Апатия

В определённый момент Жасмин перестала чувствовать себя живой. Она тогда смотрела на осунувшееся лицо отца, который изо всех сил делал вид, что прекрасно себя чувствует, но она знала — он лжет. Осознание, что скоро она останется одна, должно было прошить сердце стальной нитью насквозь, только вот не было ничего. И она была бы рада ужаснуться своему безразличию, только даже на это она не была способна. Словно вокруг выросла огромная стена холода, не пропускающая и не выпускающая никакие чувства. Она смотрела на прибывающих в Аграбу принцев и понимала, насколько они все высокомерные и глупые, избалованные юнцы, рассчитывающие на её руку и сердце. Ей было противно смотреть на их жалкие попытки добиться её расположения. Они все упорно верили, что являются даже более, чем достойными. Каждый приходил с роскошными дарами, слугами, сладкими речами и грандиозными обещаниями. Жасмин тошнило от них первое время. Потом пришло осознание, что она не сильно-то от них отличается: своевольная, отчасти избалованная мягкой отцовской рукой. Не знавшая отказа, она настолько привыкла получать то, что захочет, что в какой-то момент стала критиковать вековые правила, отказываясь наконец выйти замуж. После этого она уже смотрела на заморских гостей иначе. Она искала того, кто сможет справиться с тяжелой ношей султана, присматривалась к их качествам, как будущих правителей, и разочаровывалась ещё больше. Просто потому что способностей управлять в них было ещё меньше, чем умений очаровывать дам. Жасмин затолкала своё разбушевавшееся желание найти истинную любовь, поставив в приоритет благополучие своего народа. Внезапно возникшая апатия только помогала этому, оградив её ранее горячее сердце от необдуманных решений. Состояние отца было достаточно плохим, чтобы он не замечал подобные изменения в своей дочери. Он вообще мало что замечал, не только сейчас, но и на протяжении всей своей жизни. Например, откровенные манипуляции Джафара, разрастающуюся бедность в Аграбе и уменьшение своих обязанностей. Принцесса взвалила на себя часть его полномочий, которые не требовали личного вмешательства султана, причём сделала она это ещё как только отцу поплохело. Тогда она поняла ещё кое-что — та небольшая доля её новых полномочий уже была довольно тяжким грузом. Всё же, её никто не обучал править, а своим имеющимся знаниям она обязана лишь собственному любопытству и самовоспитанию. Но этого было мало. У неё уже даже была чёткая структура проверки принцев. С первым этапом справлялось большинство: девушка расспрашивала о политике стран и их экономике. Только полные идиоты не знали даже этого, поэтому выметались сразу. Дальше следовали вопросы о культуре, традициях, образе жизни знати и простых людей. И если на вопрос о досуге чинов и прочей «верхушки» ещё кто-то мог вразумительно ответить, то с бытом «низов» всё было крайне скудно. Большинство просто считали необязательным владеть такими знаниями. Предпоследним этапом, до которого дошли единицы, да и то провалились, был вопрос: «А что Вы собираетесь делать, когда взойдёте на трон?». Жасмин не слышала того, что могло бы её устроить, потому что их устами говорили юношеский пыл и абсолютная уверенность в своей силе. И глупость. В большей степени она. А ещё был Джафар. Манипулирующий, скользкий, гадкий тип, противный ей с того самого момента, как она научилась разделять людей на приятных и неприятных. Жасмин терпеть не могла его, видела откровенную фальшь в словах и действиях, со стороны замечала, как он получает всё больше и больше власти, периодически снимая с султана часть дел. Поэтому, когда Жасмин начала вникать в политическую волокиту, то не знала, что и думать, увидев так и не утверждённые её отцом указы, написанные визиревской рукой. Она просматривала их, один за другим, искала второе дно, мелочи, которые бы усилили влияние Джафара, но, к своему изумлению, была зла на отца. Всё, прочитанное ею, было нужно Аграбе. Тогда она мысленно возрадовалась, что смогла единожды улизнуть из дворца