Боль в голове. Ссадины. Кровь из носа, такая яркая на белой коже. Всё такое привычное. Тогда почему больно? Почему хочется плакать?..
Для Вани ответ известен, но произнести его — всё равно что ножом по горлу, лучше не станет. «Таковы реалии, — говорили они. — Такова твоя участь.» Да мало ли, что они там говорят. Ему также говорили не пить, не курить и всегда говорить правду, только вот стал ли он лучше? Нет. Для Вани не важно, выбор это или природой данное. Если ему нравится — он будет делать это. Как бы людям не было противно, но он будет целовать парней. «Не нравится — не смотрите, уёбки.» А они смотрят. И Ваню болезненно обжигали их взгляды.
Ваня врёт. Он никогда не привыкнет к резким ударам по челюсти, в рёбра и прочим частям тела. Бывало, мама спрашивала, почему его блондинистые волосы стали серыми (прямо как сейчас), стоило ему вернуться домой. И как объяснить ей, что его всего лишь потаскали по земле, что об него чистили обувь? Не был он готов в те времена объясняться ещё и перед отцом, почему «их маленький миленький пятнадцатилетний Ванечка глину помесить любит».
Надо встать. Надо встать и идти домой. Завтра на работу к восьми утра, а парень у мусорки посреди ночи лежит без сил. Ноги его не удержат, Ваня осознаёт сей факт, он и руками упереться в асфальт без диких мук не в состоянии.
— Ваня?
О, уже и голоса мерещатся. Кажется, его час настал. Давно пора, устал он от всего этого.
— Ванёк.
«Да, меня зовут Ваня, а вас ебёт?» Для него «Ванёк» — клеймо, потому что так его во дворе все и звали.
— Ваня!
Что? Это точно не с того света, кто-то знакомый. И вопит он неистово. Из последних сил избитый блондин поворачивает голову на бок и открывает глаза.
—
Серёжа. — мямлит Ванечка расплывчатому силуэту. И даже улыбается.
— Ваня, господи! — громкий голос над ухом, а затем мягкий удар по открытой щеке. Хотя, в случае Вани, по скуле. — Живой?
— Как видишь, — ещё неразборчивее проговаривает парень.
— Сукины вы дети…
Ванька не мог точно описать свои ощущения. У него словно выросли крылья, подняли его высоко над землёй, и он летал. Летал долго, иногда делая резкие развороты, останавливаясь, поднимаясь выше. А после резко упал на что-то мягкое. Крылышки обрубили. Его опустили на холодный пол, кажется, в его квартире.
Казалось, смерть миновала, но её сменил сон. И времени уже не существует, слышны до боли знакомые голоса. Змеи ползут по груди, шее, даже ногам; обвивают медленно всё тело. Сила обхвата небольшая, а Ване мерзко, ему хочется кричать. А ещё страшно. Удушающий страх, заставляющий крупно дрожать, чувствовать позывы рвоты, а перед глазами опять видеть пелену. В немом крике лицо парня исказилось. Дышать невозможно, — нечто невидимое как будто сжало лёгкие, как игрушку-антистресс. Оно сжимает и шею, тянет вверх с силой. Ваня теряет сознание, но в последний момент…
В лицо бьют ледяные струи воды, слабость как рукой сняло. Тяжёлый вдох, — без той боли, удушающей секунду назад, — и вода на всём лице: на глазах, щеках, даже в носу, отчего невозможно не закашляться. И горький металлический привкус на языке. Кровь и не прекращала бежать тонкой струйкой ему в рот. Плитка на стене, зеркало, полка становятся отчётливыми, по мере очищения воды от серости. Ваня в ванной, он в ванной…
— Очнулся, — еле слышным шёпотом выдыхают сзади. — Мне страшно представить, что было бы, не подоспей я к тебе. Тебя б голуби на утро уже исклевали, в лучшем же случае снегом замело.
Потоки воды прекращаются, и только сейчас до Вани дошло, что это был душ, а не волшебные струи холодной водички ему в лицо. Он стоит перед раковиной, всё ещё в куртке, приходя в себя и осознавая ситуацию.
