сама потянулась к набедренной кобуре. Это последнее, что он запомнил, прежде чем провалиться во тьму.       Когда он разомкнул веки, уже наступил вечер.       Перед ним насколько хватало глаз простиралось звёздное небо. Наверху было темно: он не мог разглядеть острые верхушки елей, утопающих в иссиня-чёрном океане. Подул ветер, и он понял, что лежит на голой земле.       Ему было холодно.       Напрягая все мускулы до единого, он попытался подняться. Левая нога запылала болью, будто вверх от колена пустили раскалённую лаву, и он неуклюже повалился на травяной ковёр, расцарапав щёку. Он перекатился набок, выровнял дыхание и приподнялся на одном локте. Посмотрел на ногу: с виду она была цела. Изнывая от боли, кусая губы, он отстегнул пряжку ремня и отогнул штанину насколько смог. На светлой коже расползалась огромная фиолетовая гематома с прожилками крупных вен. Он пошевелился, пытаясь выяснить, насколько плохи его дела. В сложившейся ситуации внутренний перелом бедренной кости, скорее всего, лишил бы его шанса на выживание.       «Ничего, — подумал он, принимая сидячее положение. — Кажется, просто сильный ушиб».       Застегнув штаны, он обернулся и увидел капот машины, в которой находился до того, как уснуть во второй раз. Как он выбрался из неё? Почему он ничего не помнит?       И тут сотни тысяч вопросов единой лавиной обрушились на его неокрепшее сознание и заставили его глухо заскулить от страха.       Кто он такой? Что с ним случилось? Почему он не знает своего имени?       Он ещё раз попытался выпрямиться, но всё без толку. Распластавшись на примятой траве, он поддался какому-то душевному порыву и, цепляясь за пучки стеблей, пополз к водительскому сидению. Он был уверен, что найдёт там ответ.       Это был покорёженный и помятый тёмно-зелёный пикап с круглой эмблемой «Пумы округа Хоуп» на задней двери. Он ещё раз прочитал это название, разбивая его на слоги. Пумы. Пумы в окружной тюрьме. Пумы, которыми руководит неприветливая Трейси Лейдер и шериф Уайтхорс. Эрл Уайтхорс.       Он вспомнил, остановившись на половине пути, и это было похоже на вожделенный глоток свежего воздуха после долгой задержки дыхания.       «Я — Помощник шерифа, и я не стал учинять резню в церкви Иосифа. Он отпустил нас с миром, и мы поехали за помощью, за Национальной гвардией...»       Но что произошло потом? Что их остановило? Где остальные?       Внезапно он услышал эту ужасную песню. Она до сих пор доносилась из салона, закольцованная, повторялась снова и снова. Помощника бросило в жар. Он начал понимать.       «Не может быть».       Больше не обращая внимания на боль, он оттолкнулся от земли и, тяжело дыша, поднялся сначала на колени, а потом и на ноги. Каждая мышца в его теле дрожала от напряжения. Шатаясь, он добрёл до водительского места, заглянул внутрь через приоткрытое стекло и отшатнулся, едва не потеряв равновесие.       Подушка безопасности заполонила половину кабины. Шериф Уайтхорс сидел, откинувшись на сидения и запрокинув голову далеко назад. Глаза его были открыты и смотрели в потолок. Он был мёртв уже несколько часов.       — Нет, — пробормотал Помощник и не услышал самого себя. — Нет.       Он затравленно огляделся, словно ища виноватого в смерти шерифа. Не нашёл никого, кроме исполинских деревьев и густых зарослей. Потому что он и был виноват.       Он убил шерифа, пока они покидали владения Иосифа Сида, раздумывая над планом дальнейших действий. Он убил его из-за этой проклятой песни. Молча вытащил пистолет и, ничего не объясняя, пустил пулю ему в висок. Потом машина съехала с дороги, возможно, несколько раз перевернулась и наконец остановилась здесь.       Помощник вдруг вспомнил об остальных. С ними были Пратт и Хадсон. Их он тоже убил?       