и увидеть мир за его пределами. Невольно вспоминался юноша с базара и его верный друг-обезьянка. Вспоминались дети, побирающиеся на улицах, скудные дома, пустынные улицы. Ни одного дерева или водоёма. И ей было противно это поначалу признавать, но без Джафара она бы не справилась. Он продолжал брать на себя больше, чем следовало, теперь уже имел дела с ней, нежели с её отцом, который периодически впадал в беспамятство. И объяснял. В своей пафосной манере, скрыто критикуя власть султана, но он, крайне своеобразно, учил её разбираться в том, что женщине знать не надо вовсе. То, от чего её ограждали родители и слуги, закрывая в просторной золотой клетке комфорта и беззаботности, постепенно заполняло её будни. Не решавшая ранее никаких серьёзных вопросов, она впитывала проблемы своего народа, ища пути их решения. Это, наверное, и послужило началом её апатии. Прекрасный мир рушился по кусочкам, уступая место коррупции, заморским религиозным фанатикам, плохой внешней экономике и вооружению. Жасмин смотрела на Джафара в моменты, когда он объяснял ей что-то, и понимала отчасти, почему он именно такой. Когда варишься во всём этом, приходится быть всегда на шаг впереди. На мгновение ей даже стало его жаль, а сердце защемило от горечи. Но мимолётная вспышка эмоций быстро потухла, словно её облили ушатом ледяной воды. Он и был. А она была уверена, что визирь манипулирует ею так же, как и отцом, только вот ни разу так и не заметила ничего подозрительного. Но сама мысль об этом кроилась под черепом, убеждая в двуликости. В совместной работе от заката до рассвета, в переплетении чернил на пергаментах, в объяснениях и рассказах, в решении важных проблем народа Аграбы — везде была манипуляция. Жасмин хотела верить в это, потому что иначе она не могла, или же не хотела объяснять появившееся чувство благодарности. Когда отец говорит, что она должна выйти замуж за Джафара, разум ликует. Вот чего добивался он! Пускай она упустила этот момент, не заметила в его действиях чего-то подозрительного, но ей не противна эта мысль — его манипуляция. Однозначно. Иначе быть не может. Он заколдовал её, она видела тайком, что может. Других причин, почему она отвечает лишь сухое: «Хорошо, отец», — попросту нет. — И даже не будет никаких допросов, принцесса? — ехидно спрашивает маг — она уверена, что он является магом в первую очередь, а потом уже человеком и визирем — намекая на её издевательства над заморскими принцами, свидетелем которых он иногда был. Жасмин трудно это признавать, но Джафар нужен Аграбе. Мысль о том, что он нужен ей - гонит дальше, в закрома разума. Она понимает, что этот змеёныш, с присущими ему знаниями, ответит идеально на каждый из первых трёх вопросов, и скажет даже больше, чем ей нужно услышать. Он, уже много лет пытающийся возвысить их страну, пускай и не самыми честными способами, знает толк в управлении, в политике, экономике, культуре, традициях, быте. А ещё у него есть четкое понимание, что нужно делать дальше. Только вот четвёртого вопроса он не слышал никогда. Да и вообще никто не слышал, поэтому хотелось верить, что она застанет его врасплох. — Что будет со мной? — она всё же сказала. Только вот нет ни предвкушения его ответа, ни страха, ничего нет. Она надеялась, что хотя бы это прогонит апатию. — Ты уже согласилась, Жасмин. Не всё ли равно? — он перехватил золоченый посох другой рукой, сделал нарочито заинтересованное лицо, словно он действительно ждёт, что она ответит. Жасмин смотрела в пустоту перед собой, обдумывая его слова, в которых, с недавних пор, перестала слышать яд и толику издёвки в свою сторону. Она лишь безразлично хмыкнула, скорее всего своим мыслям, и ушла в сторону своих комнат. Джафар же остался стоять у закрытых дверей в покои султана и смотрел ей вслед. Сначала он думал, что с годами он стал ещё лучше колдовать, раз девушка даже ни секунды не колебалась, а потом поймал себя на мысли, что не насылал чары на людей с того момента, как принцесса взяла большую часть дел султана на себя.

