Отречение

      Он совсем ещё мальчишка — первое, что подумал бывший первосвященник¹ Иаиб Сехемкара при взгляде на растрёпанного юношу с уродливыми кровоточащими ранами на щеке и — чуть крупнее первой — на руке и совершенно невозможными глазами, в которых причудливо сплелись отчаянная дерзость и почти животный страх. Раны эти определённо были оставлены крайне неаккуратным, почти варварским даже отречением от родовой магии — уж первосвященнику понять это не представляло никакого труда. Мальчишка смотрел на Иаиба исподлобья, хмуря свои густые тёмные брови — их цвет был гораздо темнее цвета его волос — и то кусая, то облизывая свои губы. Ему, вероятно, было больно, но страшно, должно быть, было куда сильнее. Он смотрел на Иаиба прямо, зло, упрямо и словно из последних моральных сил, превозмогая дрожь, что пронизывала всё его естество — чувствовать эту дрожь первосвященников тоже учили.       По жалким ошмёткам родовой магии — отречение было варварски неаккуратным, но довольно точным и убрало родовую магию почти подчистую — было невозможно понять, к какому роду ранее относился этот мальчишка, но по чертам лица Иаиб предположил, что, должно быть, к Певнам — внешне он был похож на знаменитую Ветту Певн, разве что волосы у него были намного светлее.       Мальчишку приволокла на Расидгонну — весьма недальновидный и опрометчивый поступок — Алькор. Иаиб даже не успел отругать её как следует за подобную выходку — эта наглая девчонка заулыбалась, оставила на его щеке поцелуй и заявила, что вернётся к вечеру, после чего с завидной прытью ускакала к Анемон, где должна была танцевать свой танец с тремя расшитыми золотом, серебром и жемчугом покрывалами, оставив Иаиба разбираться с их раненым гостем.       — Как тебя зовут? — спросил Иаиб тем будничным размеренным тоном, каким обыкновенно говорил жрецами в своём храме, и мальчишка вздрогнул, поднял на него свои серые глаза, посмотрел раненным зверем, разве что не ощерился и некоторое время просто молчал, бросая недоверчивые взгляды на Иаиба.       — Благояр Эгиед! — наконец выплюнул мальчишка, неожиданно дерзко усмехнувшись, и снова замолк, словно растратил на эту усмешку последние моральные силы.       — Думаю, теперь ты просто Благояр, — беззлобно хмыкнул Иаиб, жестом приглашая мальчишку присесть на жёсткую металлическую кушетку — не сехемкарскую, конечно же, но очень похожую на те, которые предпочитали в отчем доме Иаиба.       Благояр вздрогнул от его слов, напрягся, поджал недовольно губы, но всё-таки подчинился. Иаиб взял с полки и поставил на столик рядом с кушеткой металлический таз, наполнил его с помощью магии чистой водой. Добавлять в воду какие-то порошки или зелья он пока не решался — неизвестно было, какой магией отрекали от Эгиедов Благояра и как её остатки в ране могли отреагировать на что-либо.       — Останутся шрамы, — недовольно цокнул языком Иаиб, промыв раны и рассмотрев их получше.       Благояр всё это время шипел, охал, хватался руками за край кушетки, но, к его чести, почти не дёргался. Иаиб же с неудовольствием заметил, что отрекался, очевидно, сам Благояр — в ране были не просто остатки родовой магии, это было бы залечить гораздо проще. В ране была магия самого Благояра. Эту рану нельзя было лечить обычной целительской магией — ближайшие пару месяцев это было попросту опасно: Ядро Ибере² противилось подобным исходам и могло довольно жестоко покарать отступника.       По этой же причине Благояру не стоило и попросту применять хоть какую-нибудь магию в ближайшие три-четыре недели. Он, должно быть, и сам это уже понял — судя по отвратительного вида ожогам по краям ран, он уже попробовал колдовать. Иаиб с едва сдерживаемой усмешкой подумал, что в учебниках первосвященников подобное поведение жертв всяких отречений (целенаправленных или случайных — второе тоже порой случалось) являлось самой распространённой причиной, поведшей за собой остальную цепочку трагических событий — от полной потери магии до безумия и смерти.       