Он обошёл машину кругом, нелепо ковыляя между кустами дикой брусники. Ни души вокруг. Только ярко-красные ягоды, безмолвно рдеющие на фоне листьев. Помощник вернулся к шерифу.       «Они могли выжить. Могли убежать и выбраться».       Помощник не верил в такой исход, но усиленно убеждал себя в обратном. Он должен удостовериться, что с ними всё в порядке. И всё же... Почему он не помнит, как оказался под открытым небом?       Помощник вздохнул, едва не застонав от спазма в лёгких, и посмотрел на бледный труп шерифа. Протянул руку и опустил ему веки. Прикосновение к ледяной дряблой коже заставило его содрогнуться.       В бардачке он отыскал фонарь и, освещая себе дорогу, двинулся в путь.       Он шёл через лес, и у него кружилась голова. Тело превратилось в истерзанный и бесполезный кусок мяса. Он был похож на солдата, пережившего нелёгкую битву, — единственный выживший на поле боя. Он передвигался, припадая на травмированную ногу и хромая, как дряхлый старик.       Помощник направлялся туда, где, по его мнению, могли пройти Пратт и Хадсон. Он не умел считывать знаки, оставленные в лесу. Он заметил пару сломанных веток, и решил, что их с такой же вероятностью могло оставить любое животное. Он не учитывал возможность того, что помощники шерифа могли разделиться и пойти порознь. Он, как и прежде, был уверен в своей безоговорочной правоте, и это наводило на мрачные мысли. У него засосало под ложечкой, дурное предчувствия усиливалось с каждым шагом.       Он не думал о том, что ночью легче всего сбиться с пути и заблудиться. Не думал о хищниках, которые запросто разорвут на куски измученного человека, физически не способного защищаться или убегать. Он передвигал ноги, едва понимая, что делает, не в состоянии свыкнуться с отвращением к самому себе. Что-то вело его вперёд, и он безропотно повиновался. Мёртвый Эрл Уайтхорс до сих пор стоял у него перед глазами.       Помощник сделал неосторожный шаг, оступился и едва не покатился кубарем со склона, резко уходящего вниз. Он схватился за толстый одревесневший корень и пустил луч света на дно котловины, в которую спускался пригорок.       Он заметил их не сразу. Трупы лежали там, в грязи и сырой листве. Стэйси Пратт — чуть ближе, Джоуи Хадсон — чуть дальше. Застыли в странных позах, как выброшенные из окна куклы.       «Прекрасная стрелковая позиция, — мимоходом подумал Помощник. — Наверное, отсюда я и открыл огонь. Они сами загнали себя в ловушку».       Он съехал к ним, разодрав локти, и после спуска от одной из штанин остались одни лохмотья. Левая нога беспокоила его всё сильнее — однако не больше, чем озноб, какой обычно бывает при лихорадке. Сердце трепыхалось в груди, как пойманная бабочка. Тем не менее он, подавляя тошноту, побрёл к мертвецам.       У Стэйси на спине расцвело огромное пятно крови, похожее на чёрный цветок: помощник шерифа был ранен навылет прямо между лопаток.       «Надеюсь, он ничего не почувствовал, — угрюмо подумал Помощник. — Надеюсь, боль не успела прийти».       Он зашагал дальше.       С Джоуи дело обстояло гораздо хуже: он сначала подстрелил её в ногу. Видимо, она бежала первая, и, чтобы разобраться с Праттом, ему нужно было выиграть время. Помощник прошёл там, где она упала, придавив почву весом собственного тела. Потом она ползла на животе, быстро теряя кровь: листву по всему маршруту покрывали тёмно-бурые пятна.       Он с удивлением нашёл рядом с её трупом чёткий отпечаток своего ботинка, изрезавшего грязь ребристыми узорами. Значит, избавившись от Пратта, он следил за тем, как она мучается, отползая всё медленнее и медленнее. А после настиг её сзади, безжалостный и несущий смерть.       