— Вань, ты хоть скажи что-нибудь. Если можешь…
В отражении видны остатки побоев: грязные, серые волосы, одна прядь при этом, мокрая и немного чище остальных, свисает, а вода всё капает с её кончиков; размытую дорожку крови от ноздри до губ (уже не хлеставшую фонтаном); маленький нос, на переносице ни то серый, ни то жёлтый, возможно сломан; мгновенно проявившиеся синяки тут и там; царапины, как память об использования лица в качестве тряпки. На шее синяки (к сожалению, не от засосов). А ещё ниже ворот куртки. «Как хорошо, что она чёрная.» Под ней тёмно-зелёный джемпер. А за Ваней стоит Серёга.
— Вань?
— Да, да. Я могу говорить, — тяжёлый хрип вырвался из уст пострадавшего. — Серёг, я хочу закурить.
— Ты дурак, нет? В твоём случае воздержаться бы. Давай, руки вытяни, тебе в душ нужно.
— Ты меня раздеть хочешь?
— Я сейчас сниму с тебя куртку и кофту, осмотрю раны, а потом ты полезешь в душ. И никаких «но»! — Серёжа осёк попытку возразить, уставившись в глаза Ване через зеркало.
Делать нечего. Ванька не спеша, не без болей вытянул, как и просили, назад руки, по которым стягивались рукава пуховика. Швы на них в некоторых местах разошлись.
В эту секунду Ваня осознал плачевность ситуации. Ком подступил к горлу, а в глазах начали жечь слёзы. Его накрыла волна злобы, грусти, обиды. И беспомощности. Если он не пошевелится — заплачет как дитя малое, он знает. Он устал плакать.
— Я больше не смогу её носить, верно? — выпрямляясь в полный рост (оставаясь всё равно на полголовы ниже собеседника) и закидывая руки на спину, дабы ухватить воротник и стянуть лишнюю одежду, дрожащим голосом прошептал он.
— Я отдам куртку Эле, она справится, — верхняя одежда полетела куда-то в угол, а после Серёжа повернулся обратно к другу. — Давай помо…
— Я сам справлюсь, —
«Я устал ничего не делая, — добавил Ваня про себя, — позволять тебе меня спасать!»
Взору Серёги открылась изуродованная спина — если этим словом можно описать весь ужас последствий издевательств. На худом теле сияли фиолетовые синяки, практически полностью покрывающие белизну кожи, где-то сохранились старые, уже блеклые и заживающие. И это только на спине. На предполагаемом месте расположения печени выделялся самый большой, расплывшийся аж по всей передней части рёбер с той же стороны.
Серёжа почувствовал, как затылок у него покрылся гусиной кожей. Его рука потянулась к бокам Вани, слегка надавливая на них и выслушивая все ахи и вздохи с обратной стороны.
— Здесь сильно болит? — утыкаясь пальцами на границе белой и ало-фиолетовой кожи, со всей серьёзностью спросил Серёжа, продолжавший слушать звуки боли.
— Если тебе интересно, у меня всё тело ломит, — уже не скрывал одинокие слезинки Ваня.
— Я это сразу понял, но ты мне ощущения опиши, — проговорил «доктор», не повышая голоса.
— Серьёзно?..
***
Промёрзшую кожу обдало жаром, отчего та покрылась мурашками. Это тепло наполняло Ваню энергией изнутри, точно сосуд, и теперь парень мог даже упереться руками в плитку ванной. Но даже у сосуда есть ограничения по объёму, и потому на большее парень был не способен. Мог лишь стоять у стены и согреваться кипятком в душе. Он устал, так чертовски устал. Ему хочется почувствовать себя живым, что после сегодняшнего даётся с трудом. В отчаяние Ваня стучит лбом об твёрдую вертикальную поверхность. Вовсе не больно от ударов такой малой силы, а потому он бьётся ещё. И ещё.
Он медленно бьётся. Бьётся. Бьётся.
Хочется спать. Не имеет значения где, можно на полу, только бы провалиться в сон и забыться до утра. Но стоит Ване представить мягкую кровать, и уже хочется утонуть в ней, словно в облаке, избегая неудобного и грязного пола. Значит, надо помыться. Желательно, конечно, побыстрее, не обращая внимания на тяжесть каждого движения, будь то движение руками или наклон головы, от которого помутится рассудок и потемнеет в глазах. Всё будет хорошо. С ним Серёжа, обещавший в очередной раз осмотреть, обработать раны (и каждый раз сдерживающий обещания).
