Раньше было модно спрашивать: «Что бы ты делал, если бы сегодня был твой последний день в этом мире?» В культуре существовало множество рассуждений на эту тему, писались поучительные песни, снимались грандиозные фильмы про болеющих раком, да и просто многие размышляли над этим гипотетическим вопросом. И все почему-то ждали гениальный ответ и варианты роскошного времяпрепровождения. Меня это удивляет, ведь я довольно хорошо помню свой последний день в том мире, точнее, только вторую половину.
***
Был вечер. Мысли как-то нескладно лепились одна к другой, путались под офисными лампами. Строчки съезжали то вверх, то вниз. Ухо временами различало отдалённые голоса потенциальных клиентов среди тихо жужжащей компьютерной тишины. От нечего делать писала в новом дневничке строчку за строчкой, без смысла, без вкуса… Наконец-то пробило пять! Мир зашевелился и начал приобретать утраченные ленью формы. И вот структура Вселенной поделилась на два элементаля: офис и улицу. Офис имел свою карту, расписание, алгоритмы. В офисе обитали пункты, такие логико-пространственные эльфы, например, Пункт Первый: посчитать кассу, Пункт Второй: снять чек с банковского терминала, Пункт Третий: запереть деньги и печати в сейф, Пункт Четвёртый: закрыть чёрный ход, Пункт Пятый: выключить свет, Пункт Шестой: закрыть парадный вход, Пункт Седьмой: сдать ключи на вахту. У каждого пункта был свой характер, свой круг общения, собственное расписание, адрес и иногда даже семья, но самое главное – пункты нельзя было менять местами или забывать про них, иначе сразу возникало много проблем. Улица была совсем другой. Улица – это не место, это стихия, где смешивались здания, плиты мостовой, мелкая морось, одежда толпы, вывески, голуби, машины, палые листья, дорожная разметка, где нагромождение непредсказуемых поворотов тротуара и судеб сбивало с толку, пугало и каждую секунду стремилось увлечь меня в очередную дверь или историю, от чего я каждую секунду уворачивалась и только сильнее держалась за зонтик. Она ждала меня на автобусной остановке недалеко от старинной круглой башни, курила. Грубая андрогинная внешность, волосы под шапкой, водолазка, кожанка, джинсы, мощный ремень, удобные туфли на каблуке – единственная деталь, выдававшая её гендерное самоопределение. Байк был припаркован в переулке. Наверное, никто на свете не рискнул бы предположить, что мы знакомы, не то что вместе. Когда я подошла, она даже не посмотрела в мою сторону, только, помешкав минуту, протянула огромный стакан латте с ванилью, моего любимого! Мы вместе стояли на остановке, не смотрели друг на друга, не разговаривали, но этот сентябрьский вечер уже перестал быть обычным: он начинал приобретать особые краски и ароматы. Вот за это я её и любила, грубую, пьяную, неуместную – любую. Она меняла мою жизнь в прямом смысле, делала каждый день… вкуснее, что ли. В автобусе все двадцать минут, что мы ехали до побережья, какой-то наглец очень громко разговаривал по телефону. Когда мы вышли из автобуса в центре крошечного курортного городочка, было уже полшестого и я уверенно и торопливо пошла на пляж. И вот тогда-то Айрон впервые за весь день взяла меня за руку, останавливая, и сказала первые слова: «Эй, мы ж хотели в то место. Ну, помнишь, я обещала тебе показать. Байка нет, поэтому пойдём пешком.» И я послушно пошла. Там, где тропинка показывала своё истинное лицо – грязь, – она брала меня на руки. Она пронесла меня на руках почти всю дорогу, если честно. Впрочем, большого труда ей это не составило – не зря же она ходила на бокс три дня в неделю. Наконец, мы вышли к морю. Море волновалось. Нахлёстывало на грязный, размокший берег. Время от времени крупные волны грозно бурили, брызгались от злости солёной водой, захлёбывались в белёсой пене. Мелкие барашки пугливо метались, убегали поближе к скалам. Свежо. Мои волосы выбились из-под шарфа, и теперь их трепал ветер, не оставляя ни на минуту. Волны сизого, стального, лазурно-серого цвета метались резко, но в такт всей неспокойной природе. Только здесь мог родиться этот разговор. Она сказала, что уедет. Я, конечно же, спросила куда. У Айрон была одна дурацкая привычка: она частенько не отвечала на мои вопросы с таким видом, будто они были риторическими. «Так и как зовут твою сестру?», спрашивала я, а она в ответ смотрела на меня загадочно, потом отводила взгляд и усмехалась, мол и правда, как же зовут мою сестру; отличный вопрос, Саша! В лучшие моменты я обожала эту черту как и всю её загадочность. А в худшие… мне казалось, что это дешёвый, очень дешёвый трюк! Конечно, каждый имеет право на тайны, я понимаю; но со временем это начинало раздражать; было такое ощущение, что я разговариваю со стеной. Вот и тогда я спросила, куда она уезжает, а она хмыкнула в ответ понимающе. Поэтому больше я ни о чём не спрашивала. Уезжает, значит пусть уезжает. А я возьму отпуск и тоже уеду! На море. На Средиземное. Буду там греться под лучами несуществующего солнца, носить шляпки и флиртовать с местными красавицами. А сюда я больше никогда не вернусь. Море обдало снопом холодных брызг. Над головой серое покрывало туч с редкими просветами уплывало всё вперёд и вперёд. Ветер не унимался, хотел большего, настойчиво трепал волосы и шарф. Неожиданно я подумала о том, что где-то в одной из бесконечных вселенных, – если только это правда, что Вселенная бесконечна – должна быть другая версия меня, которая сейчас тоже