Он нахмурился, поставил стопу на отпечаток, соотнося свою ногу и след, который она здесь оставила. Он не заметил, как перестал дышать.       Джоуи Хадсон умерла, повернувшись лицом к своему убийце. Помощник смотрел на дыру в её черепе и силился вспомнить, сказала ли она хоть что-нибудь или просто кричала от боли и страха. Выстрел был точным, будто она, вовсе не сопротивляясь, добровольно подставила свой лоб под дуло.       Помощник опустился на землю, осторожно уложил её простреленную голову к себе на колени и дрожащей рукой погладил по чёрным волосам. В них запутались сухие иголки и мелкие камешки. Она была холодной как лёд.       Когда он оставил её, небо начало потихоньку светлеть.       Следующие два или три часа он усердно трудился. В багажнике пикапа он нашёл лопату, и неподалёку от места аварии приметил маленькую поляну, окружённую невысокими деревцами. Потом он копал, обливаясь потом и превозмогая боль. Ненавидел себя, но знал, что обязан это сделать.       Он похоронил их отдельно, как полагается. Сначала шерифа, потом Пратта, а в конце Хадсон — в том же порядке, что их обнаружил. Он присыпал ямы влажной землёй, нарвал немного полевых цветов и возложил их на могилы, напоминающие отметины острых когтей на девственно-зелёном фоне высокой травы.       Это меньшее, что он мог для них сделать.       Опершись на лопату, воткнутую в мягкую почву, он взирал на результат своей работы с горечью и сожалением. Затем он попрощался со старыми друзьями в последний раз и, развернувшись, медленно зашагал прочь.       Он понял, куда ему нужно идти. И знал, что его там уже заждались.

***

      Они выходили ему навстречу с оружием, но не стреляли. Пялились из окон, выступали из проёмов между домами, наблюдали за ним со смотровых вышек, но ничего не предпринимали. Люди из «Врат Эдема» не мешали ему свободно ходить по их земле. Он не был ни удивлён, ни обрадован: теперь он мало что понимал в чувствах.       Он был безоружен, совершенно пуст, и из последних сил плёлся вдоль сетчатого забора, увенчанного колючей проволокой. Солнце быстро восходило, превращая песок в золото, и тёплыми утренними лучами касалось плеч.       Его ноги едва слушались, во рту пересохло от жажды. Ему казалось, что он давно обезумел. Раз или два ему приходилось останавливаться, прислоняясь к сетке и сползая вниз. Он сгибал колени и, упираясь в них грязным лбом, отдыхал.       Он тщетно пытался выжать из себя слёзы, однако ничего не получалось. Он чувствовал себя мёртвым. Хотел бы он оказаться на месте тех, чьи трупы тащил по лесу. Хотел бы он, чтобы от него остался лишь прах, развеянный первым порывом ветра. Каждый раз задирая голову к небу, он надеялся, что оно рухнет на него и всё это кончится.       Потом он вставал и шёл дальше, забираясь глубже в металлический лабиринт. Стремясь к тому, кого дважды покинул, от кого пытался отвернуться.       Как же он был глуп.       Церковь с высокой крышей выросла словно из ниоткуда. Он оглянулся и отстранённо заметил, что поселение при доме Иосифа осталось позади и что солнечный диск уже висит в зените. Было жарко, сухо и душно.       Он распахнул двери, намереваясь ворваться в дом Божий, как кровожадный варвар. Он не колебался. Он давно принял решение — а может, кто-то сделал это за него. Сейчас это не имело для Помощника никакого значения.       Ничто не было для него так важно, как единственный человек, находящийся в пустующем храме «Врат Эдема». Человек, который ждал его с той надеждой, с какой ждут блудных сыновей.       Иосиф стоял к нему спиной, опустив голову. Татуировки и шрамы просвечивал через его рубашку. Крест стоял перед ним на подмостках для проповеди. Высокие деревянные своды создавали впечатление, будто Отец мал и ничтожен по сравнению с силой, заключённой в святилище. Помощник не поверил в эту иллюзию.       