Однако не лечить подобные раны было нельзя — тогда они увеличивались, разрастались, проникали вглубь тканей и словно разъедали бедолагу словно изнутри, уничтожая постепенно и его физическое, и энергетическое тела. Это была одна из тех жестоких отложенных казней, на которые только был способен мир с названием Ибере. Иаиб видел подобных несчастных — редкие из них проживали больше двух недель. По правде говоря, такого человека Иаиб видел лишь однажды: ему разъело кожу и мышцы так, что видны были кости, и он страшно мучился, пока Алиса Вейзел из сострадания не пресекла его муки точным ударом кинжала.       К счастью, к первосвященнической магии большая часть подобных запретов никогда не относилась, а Иаиб, пусть и не считался с некоторых пор официальным первосвященником, отречён от этих способностей не был. К тому же, Алькор приволокла парня весьма рано, должно быть, в тот же день, когда и было проведено это не слишком удачное отречение — было не слишком поздно вмешаться в магию Ядра мира.       Процесс этот был не самым приятным — сначала пришлось жреческим кинжалом практически выскоблить обе раны, снова промыть их водой, а затем залить их клубящейся первосвященнической магией (у Иаиба она отливала золотом и синевой), после чего оставить на время так — дать колдовству впитаться в тело Благояра, дать обволочь всё энергетическое тело. Это могло защитить от гнева Ядра при последующем лечении.       Теперь уже Благояра приходилось крепко держать за подбородок, не давая отвернуться, дёрнуться, попытаться уйти от безжалостных пальцев Иаиба. Благояр уже стонал, порой — кричал в голос. Пытался инстинктивно отодвинуться, вывернуться, один раз даже схватил Иаиба за запястье здоровой рукой. С раной на второй его руке всё прошло ещё хуже, чем было со щекой. И всё же Иаибу что-то не нравилось. Он никак не мог сообразить — что именно. И это непонимание раздражало ещё больше — первосвященническая интуиция, натренированная, выпестованная буквально за все годы обучения и последующей работы с Вейзел и Роутегом, вопила ему о чём-то, предупреждала... Но Иаиб не мог понять её намёков. Возможно — впервые в жизни.       Последующее лечение было едва ли возможно без знания воспоминаний об отречении — как минимум, Иаибу следовало знать, были ли произнесены какие-либо заклинания или всё произошло из-за стихийного выброса магии и в какой обстановке всё свершилось. Подобное осложнялось разве что тем, что, не растревожив энергетические нити Ядра, которыми Благояр теперь был пронизан насквозь и в нескольких местах, проделать такую процедуру был способен разве что маг разума, которым Иаиб определённо не являлся. Способность это была весьма редкая — из всей их честной компании ей владел лишь один-единственный человек. Дело определённо осложнялось из-за того, что этим человеком являлся Махатма, который после вчерашних возлияний с Двуликой вряд ли был способен сегодня на тонкую, почти ювелирную работу — едва ли с разумом следовало обращаться без должного трепета. Впрочем... Возможно, следовало обратиться за помощью к его сестре.       Приход Алькор был как раз кстати. Она не подала ни единого знака, но это было и не нужно. Иаиб и без того понял, что она уже здесь.       Она была уставшей — он чувствовал это. А даже если бы нет — это уже можно было запомнить за тысячи лет их весьма тесного знакомства: она всегда уставала от ритуальных действ. Возможно, Иаибу следовало относиться к ней бережнее, но Алькор всегда бунтовала от его заботы, что казалась ей, вероятно, чересчур навязчивой или оскорбительной. Но ни жизнь её, ни магия, ни здоровье сейчас не были под угрозой, а вот Благояр был в незавидном положении, и потому Иаиб не чувствовал практически никаких угрызений совести из-за того, что собирался заставить её побегать.       — Сходи за Махатмой, девочка, — кинул Иаиб Алькор довольно небрежно, даже не оглянувшись. — Но сначала зайди к Камале — уверен, у неё где-нибудь завалялось зелье от его сегодняшнего недуга.       — Ты вполне можешь спросить у самого Ярика! — то ли возмущённо, то ли недоумённо фыркнула Алькор, и Иаиб вдруг подумал, что она, должно быть, снова закатывает глаза- это было вполне в её духе.       Иаиб усмехнулся.       — Я больше склонен доверять подверженному некоторым дурным пристрастиям магу разума с весьма неплохим опытом, чем едва оторвавшемуся от материнской юбки мальчишке, который, судя по его поступкам, не особенно разбирается в магии Ибере, и вполне может упустить некоторые важные для меня — и для любого более-менее знающего первосвященника или целителя — детали! — Благояр от этих слов обиженно дёрнулся, но всё же остался сидеть на месте, то ли от бессилия, то ли по какой-то иной причине, а Иаиб снова усмехнулся и только теперь повернулся к Алькор.       Она видимо признала правоту его суждений, потому что тотчас кивнула и ускакала прочь.       Иаиб вытер промытый кинжал — сначала он промывал его после выскабливания ран, чтобы на нём подносить к ране свою магию, после снова промывал от попавшей на него крови — и отложил его в сторону. Теперь в кинжале не было нужды — дальнейшие процедуры после работы мага разума можно было провести и без него.       Иаиб устало опустился на табурет — всё это выматывало его получше любого самого сложного магического ритуала. Он словно отдавал части себя, чтобы исцелить этого мальчишку, пострадавшего либо из-за своей непроходимой глупости, либо из-за несносного нрава. Иаибу хотелось постучать ему по голове — подобные ритуалы определённо не следовало проводить над собой, ни в качестве эксперимента, ни в любом другом. Но по собственной усталости он сдержался от этого жеста.       Благояр же сидел на кушетке. Он был неуловимо похож на нахохлившегося воробья, уязвлённого справедливыми, скорее всего, словами на счёт собственной персоны. Иаиб где-то краешком сознания помнил, что он тоже когда-то обижался. Все обижались. Пока были непокорными юнцами с непомерным самолюбием и удивительным доверием ко вселенной. Это сочетание обычно приводило либо к весьма болезненным шишкам, либо к куда более серьёзным ранам, в конце концов, превращающимся в шрамы. Иногда — вполне буквально.       — Я не прав на счёт тебя? — поинтересовался Иаиб полунасмешливо, даже не попытавшись скрыть эту насмешку.       — Правы, — глухо и весьма невнятно ответил Благояр будто сжавшись, а потом почти пронзил Иаиба взглядом своих зелёных с жёлтыми вкраплениями глаз. — Я сделал кое-что не совсем хорошее. Алькор сказала, что на меня не донесут, но...       Он сбивчиво пробормотал что-то про магию разума и снова замолк. Иаиб одобрительно улыбнулся — Благояр всё же не доверялся им до конца. Что же, мнение о нём Иаиба стало чуточку лучше, чем было ранее. Иаиб усмехнулся и пристально посмотрел на Благояра, ожидая, что тот всё же расскажет, что натворил — до прихода Махатмы, которого сейчас, вероятно, приводили в порядок Алькор и Камала.       — У нас... — Благояр вдруг сглотнул и замялся, но почти сразу взял себя в руки, — у Эгиедов в поместье есть каменная виселица. Я повесил на ней дядю и двух кузенов. Это... не совсем хорошо, но мне не стыдно, — последние слова Благояр добавил совсем торопливо и с вызовом посмотрел на Иаиба.       Иаиб вспомнил вдруг в красках происшествие на Грейминде, уровне³, которому он принадлежал когда-то, ещё будучи официально первосвященником, и который до сих пор заставлял его чувствовать слишком многое, чтобы взять и откреститься, и расхохотался, напугав Благояра этим своим смехом ещё больше.       О, ту ночь на Грейминде Иаиб запомнил на всю жизнь! Да и можно ли было этого не запомнить? И пожар, и одинокую женскую фигуру в одном исподнем, что брела куда-то по полю, и то, как пробивался на уровень Киндеирн Астарн, которого теперь всё больше называли Арго Асталом... Это была едва ли не самая знаменательная ночь во всей первосвященнической карьере Иаиба — самая же знаменательная была связана с Баилтом.       