стоит вот так, в лицо ей дует ветер, а её сердце так же тоскует о том, кто от нас ушёл. Я желаю ей-себе лучшего: пусть она родится в большом городе, отучится в хорошем университете и купит себе те духи, на которые я поскупилась несколько лет назад, и до сих пор жалею. Но даже если она стоит сейчас на крыше небоскрёба, а не на грязном осеннем пляже, даже если она смотрит на блестящий город, а не на это злое море, всё же я чувствую, ей сейчас так же больно, как и мне. А может быть и хуже; может быть даже, она сейчас плачет. Я надеюсь только, что тот, кто оставил её, больше достоин слёз, чем моя странная возлюбленная. Несмотря на то, что я любила Айрон, искренне любила, хоть и не понимала, сейчас я чувствовала, что она не тот человек, ради которого стоит плакать. В тот момент она посмотрела на меня с любопытством и спросила: «О чём ты сейчас думаешь?». Впервые за последний месяц её глаза блестели. Серьёзно? Это такой способ поддержать разговор? при том, что мы едва ли пару слов обронили сегодня?! Я ответила её же приёмом, испытывая сладкое злорадство,: усмехнулась понимающе и уставилась в даль. Прошло ещё какое-то время; мы молчали. Сумерки начали сгущаться, и ветер похолодел. Потом Айрон сказала: – Слушай, ну не надо! Ты же знала, что это не навсегда? что мы не состаримся вместе в окружении приёмных детей, внуков и котиков? – Да, знала. – Ну так отпусти меня! Знаешь, – продолжила она, – я бы хотела сделать тебе последний подарок. Чего ты хочешь? – А что ты можешь мне подарить? – Всё, что угодно. – Так уж и всё? – Конечно, я же ведьма! – И я снова узнала мою Айрон: безбашенную, самоуверенную, хвастливую. В эту бурю эмоций я когда-то влюбилась, и восхищалась ею не меньше, чем она сама собой. Но знаете, чем дольше находишься с такой «звездой», тем больше хочется простого, человеческого. Без всех этих ведьм и секретов. Поэтому, посмотрев ещё раз на темнеющее море, я постаралась придумать что-то максимально сложное для выполнения и сказала: – Я хочу новую жизнь. Айрон медленно кивнула, не отрывая взгляда от морских волн, и, кажется, задумалась. Ещё несколько минут протекли в тишине. Стало ещё темнее. Наконец, она зашевелилась: достала что-то большое и круглое из рюкзака и протянула на ладони мне. Я аккуратно развернула бархатную ткань и увидела нашу улитку. Когда Айрон начала всё чаще и чаще наведываться в мою однушку, я предложила ей перевезти вещи. Для меня это было очень смелым предложением, для меня это значило переход на новый уровень отношений, намного более серьёзный чем страсть, взаимные интересы или секс. Я долго готовилась и наконец сказала ей это. «Может тогда и вещи свои перевезёшь ко мне?». Возможно, мой голос дрожал. Она отреагировала спокойно, сказала, что нечего ей перевозить – все её вещи всегда с ней, в рюкзаке. Но на следующий день привезла контейнер с этой улиткой. Улитка была безымянной и огромной, размером с банан; я таких никогда не видела. То есть, я видела огромных улиток с банан в интернете, я думаю, все видели, но они имеют вытянутую, длинную ракушку, а у этой раковина была плоская, совсем круглая, как у обычных садовых улиток. Айрон сама за ней ухаживала. Иногда, когда мы не виделись несколько дней, вечером я видела, что она заходила, только чтобы почистить контейнер за улиткой и накормить её. Мне это животное никогда не нравилось, поэтому я была, мягко говоря, возмущена, когда Айрон протянула мне круглую раковину, в которой спало, полностью скрывшись от внешнего мира, склизкое тело. Это она понимает под словами «новая жизнь»? Море в ответ на мои мысли хлопнуло высокой волной о берег, капли попали на увесистую холодную ракушку и стекли к центру по спирали. Я сказала: – И зачем мне это? Айрон внимательно посмотрела мне в лицо, последний раз посмотрела. Ответила с хитрецой в уголках губ: – Всё не так просто, детка. Я тебе сейчас покажу, что такое новая жизнь. Смотри сюда. – Она встала у меня за спиной, взяла раковину улитки в обе руки, поверх моих рук – почти прощальное объятие – и сказала, – Смотри в центр внимательно, туда, где спираль становится точкой. Видишь, там, в последних, самых маленьких изгибах спирали есть камушек. Приглядись, он там точно есть. Малюсенький камушек застрял в серединке спирали. Даже не камушек, а песчинка. Я заметила её, эту маленькую песчинку. Она была так мала, что самые маленькие, последние спиральки казались большими, а большие – бесконечными. Нет, там даже было несколько песчинок, одна блестела в последнем лучике сумерек, а другая была тёмной. Это загипнотизировало меня, я всё вглядывалась и вглядывалась, пытаясь понять сама не знаю что. Спираль расширялась вокруг этих камушков, темнела, расходилась кругами, словно пропуская меня в свой центр. Так я очень долго смотрела на эти два камня, не в силах оторвать взгляд, пока не поняла, что я стою на четвереньках на песке и смотрю на два самых обычных камня. Осознав это, я попыталась подняться, оглянуться или хотя бы покрутить головой, но та стремительно закружилась, и я потеряла сознание. Ну а дальше историю вы знаете: я пару месяцев провалялась в полубреду в племени льономов, потом ещё год жила с ними, учила язык, потом отправилась в путешествие и больше никогда не вспоминала дикие улицы, бурлящие светофорами, мотоциклами, фантиками, ботинками, пылью и хаосом звуков.***
Вот так я и провела последний день своей жизни, прошлой жизни.
сентябрь 2019 — март 2020