Он на секунду застыл в проёме. Какая-то часть его упрямого характера, чудом уцелевшая после всего пережитого, ещё недолго удерживала его на пороге. Он отринул её вместе с сожалениями и пустыми надеждами и вошёл.       По локоть в крови, одинокий и совершивший худшее из предательств, он пришёл получить прощение. Он пришёл к Иосифу, поскольку ему больше некуда было идти.       Заблудившийся в пустыне берёт воду у того, кто её предложит.       Помощник протащился по широкому коридору между церковными лавками. Немного помешкал и двинулся дальше, занимая место в первом ряду. Костлявый, грязный, всклокоченный, словно уличный пёс, он плохо вписывался в мирную атмосферу церкви. Настоящее чудовище посреди прекрасного розария.       Иосиф оказался по левую руку от него. Почти осязаемая тишина окутывала их со всех сторон. Помощник слышал, как колотится сердце, слышал дыхание Отца. Весь мир снаружи, должно быть, исчез навсегда, когда они остались наедине, предоставленные друг другу и Господу.       — Это тяжело? — вдруг спросил Иосиф.       Он говорил тихо и вкрадчиво — впрочем, как и всегда — но Помощник всё равно вздрогнул от звука, с треском разорвавшего тишину.       — Что именно? — переспросил он и не узнал этот смертельно усталый голос, который по какой-то причине принадлежал ему.       — Губить тех, кого любишь.       Иосиф повернулся к нему, и их взгляды впервые пересеклись. Помощнику едва хватило сил, чтобы кивнуть.       — Я понимаю тебя, — ответил Отец. — Я тоже терял.       Только теперь Помощник заметил, что у подножия креста лежат вещи его погибшей семьи: одно из платьев Веры, военные жетоны Иакова и разбитые солнцезащитные очки Иоанна. Помощник прислушался к внутренним ощущениям. Ничего. Ни намёка на сожаление или сочувствие.       — Что ж, я давно был готов к боли, но не представлял, насколько ошибся в её масштабах, — сказал Иосиф.       — Ты предвидел это? — догадался Помощник. — Ты с самого начала знал, что я убью их?       Слова слетали с языка автоматически, не скрывая, не выражая и не подразумевая ничего, кроме сказанного. То были сухие слова человека, готового умереть.       — С самого начала, — подтвердил Иосиф, прикоснувшись к белой ткани с россыпью фиолетовых цветов. — Это мой дар и моё проклятие. Пророкам часто не спится из-за предначертанного Богом, — он вновь взглянул на Помощника. — И потом, ты их не убивал. Ты забрал лишь их земную оболочку. Души праведников бессмертны, и я молюсь за них каждый день.       — Ты даже не попытался это остановить, — покачав головой, выплюнул Помощник.       — О ком конкретно ты говоришь?       Помощник не ответил. Он внезапно ощутил себя слабым как никогда прежде. Он устал от борьбы, вражды и бесконечного насилия. Какой смысл в войне, если все, кого он старался уберечь, в итоге погибли от его же руки?       — Ты сомневаешься, — Иосиф сошёл с широкого пьедестала.       Помощник с трудом поднялся и взглянул Отцу прямо в лицо, поразившись, насколько измождённым и старым оно сейчас кажется. Должно быть, они оба вымотались до предела. Должно быть, пришла пора остановиться.       — Нет, Отец, — твёрдость голоса Помощника резко контрастировала с его внешним видом, но он не дрогнул. — Больше в моей душе нет сомнений.       — Так подойди же.       Иосиф развёл руки в стороны, распахивая объятия, и Помощник шагнул к нему, позволяя запоздалым слезам навернуться на глазах. Губы его еле заметно дрожали.       — Ты сделал всё, что мог, — услышал он, прежде чем чужие руки сомкнулись на его трясущейся спине.       Помощник молчал. Он действительно сделал всё, что мог. Как жаль, что этого было недостаточно.