Но зато именно после неё Иаиб и ушёл из первосвященников — отчасти просто потому, что желал как следует насолить собственному отцу, отчасти из-за выговора от Лексея Горского, пенявшему ему за сотрудничество с Изидор: первосвященническая община неожиданно дружно выражала одинаковое неодобрение, как Изидор, так и Ахортон, и Астарнам, и Эсканорам, и прочим, и сотрудничество с каким-либо из родов считалось нарушением неодобрительного нейтралитета первосвященников на счёт идущей войны.       — Ветта Певн тебе тётка? — отсмеявшись, уточнил Иаиб, и дождавшись кивка и непонимающего взгляда в свою сторону, снова рассмеялся. — Ну — нрав у тебя полностью в неё!       Ветта, пожалуй, всегда внушала ему некоторую долю уважения и симпатии. Не столько из-за нрава — вообще-то, Иаиб по жизни предпочитал работать с людьми более гибкого склада ума и характера (они обыкновенно оказывались лживы, но зато куда охотнее шли на компромиссы) — скорее из-за удивительно пронзительных глаз, в которые хотелось смотреть и смотреть...       Благояра же отчего-то хотелось жалеть — почти так же, как было с Алькор в пору их знакомства с Иаибом. Он не внушал того уважения, что и тётка, он был похож скорее на промокшего под дождём уличного кота — несчастного, продрогшего и озлобленного на весь мир.       Раздался характерный для телепортации хлопок (она была разрешена на Расидгонне только пятерым верховным жрецам культа, но они вполне могли переносить с собой кого-то ещё), и в покоях Иаиба появились Махатма, Алькор и Камала. У первого на лице читалось ленивое раздражение, у второй — смазанный из-за усталости лёгкий интерес к судьбе Благояра, у третьей — мрачное равнодушие. Золотое с серебряными звёздами покрывало Камалы струилось по её плечам и фигуре, закрывая едва ли не каждый дюйм её тела. Алькор же свои уже давно сбросила, и стояла здесь в коротком хитоне, который едва доходил ей до середины бёдер.       Иаиб молча кивнул Алькор на кинжал, и та, так же молча, забрала его.       Камала посмотрела на Иаиба с нескрываемым неодобрением (ей видимо не нравилось использование тем способностей её брата — и на то были весьма веские причины), но всё же не стала высказывать его вслух, только недовольно нахмурилась, поджала губы и облокотилась о расписанную «сехемкарскими картинками» колонну — свой храм Иаиб строил по всем канонам своего рода. Что было забавно, ибо в своём роду он считался едва ли не предателем. Но уж точно — жалким отщепенцем, не заслуживавшим каких-либо милостей.       Камала была лекарем. Вероятно, лучшим на Расидгонне. И она это, не страдая ложной скромностью, прекрасно понимала. Стоило после улаживания энергетическо-мировой стороны вопроса обратиться к ней за помощью — пусть шрамов и едва ли удастся избежать. Камала умела многое. В конце концов, именно она когда-то сумела выходить Алькор Неккар — девочку, которую Иаиб чудом умудрился вызволить из цепких лап консильери хозяина Зерклоди.       Но именно на Камалу Благояр сейчас бросал недоверчивые злые взгляды, именно от неё он словно хотел отстраниться.       Махатма приступил к делу с присущей ему нерасторопностью — нерасторопность эта не раз выводила из себя Двуликую и Анемон, но, к чести Махатмы, с обязанностями своими он справлялся прекрасно, пусть и не столь споро и рьяно, как остальные жрецы их культа.       Проникновение в разум Благояра оказалось достаточно тягостным для Махатмы и весьма болезненным для самого Благояра — Иаиб по собственному опыту знал, как это бывает неприятно для человека не с недостаточно сильными ментальными щитами (о, это было даже хуже, чем когда щитов не было вовсе). Он застонал и почти тут же, казалось, потерял сознание. Махатма явно был осторожен — Иаиб чувствовал это скорее интуитивно, — но дело всё же шло с трудом. Махатма становился мрачнее с каждой секундой, а потом это закончилось.       Махатма подошёл к Иаибу, оскалил свои белые зубы и, коснувшись его руки, передал нужное воспоминание.       