Хроники Особого Отдела

«Кто не был в Сиане, не посетил Поднебесную», — говорят китайцы. Город, ставший центром распространения буддизма. Город —  начало Великого Шелкового пути. Город, являющийся действительной колыбелью человеческой цивилизации. Первый среди четырёх древнейших городов. Константинополь, Рим, Багдад много моложе. Сегодня это ещё и пятнадцатимиллионный мегаполис. Город — наукоград. Город — металлург. Город, прочно связанный с туристическим бизнесом. Город — загадка.   *** Дорога невероятно вымотала всех. Разбитое шоссе и холод в самолете вытрясли силы, не дав при этом отдыха и сна. Группа оказалась в городе за трое суток до прибытия состава, но надежда на передышку истаяла в тот миг, когда нога Яна ступила с трапа на землю. Перед прибывшими шли солдаты китайской народной армии ̶  по утоптанной дороге, которая извивалась вдоль каменной стены, ровной и бесконечной, до самой до линии горизонта, — Великий Шёлковый путь, — ни к кому не обращаясь, сообщил полковник. К ним, торопливо пересекая нескончаемый поток одинаковых серых усталых лиц, спешила рота совсем иных бойцов. Солдаты, в толстых добротных ватниках и шапках-ушанках, гулко топали надетыми на серые валенки калошами. Остановившиеся китайцы косили глазами на необычное ухоженное воинство, с красными звёздами на лацканах, и на двух старших офицеров, которые ждали их у обочины. Один – могучий капитан, и, второй – полковник, (он казался худым, даже щуплым, рядом с рослой фигурой стоящего рядом богатыря). От роты отделился прапорщик и, с чёткостью, которая вырабатывается автоматически годами службы, обратился: — Товарищ полковник, разрешите доложить. – Дождавшись кивка, он продолжил с секундным перерывом: — группа размещена, люди накормлены. Ждём прибытия состава через 65 часов. Местность обследована. Холмистая. Удобная, как для дальнего, так и для ближнего боя. Всё в порядке. Ян ещё раз кивнул и, повернувшись к Илье, скомандовал: — Следуй с Борисом Евгеньевичем. Всё лично проверь и тренировки не забудь. Занятие позиций два раза в день. Инструктаж проведу лично, по прибытии поезда. Затем, уже поворачиваясь к ожидающему его студебеккеру, приказал прапорщику: — Людей кормить кашей с мясом! Мяса много давать. Силы будут нужны. Слышишь, Телицын, мяса, каши с маслом! Три раза в день. По две порции.   *** Вечером, в тёплом дощатом бараке, освещённом пыльными тусклыми лампами и уставленном двухъярусными нарами, Илья выстроил роту. Места было мало, и богатырю, только что пропаренному в бане, и, одетому в новую аккуратную гимнастёрку, почти излучающую свет от белоснежного подворотничка, приходилось вжиматься в перемычку нар. Голова слегка кружилась после съеденного ужина. Хотелось, как можно скорее, закончить этот бесконечный день, лечь на приготовленную обходительным Телицыным койку за занавеской... и спать-спать-спать… Но пока до этого было далековато. Перед ним стоял чисто выбритый, аккуратный и степенный Борис Евгеньевич. На его гимнастёрке, с тремя полосками после ранений, выделялся новенький орден Красной Звёзды, вручённый совсем недавно в очень торжественной обстановке самим Худояровым. За Калининград. Он внятно, негромким чётким голосом, называл фамилии личного состава: — Рядовой Петров! — Я! – отзывался гулким эхом голос из строя. — Рядовой Слобода! — Я! Все фамилии сливались в одну линию звуков, и Илье на миг показалось, что он опять сидит в опере и смотрит, как, прислонив смешной театральный бинокль на палочке к глазам, Ксения слушает арию. Мираж разрушил гаркнувший в ухо голос: — Рядовой Святошин! — Можно Свят! Илья сфокусировал взгляд на нарушителе вечерней переклички и, ещё не включив мысли, автоматически скомандовал: — Четыре наряда вне очереди! — Никак нет, товарищ капитан, — бодро парировал рядовой. — Больше трёх никак нельзя. По уставу не положено! Илья, окончательно переставший медитировать, озадаченно уставился на разговорившегося бойца. Стоящие заулыбались, расслабившись. — Отставить смех, — почему-то занервничал Телицын. И тогда Илья грузно опустился на застеленную койку и начал рассказывать всё, что узнал от Яна о горе. Легенду про отдавшего жизнь учителя и побежавшего спасать его ученика. О твари, которую сейчас вёз Непершин, и о монстре, заточенном в горе. Улыбки солдат таяли одна за другой… — Мы — истребители нечисти, наша рота — пример всем и во всём. Мы обязаны быть лучшими в физической подготовке, в дисциплине и даже в ношении гимнастёрки. Никаких поблажек. И должны победить,— закончил он, удивляясь своей собственной, плавной торжественной и пафосной, речи. Усмехнулся, глядя в озадаченные лица: — Всем спать. Завтра тяжёлый день.   *** Георгий Валентинович Утехин прилетел в Китай в третий раз. Дважды его принимали в столице, которую союзники и местные именовали Бейджинг, а иммигранты, во множестве спешно набранные переводчиками, по-русски называли Пекином. Здесь, в этом почти первобытном мире дикой смеси каллиграфии, непонятных закорючек и значков, всё ещё шла истребительная гражданская война. Два непримиримых лагеря, две идеологии сражались и убивали ни в чём не повинных неграмотных крестьян – далеко-далеко от очнувшейся, после уничтожения, фашистской Германии Европы и возрождающегося из руин СССР. Под впечатлением этой мысли он и находился всё время перелёта в Сиань, а прибывший с полковником Худояров хриплым кашлем отвлекал и раздражал его. Наконец, Утехин не выдержал и поинтересовался: —... Следовательно, вместо того, чтобы вспомнить речь товарища Берии и прощупать всевозможные варианты объединения разрозненных групп коммунистически настроенного народа, вы, как со списанной торбой, носитесь с какой-то проржавевшей цистерной? Надеетесь, что устроив спектакль, убедите меня в наличии потусторонних сил? Вы в уме, Худояров?! Рашид Ибрагимович опять зашёлся в надсадном злом кашле, а стоящий рядом полковник только хмыкнул и, с жестом радушного хозяина, провозгласил: — Там нам китайские товарищи стол накрыли. Надо не обидеть. Поесть. – Утехин зло посмотрел на наглеца, по которому явно давно плакала Воркута, но без возражений прошёл в соседнее помещение. Некоторое время ели молча. Утехин наблюдал, как с аппетитом съел суп из молока и каких-то плавающих в нём бело-розовых червяков полковник, и как, нехотя, ковырял ложкой бурую рисовую кашу Худояров. Сам он смог съесть только белую лапшу с кусочками рыбы, поэтому, меньше чем через четверть часа, отодвинул тарелку. Полковник, казалось, не заметил действий старшего по званию и, продолжая что-то жевать, интересовался через переводчика возрастом стоящих на полу ваз. «Молокосос хочет таким образом поставить меня на место. С подачи Худоярова. Совсем распоясался. Наглец!» — думал Георгий Валентинович, всё больше раздражаясь. Все эти мысли, естественно, не только не могли успокоить начальника 4-го отдела СМЕРШ, но и распалили его ещё больше. — Однако, Ян Геннадьевич, у вас отменный аппетит, — осторожно заметил он, нанося пробный первый укол. — А что же в этом плохого, — парировал наглый полковник, тут же переходя в наступление. — Голодный человек не воин, да и мыслить не умеет без энергии. Вы вот не едите ничего, а напрасно. У нас просто королевский приём. Карпа попробуйте. Китайский карп в кисло-сладком соусе — пища богов. «Да он же типичный предатель! — вдруг осенило Утехина. – И Худояров, наверняка, давно «сливает» ему разведданные. Ну, конечно! На кого работает эта скотина? Я вскрою осиное гнездо!». Наконец, все встали из-за стола, и, после показавшейся бесконечной церемонии раскланивания, китайские товарищи оставили их одних. Вяло приложив ладонь к виску, отбыл полковник, с кривой улыбочкой утащив с собой кашляющего Худоярова. У Утехина же, к концу приёма разболелись глаза, от постоянных перелётов и бессонных ночей. Он на мгновение закрыл их и почувствовал, как мелкие острые иголки пронзают мозг, втыкаясь в глазные яблоки. «Что всё это значит? — в сотый раз спрашивал он сам себя. — Китайцы, явно, до одури боятся вскрывать древнее захоронение в горе. Из Сарова везут какой-то странный груз, а два взрослых человека, прошедших войну, рассказывают ему сказки, про оживших мертвецов. Предательство? Несомненно! Но какая у них цель?». Георгий Валентинович, пытаясь найти правильный ответ, никак не мог объективно сложить факты. Ему, вдруг, страстно захотелось в Москву, подальше отсюда, хоть он и отдавал себе отчёт, что подобное проявлении трусости может оказаться гибельным для всей работы с КП Красного Мао. Он лёг. Наметил себе спать пять часов. Прикрыл глаза… «Лично буду наблюдать, что они будут делать у этой чёртовой горы. Лично!», — решил он, засыпая.   *** Ксении не спалось. Она лежала в бараке, за плотной занавеской из плащ-палатки, и слушала здоровый храп, доносящийся из тридцати глоток сытых мужчин. Но только закрывала глаза, как сразу оказывалась с Василием Ивановичем, в мчащемся во тьме эшелоне. Там что-то гремело по крыше вагона, словно ветер пытался оторвать эту самую крышу и забить всё тяжёлым мокрым снегом. В коридоре, среди открытых дверок купе, несмотря на раздирающий рёв метели, которая гнала по дремучей бесконечной темноте состав, под всхлипы и визг мёрзлого железа колёс, она слышала голос матушки-игуменьи, бесконечно читающий Символ Веры и Богородицу. В какой-то миг, матушка подняла голову и посмотрела ей в душу: – Чёрная, – услышала Ксения. – Но душа чиста, борись! Благословение моё с тобой. Посмотри. – И маленькая Ксюша, широко открыв глаза, за метелью видела зарево. Там, где над городом возвышалась поросшая лесом одинокая гора-пирамида, что-то шевелилось внутри, переваливалось и дышало. Так дышит огонь в горне, когда плавится сталь. До прибытия поезда оставалось меньше суток, и теперь она знала, что везёт с собой их странный поп. Ей стало холодно. Она встала, накинув шинель, тихо пошла мимо спящих к печке. Неприятно влажный воротник не давал собрать тепло от трещавших, догорающих поленьев. Ей показалось, она видит, как ледяные сквозняки гуляют между нар… и на них уже не лежат бойцы. – Смотри-ка, Ксения, какая твёрдая глина, – услышала она за спиной. Девушка обернулась и вновь оказалась в вагоне, среди чугунного гула зло стучащих о рельсы колёс. Она пошатнулась, словно стены туго закачались, и увидела, как верхние нары в бараке замотало под бешеной скоростью разогнавшегося эшелона. Она пошевелила ногами и услышала, как хрустит на деревянном полу иней. Спина совсем окоченела, и Ксения решительно открыла печку подбросить дров. В чёрной колючей темноте не горел огонь. Сбоку, на железной трубе, лежал мерцающий толстым слоем ослепительно-белый иней. Только маленьким неподвижным алым зрачком мерцало поддувало. Она огляделась по сторонам и в умирающем отсвете угля рассмотрела смешно торчащие в проходе новые валенки Бернагарда. «Застынет фриц», — услышала она опять у себя в голове. Ксения с трудом разлепила губы, и в мёртвой тишине барака каркающим хрипом вырвался вопрос: – Олладий, ты? И, уловив слабое тепло, исходящее от серого вязкого клочка тумана, девушка закричала. Огонь сам сорвался с пальцев, разгоняя тьму, пробуждая застывающих людей. Где-то недалеко, сквозь шум и стук колёс этого нескончаемого пути, Ксения услышала голоса. – Кто дневальный? Весь барак выстудили! Где он? – Люди вскакивали с мест и беспорядочно метались, зажигая лампы, и, не понимая причины ледяного холода. Испуганно вскинулся Борис, судорожно напяливая на себя шапку-ушанку, и, негнущимися пальцами аккуратно завязывая тесёмки под подбородком на бантик. Завыл Мрак. Заспанный, и, словно побитый, какими-то рваными прыжками к ней приближался Илья, а она всё стояла, обняв печь, и с замиранием души смотрела на летящий к горе состав. – Кого вы ставили в охранение? – через полчаса зло допытывался у Телицына Илья. – Рядового Петрова. Да он не со зла. Без умыслу парнишка-то, – оправдывался Борис Евгеньевич. – Где он? Почему до сих пор не найден? – раздражённо требовал показать ему разгильдяя капитан. В бараке стало, наконец, значительно теплее. Порядок был восстановлен, но дежурный рядовой исчез. Утром китайскими товарищами, в трёх метрах от входа, была найдена глиняная фигура русского солдата, в натуральную величину...   *** В начале десятого, нагрянуло начальство. Глиняного истукана, аккуратно завёрнутого в простыню, тщательно изучили китайские товарищи, а затем и Утехин с Худояровым. Ян к фигуре не приближался. Вопросов ни у кого не было. – Я виноват, Ян Геннадьевич, – сказал Илья, пытаясь как-то смягчить накал эмоций, после краткого рассказа прапорщика. Худояров, стараясь не кашлять, шагал по бараку и делал вид, что не замечает белого от подступившего бешенства Утехина. «Этот ничего не понял и не поймёт. Но в его выводах точно всё будет представлено иначе. В любом случае, я здесь до конца, а какой он, этот конец...» – спрашивал себя Рашид Ибрагимович. Его знобило, и простуда, тихо тлевшая несколько месяцев, разыгралась, превращаясь, похоже, в настоящую болезнь. Он остановился перед стоящим немцем и обратил внимание, что этот белокурый и голубоглазый фриц имеет широкую кость… и весьма почтительный взгляд. «Всё-таки, у этих в крови порядок и уважение к старшим по званию» – ни с того ни с сего решил он и одобрительно улыбнулся. Утехин, молча прослушав информацию, что-то тихо диктовал адъютанту. Он ни разу не обратился с вопросами и не повысил голоса. Замершая близ начальства рота пыталась не дышать. Наконец, он повернулся и, никому не глядя в глаза, глубоко вздохнул, а потом резким властным голосом начал: – Приказ номер один начальника 4-го отдела СМЕРШ, генерал-майора Комитета государственной безопасности Утехина Георгия Валентиновича: «За антисоветскую деятельность, организацию контрреволюционной повстанческой группы на территории дружественного государства, ПРИКАЗЫВАЮ: Расстрелять: капитана Пескова И.А., прапорщика Телицына Б.Е.; приговор привести в исполнение в течение двух часов». Это был миг ошеломлённой тишины. Строй качнулся, волной пробежал недовольный ропот. Худояров вздрогнул и резко подскочил к Утехину: – Вы не понимаете! Вы ничего не понимаете! Я требую! Немедленно! Отменить приказ! Утехин стоял, словно по стойке «смирно», и смотрел прямо перед собой: – Мне окажут помощь китайские товарищи! – в его голосе не было даже злорадства – только непреоборимая уверенность в своей правоте. – Выводите! Расстрел осуществить перед строем! Зарычала собака. Ксения подалась вперёд, зрачки заливала чернота. Серая густая муть повисла над головой Ильи. Китайцы не шевелились... И тут, в гулкой тишине барака, все услышали: – Товарищ генерал! – это произнёс Ян, странно почтительным и каким-то заискивающим голосом… подавальщика из кабака. – Там, товарищ генерал, обед готов. Сегодня пельмени заказаны. Вы не в курсе отличия китайских пельменей от сибирских? Я сейчас расскажу. Пока вспоминаю, вот бумажечка, ознакомьтесь... И сунул в руки Георгия Валентиновича опломбированный конверт. Утехин кивнул и, словно не своими, а какими-то чужими, рваными, механическими движениями, самостоятельно распечатал документ. Тот неподатливо трещал сухим сургучом, словно единичные выстрелы уже решили участь приговорённых. Потом прочитал напечатанное, вздрогнул. Недоумённо нахмурился. И, подняв глаза, оглянулся, выискивая виновника созданной им же самим проблемы. Нашёл. И снова замер, глядя уже по-другому. Ошеломлённо. – Непонятненько? – продолжил Ян, с преувеличенной любезностью, которую, однако, уже никак нельзя было принять за лакейскую услужливость. – Ну, я зачитаю, значит, сам. – Не стоит, – сухо отозвался Утехин. – Здесь личная приписка Иосифа Виссарионовича. Рота, командование операцией полностью возложено на товарища полковника. Я и генерал Худояров… – голос споткнулся, но генерал поправился и закончил, – советники. – Ну, вот и ладненько. Пока советники обедать будут. В пельмени китайские капуста добавлена для мягкости... мы потренируемся, как собирались. Рота, на выход! У машины Ян отвёл Худоярова в сторону. – Просьба у меня к тебе, Рашид Ибрагимович, прям, как к коммунисту. Я бы посоветовал тебе приглядывать за генералом, особенно, после вступления его в новую должность. Мне некогда смотреть. А он, вон какой слабый-то, оказался. Мне бы не хотелось привезти в Москву его глиняную фигуру...   *** В страшный год ельцинской перестройки, когда были вскрыты центральные архивы КГБ, и чьи-то потные от вожделения и грязные руки ковырялись в секретных документах уходящей эпохи, когда американские советники, бледнея от ужаса, рассматривали схемы прослушки своего посольства – из темноты сосновых ящиков извлекли этот документ: «Сов. секретно. Экз №2 от 2 февраля 1946 года № 562/б В соответствии с постановлением №3477ОС—ЧВ от 21.05.1943. Возложить на начальника отдела обязанности командующего, (вплоть до трёх дивизий), с предоставлением ему широчайших полномочий. Все приказы непосредственно начальнику Особого отдела могут носить ТОЛЬКО СОГЛАСОВАТЕЛЬНЫЙ ХАРАКТЕР. Подпись. Заместитель председателя Совета министров Союза СССР Берия Л.П. Внизу приписка, оставленная рукой И.В. Сталина: «Не мешать!»