***

Жасмин всё безразлично. Она не чувствовала ни радости, ни волшебной атмосферы ночи хны. Служанки расписывали ей тело витиеватыми узорами, завитками, точками и лепестками, которые порой складывались в имя. Когда традиционный рисунок был завершен, над Аграбой взошло солнце, а служанки покорно ушли, она позволила себе немного полюбоваться на вязи, мелькающие на руках и ногах. Другие чисто физически разглядеть самостоятельно не получится. Она не чувствовала ни облегчения, ни торжественности свадебной ночи. Вокруг гуляла знать, ворота во дворец были открыты, и у них толпились горожане, тоже празднующие такой великий день. Медлить не стали, и как только принцесса дала своё добро на свадьбу, начались приготовления. По традициям, невеста и жених не должны были видеть друг друга до самого вечера, пока не начнётся празднование. Почти три недели подготовки, полного избегания Джафара во дворце, дни и вечера в одиночестве. Жасмин хотелось испытывать хоть что-то, но она не находила в себе даже капли грусти или радости ни в те дни, ни в эту ночь. Она не чувствовала ни времени, ни предвкушения от момента, когда Джафар молча подошёл к ней, протянул руку и повёл подальше ото всех, в заранее подготовленную для них спальню. В спальню султана, всё по традициям. Она, попрекающая эти самые традиции, надеялась, что комната почившего несколько дней назад отца пробудит в ней хоть немного чувств. Но знакомые стены не действовали на неё никак. Она не чувствовала ни отвращения, ни желания по отношению к мужу. Девушка забралась на широкую кровать и потянулась к завязкам на спине, намереваясь поскорее закончить со всем. Только вот кровать сзади прогнулась, а поверх её разрисованных хной рук легли мужские кисти с длинными пальцами, за которыми Жасмин всегда наблюдала во время письма. Она послушно убирала их, посмотрела на внешнюю сторону ладони, где иероглифы складывались в имя жениха, а совсем скоро и мужа. В сознании возник образ сидящего сзади мужчины, который расстёгивал многочисленные бусы, снимал тяжелые серьги и украшения из длинной смоляной косы. В белых одеждах, прошитых золотыми нитями, статный и серьёзный, не позволяющий себе расслабиться даже на собственной свадьбе. Таким она увидела его, когда служанки вывели Жасмин к торжеству. И сейчас он должен был взять её, подтвердить союз, наконец стать султаном и возрадоваться. Потому что манипуляциями и умом добился-таки, чего хотел. Когда он освободил её волосы от многочисленных лент, заколок и цепочек, Жасмин почувствовала подступающие слёзы. Потому что к одеждам он так и не прикоснулся, даже ближе не придвинулся. Потому что не смел касаться без её желания. Потому что просто сидел позади, перебирал её волосы и молчал. Потому что учил её тому, что принцессе знать не надо. Потому что почти три недели без него только сейчас были восприняты как пытка, словно её чего-то лишили. Потому что он мог, но ни разу не манипулировал ею. Потому что его не хватало. Жасмин позволила себе откинуться назад, прямо на мужскую грудь. Длинные пальцы прошлись по плечам, покрытым шелком, спустились до запястий и крепко сжали, когда те затряслись. Плечики девушки вздрогнули раз, другой, а по щекам потекли горячие слёзы, застилая собой глаза, размывая очертания комнаты, оставляя лишь цветные мазки. После нескольких всхлипов, Джафар усаживает её к себе ещё ближе, гладит по волосам, стирает мокрые дорожки на щеках. Говорит что-то в своей манере, ехидное или лукавое, но не обидное, скорее отвлекающее. А у самого внутри легче становится, потому что апатия принцессы наконец прошла. Она прижимается сильнее, понимает, что чертовски скучала. И, если бы не было всей этой отрешенности, она бы не выдержала. Теперь, он — официально султан, она — бах-кадина. Ведь эмоциональная связь между супругами куда важнее, чем физическая. Потому что Джафар — единственный, кто нужен Аграбе. Потому что Джафар — единственный, кто нужен Жасмин. Сам Джафар понимает, что впервые не он манипулирует, а его собственные чувства управляют им. Ни новый султан, ни его жена не были против такого расклада.