Иаиба словно захлестнуло ледяной волной — передача воспоминаний магом разума всегда действовала на него подобным образом. Раз от раза легче не становилось. К чужим эмоциям и явственно видимой магии он давным-давно привык, но к чужим мыслям и воспоминаниям привыкнуть никак не мог. Это каждый раз было для него практически пыткой, но, к сожалению, в подобных вопросах без передачи воспоминаний было никак не обойтись.       Впрочем, главное Иаиб увидел и рассмотрел — красную с чёрными и золотыми всполохами вспышку магии, что отрекла Благояра от Эгиедов. Судя по увиденному, дела обстояли более чем скверно. Иаиб знал заклинание, которое произнёс Благояр, прежде чем всё свершилось. Оно было изидорским и весьма трудным к прочтению человеком, что не знал альджамальского наречия — именно в этом и была ключевая ошибка Благояра. Кое-какие звуки в этом заклинании произносились совсем не так, как было принято в остальном Ибере, а этот глупый мальчишка взял и прочёл заклинания на общеиберский манер...       На обдумывание дальнейших действий, разумеется, ещё было время — учитывая что глупость с отречением была проведена сегодняшним утром, оставалось ещё пару дней, пока можно было спасти бестолковую белокурую голову Благояра и даже его магию (практически без ущерба для неё, следовало заметить).       Сделать что-либо непоправимое всегда успеется, подумал Иаиб, выныривая из воспоминаний Благояра. Вероятно, следовало обратиться за помощью к Миркеа Вайнриху — они всегда были неплохими товарищами. Или даже к Лори Астарн — любимая дочурка Арго Астала интересовалась отречениями не только по долгу службы под руководством Бездушного Мейера, но и из какого-то личного удовольствия, которое Иаиб с трудом понимал.        Чтобы убедиться в правоте своих умозаключений он посмотрел на Благояра, всё ещё пребывающего без сознания, и дёрнулся от мысли — сегодняшнюю ночь мальчишка мог не пережить.       Первосвященническая магия Иаиба, сдерживавшая кару Ядра, неумолимо рассеивалась. Через каких-то пару часов она должна была исчезнуть, а раны на лице и руках снова начать расширяться и углубляться, причиняя Благояру невыносимую боль.       — Приготовь ему кровать, девочка, — распорядился Иаиб чуть более резко, чем, пожалуй, того хотел.       Проводить отречение от Ибере следовало, пока Благояр был ещё без сознания — это позволяло навредить его разуму как можно меньше.       Одного взгляда Иаиба оказалось достаточно, чтобы Махатма — ленивый нерасторопный Махатма — кивнул и тут же оказался рядом с Благояром, проник снова в его сознание, где сделал всё необходимое, чтобы тот не очнулся в процессе ритуала, а затем подхватил Благояра на руки, после чего почти мгновенно телепортировался.       ¬- Куда нам? — поинтересовалась Камала со вздохом, а потом, поправив свои роскошные чёрные волосы, оскалила свои безукоризненно белоснежные, как и у брата, зубы. — Не смотри на меня так насмешливо, Сехемкара! Вам явно понадобится лекарь, а я не настолько жестока, чтобы подвергать мальчишку твоим или Хатминым недоцелительским навыкам.       Иаиб хмыкнул. Он вынул из ножен специальный ритуальный кинжал, что всегда держал на поясе — он им пользовался в последний раз давным-давно, ещё когда жил и работал бок о бок с Обенвайзесами, а это было ещё в третьей тысяче от основания Ибере — и подошёл к Камале, которой предложил руку. Камала положила свои тонкие смуглые пальчики на браслет Иаиба и покорно замерла, ожидая последующей телепортации.       В следующий миг они оказались в Ритуальном зале храма Иаиба — огромном, с несколькими рядами отдалённо напоминающих вазы или кувшины колонн. Махатма уже стоял там и заплетал свою длинную бороду в тоненькие косички (обычно, косичек он заплетал ровно четырнадцать — число его рода, его имени и рук у статуи божества в его храме), а Благояр лежал на массивном каменном столе, где обычно приносились жертвоприношения.       