Из размышлений вырвал неожиданный скрип. Кажется, друг принёс чистую одежду, вновь захлопнув за собой дверь, как будто его здесь и не было.
***
— Ай!
В носу жжение. Очевидно, препараты действуют, обеззараживая рану, на которой ещё могла остаться засохшая кровь.
— Не дёргайся, дай осмотреть, — сосредоточенно пробурчал Серёга, сидевший на стуле напротив кровати, обхвативший голову Вани и вертевший её в разные стороны, внимательно осматривающий нос, иногда надавливая на него и спрашивая, как друг себя чувствует. Не найдя никаких изъянов, помимо синяка, парень облегчённо выдохнул. — В этот раз обошлось без переломов.
— Знаешь, по-моему, ты учился на врача несколько лет чтобы меня спасать.
Ответная усмешка вызвала странную, при этом приятную теплоту в груди.
— Да… Вань, советую утром сходить в больницу на осмотр, если будут какие-то болезненные или странные ощущения.
Блондина от этого заявления будто током пробило, приковав к месту. Утром? Он не может, не пойдёт он в больницу утром. Он здоров, он и без этого обойдётся, он…
— Нет-нет-нет, я утром никуда не пойду. Серёж, у меня работа в восемь, какая больница?
— Мне не важно, что там у тебя утром! Это не имеет значения в данной ситуации. Возьми отгул, в конце концов, — болезненная злость охватывала Серёжу. Он ненавидел, когда Ваня препирался, возражал.
— Серёга, у меня денег на оплату квартиры нет, понимаешь?! — вырвавшийся крик, окончательно забравший с собой всё плохое, затаившееся за этот вечер, оглушил. — Через неделю я уволюсь.
И гнетущее молчание повисло, делая Ване ещё хуже, чем брань в его сторону. Он разозлил Серёжу. Он уверен в этом, чувствует, даже опустив голову и не смотря тому в глаза.
А вдруг он задаст этот вопрос, начнёт выяснять подробности? Эти мысли вызывают ещё большую тошноту. Не надо было даже начинать… Но голос резко прорезается в тишине:
— Это опять
он?
Да, тошно. И больно. Потому что правда, а этому парню её нельзя говорить. Он снова будет винить себя, осыпать Ваню извинениями, ещё большей заботой. «Какой же ты дурак.» Но Серёга и так всё знает. Он понимает, как никто другой, а ещё принимает и помогает. И лгать ему — последнее дело, на которое осмелится Ванька.
— Да, — снова тот хрипящий голос, как в ванной.
— Мне…
— Помолчи, — мгновенная осечка. Теперь молчание кажется подарком, а Серёжа в такие моменты молчать не умеет. Или не хочет. Ваня сам ещё не до конца понимал, сколько времени бы не прошло.
Зато его друг послушный, потому он убирает коробку с медикаментами в угол комнаты, садится рядом. И всё. Тишина. Все незаданные вопросы как бы испаряются, точно их не было.
— Я позвонил Эльке, сказал, у тебя останусь на ночь, — в отчаянной заботе обнимая за плечи друга, констатирует факт Серёжа.
От этого жеста становится так спокойно, это чувство убивает все переживания. Никто другой не дарил Ване подобное умиротворение: ни парни, ни родители. Он убивается вопросом, кому продал свою душу этот парень, чтобы дарить облегчение простыми объятиями. И говорить невозможно, хотя одно простое слово вертится на языке.
— Ложись спать, я выключу свет.
И всё облегчение отпускает Ваню, точно рука, оторвавшаяся от его плеч, оставляя усталость и опустошённость.
Щёлк.
Мгла поглощает обоих парней, и они ложатся в одну большую кровать, накрываясь одним большим одеялом, пропадая в приходящих сновидениях.
— Серый.
— М?
Что-то заставляет Ваню ощутить секундную неловкость.
— Спасибо.
Этой ночью он будет спать спокойно.
