Огненные буквы — последние слова

      Ночная страшная буря за окном воет, словно волк, и не даёт сосредоточиться на важной утомительной работе. Двенадцать ночи, конечно, не самое подходящее время для расчётов прибыли и потерь компании за прошедшие полгода. Коэн сдаётся и ложится в кровать. Нескольких минут не хватает, чтобы уснуть, как это обычно бывает во время усталости. Он глубоко вздыхает и уже готовится к бессонной ночи. Стоит заварить чай, чтобы скрасить часы тьмы, одиночества и просто бесполезного времяпровождения. Но холодный пол уговаривает его не вставать. Альбер ждёт забытья в тишине комнаты под отдалённый шум бьющегося об окно града вперемешку с дождём.       Спустя минуты он видит горящий огненными буквами текст перед собой и не сразу понимает смысл — сначала вздрагивает. Осознание приходит очень скоро, с трепетом сжав душу. Альбер востороженно замирает, разглядывая красивые витьеватые буквы, парящие в воздухе, а пропустившее удар сердце через мгновение бьётся, словно хочет выпрыгнуть из груди. Как трудно поверить сознанием, что это взаправду случилось, что он не задремал — у Альбера за всю жизнь появляется первый выбор для его соулмейта. Звучит он удивительно просто и одновременно безумно: «Создать свою рок-оперу?»       Он отвечает «Да!», а через несколько минут ему звонит взволнованный Аттья, с которым они уже давно было неплохими друзьями и коллегами, и, словно безумец, рассказывает о своих огромных планах. Дов говорит, даже слишком много говорит, рассказывает о полном людей зале, об актёрах, певцах, декорациях, песнях… Всё это звучит с таким восхищением, восторгом и желанием, что невозможно не загореться желанием сделать это вместе. Они без умолку обсуждают идею, очерчивают сценарий на протяжении нескольких часов, шутят и снова возвращаются к делу. Дов напевает разнообразные мотивы, которые он хотел бы превратить в полноценные песни. Альберу особенно нравится, как друг поёт то, что в последствии станет раскаянием Сальери. Проходит не один час разговоров обо всём на свете. Не верится, но всё же здравый смысл берёт верх — Аттья вдруг предполагает, что мешает Коэну спать. Дов извиняется и заканчивает ночную серенаду под утро.       Коэн всё быстро понимает, но рассказать другу о том, что они соулмейты не может. Или, правильнее сказать — не хочет, ведь слишком хорошо знает Дова. А ещё знает, что этот человек ненавидит своего соулмейта; даже удивительно, один выбор он ему всё же позволил. С чего бы, интересно?.. Выбор этот был огромным, как мировой проект, коим и должен будет стать его рок-опера. Теперь уже их рок-опера. Случайность, что выбор ему достался, — другого нет объяснения.       Коэн и Аттья создали рок-оперу из воздуха, из ничего. Они подняли её на высшие мировые площадки. Они и несколько других гениальных людей создали великолепные тексты, музыку танцы и декорации. Старательно подобранные актеры должны были были этот претворить в жизнь — показать в движении.       Шли недели репетиций. Продюсеры живут в рабочей тишине — Дов всё ещё не знает правды, которую Альбер тепло бережёт у себя в мыслях.       Они работают вместе уже год, и в очень редких случаях Дов чуть показывает свою человеческую натуру. Однажды это было, когда Альбер поскользнулся на вымытом полу, а Аттья так удачно и… нежно (?) его поймал, что Коэн не смог забыть тот случай. И, конечно, не хотел забывать.       Аттья не замечает очевидного: случайные прикосновения Коэна к его рукам, которыми Дов старается не касаться всего подряд, для неизвестных бумаг из почты даже перчатки надевает. Не замечает и частых вопросов от Альбера, которые то и дело касаются интересов Дова. Например, предпочтения в еде. За год он примерно выяснил, что Аттья ест, а что не ест совершенно. В этом помогла еда, которую Альбер приносил из дома им обоим на работу, чтобы не приходилось тратить время на поход в кафе. Потому что Дов этому благополучно не уделял время и внимание, забывая о таком инстинкте человека как «питаться». Иногда Коэну казалось, что если бы он не приносил Дову еду, тот бы и не вспомнил о ней и умер где-нибудь в запутанных коридорах театра. Этого Альбер, конечно, допустить не мог и лишь больше сомневался в человеческой сущности Дова. Иначе, чем занят его мозг? Мюзиклами в целом и его нынешнем спектаклем? Если это так, то признание о соулмейтах с надеждой на положительный ответ кажется смешным.       Коэн оставил эту идею в стороне, решившись на эксперимент — насколько, насколько же ему важен этот проект? Придя на работу в их с Довом кабинет, он сказал, что постановки не будет. Объяснил внезапность такой трагедии, будто театр выкупили у них из-под носа и с этим ничего нельзя сделать. Аттья резко вспрыгнул со своего стула, на котором прежде сидел. И Коэн решил посмотреть ему в глаза... Чтобы после пожалеть обо всём. Там словно рухнул мир, и был он уничтожен именно Альбером. Но и отвести взгляд сейчас он не мог — блестящие капельки в уголках глаз Дова ясно дали понять, что эксперимент оказался слишком жесток.       Молчание, которое было очень несвойственно Дову, тем более в такой ситуации, начало только больше пугать Альбера. Он объяснился, что всё с театром хорошо. По окончанию этого «цирка», происходящего в их кабинете — где Аттьей не было произнесено до сих пор ни слова — наконец воцарилось спокойствие. Сложно было назвать эту атмосферу, будто в фильме ужаса, спокойствием. Но зато абсолютная, мёртвая тишина. И даже она была вскоре нарушена. Дов прошептал: «Уйди прочь». И на этом их прекрасная рок-опера стала развалиться по частям. Альбер ушёл, но только на сегодня. В другие дни он приходил на работу и продолжал вести репетиции попеременно с Довом, но они до сих пор ничего не сказали друг другу. Они любили свой мюзикл, но не себя. Дни тянулись мрачно, так, что Аттья занавесил шторы в кабинете, обрекая их на полутьму. И Коэн не стал протестовать этому мраку, который ненавидел, но почему-то сейчас чувствовал себя уютнее в нём. Да, Дов знал толк в плохом настроении.       Но и этому пришёл финал очередным поздним вечером. Дов был из тех, кто если задумает что-то спросить, то найдёт способ.       Выбор — вопрос…       Аттья сделал из этого одно целое, спрашивая: «Могу я быть уверен, что противен своему соулмейту?» Альбер недолго любовался на огненное свечение слов, которое ему доводилось видеть лишь второй раз в жизни в его возрасте, и после ответил «Нет.»       Спустя неделю, когда постановка была на грани смерти из-за того, что сопродюсеры не общаются, Дов поднял белый флаг. В этот же день они обсудили то, что не решали всё это время, определились с премьерой и продолжили своё прежнее сосуществование. И даже артисты, которые не были полностью посвящены в происходящее между ними, были рады их хрупкому миру, который теперь хоть немного вернулся в прежнее состояние.       Последний выбор Альбера — этот разговор соулмейтов остался самым откровенным из всех в их жизнях, ведь Коэн так и не рассказал Дову ненужную правду.