Сам ритуал отречения в столь юном возрасте — Благояру едва ли исполнилась хотя бы сотня лет — обыкновенно бывал несколько менее болезненным⁴, нежели в зрелости. Восстановление после этого ритуала для столь юных созданий так же имело некоторые свои особенности и, пусть последствия его всегда были неприятными, девушки и юноши всегда отчего-то переносили его легче своих старших товарищей по несчастью — научных объяснений этому явлению не существовало, но Иаиб предполагал, что их связь с Ибере была ещё недостаточно крепко, и потому, когда происходил разрыв этой связи, они гораздо реже теряли безвозвратно магию или сходили с ума.       Энергетические нити (они оказываются видны после определённого заклинания), связывающие Благояра с Ибере, перерезались быстро и легко. Иаибу хватило всего несколько движений, чтобы оборвать их все. Больше всего нитей оказалось у кистей рук Благояра. Это было хорошо. Очень хорошо — те, у кого наибольшее скопление нитей наблюдалось у головы, у сердца или у лопаток, обычно переживали отречение наиболее тяжело.       Когда всё свершилось — обрубленные концы нитей вспыхнули алым и почти тут же исчезли, — Иаиб едва мог стоять от усталости. Ему хотелось упасть прямо здесь, у каменного стола, где проводился ритуал. Кое-как Иаиб сумел добраться до ближайшей колонны и опёреться об неё. Так прошло, должно быть, минуты три, прежде чем он смог прийти в себя.       Золотое покрывало Камалы теперь лежало на каменном полу, а она сама, одетая в зелёное сари, хлопотала над ранами Благояра.       Иаиб благодарно кивнул Махатме (стоило, пожалуй, в ближайшие пару недель отблагодарить его бутылкой вина, что сохранилась ещё со времён первосвященничества Иаиба, или каким-нибудь красивым оружием, которое Махатма гораздо чаще вешал для красоты на стену, чем использовал по прямому назначению), затем призвал в Ритуальный зал двоих младших жрецов своего храма и приказал им отнести Благояра в малую спальню его, Иаиба, покоев, когда Камала закончит свою работу.       Сам он отправился к себе — своими ногами, а не телепортацией. Ходьба всегда отвлекала его, давала столь необходимый отдых от всех хлопот и дел. Она помогала не думать о дурном, забыть обо всём на каких-то жалких пятнадцать минут. Телепортация этого ощущения не давала никогда. Она была быстрее. Намного быстрее. И когда не было иных вариантов, приходилось ей пользоваться. Но она была словно... бездушнее.       Прогулки по этому храму были Иаибу особенно приятны — здесь всё было обустроено согласно его вкусу, его представлениям об удобстве и воспоминаниях об сехемкарских усыпальницах: хеэти Сехемкара были родом Грани, и встречали младенцев, только вошедших в этот мир, и провожали безвременно умерших, от болезней, на поле боя или от нищеты.       Алькор уже ждала Иаиба в его покоях. Обеспокоенная. Почти что напуганная. Она снова казалась ему той девочкой, которую он когда-то давно спас — тогда она была примерно того же возраста, что и Благояр теперь.       — Лишать его крыльев было жестоко! — с грустью вздохнула Алькор и подошла ближе к Иаибу, и тут же крепко обняла его, порывисто прижалась его груди.       В сердце его от этого снова пробуждалось то щемящее чувство нежности, которой он не знал до встречи с ней.       Возможно, оно и не дремало никогда. Просто порой оказывалось приглушено, скрыто за жизненными обстоятельствами, за долгом, за обязанностями жреца в этом культе, где Иаиб наконец-то чувствовал себя настоящим и нужным.       — В его случае приходилось выбирать — либо крылья, либо жизнь, — он нежно провёл рукой по тёмным жёстким волосам Алькор. — Скажу тебе одну весьма кощунственную мысль — это не такая уж огромная потеря, как тебе кажется, — Иаиб улыбнулся и пожал плечами. — Меня лишили крыльев ещё в детстве⁵, и я едва ли теперь от этого сколько-нибудь страдаю.       Алькор прижалась к нему ещё крепче, положила голову ему на плечо. И Иаиб почти физически чувствовал магию, бившуюся у неё в груди.