Люди, которые играют в игры

      Сегодня в Институте было удивительно тихо, и потому я с самого утра ходил настороженный. Алдан беспокойно шумел под боком, высчитывая решения задач счастья человеческого и смысла всего и всея, девочки обменивались последними новостями, а я напряженно вслушивался в шум внешнего (по отношению к уединенному Электронному залу) мира, почти бессознательно прогоняя очередной расчет неевклидовых пространств и параллельных реальностей — и ждал.       Не происходило ровным счетом ничего.       Ближе к вечеру ко мне пришла Стеллочка, и мы сели играть в шахматы — тогда-то мне и пришел в голову план, который мне в то время показался безупречным. Он заключался в том, чтобы после своего выигрыша (в котором я по наивности своей не сомневался) в качестве примирительного жеста пригласить ее поесть в недавно открывшееся в городе кафе. Более того, я хотел обставить все красиво, потому пытался незаметно узнать в ходе нашей беседы, какие у нее любимые цветы, какой она предпочитает шоколад — в общем, я хотел предстать этаким галантным кавалером. В какой-то степени выполнение этого плана помогало мне отвлечься от неприятных предчувствий, грызущих меня весь день.       Если бы тогда я хоть на мгновение задумался, почему Стеллочка с какой-то необычной для себя истомой отвечала на мои расспросы, почему с особым вниманием она хлопала мне ресницами и очаровательно улыбалась, может я тогда бы и не сел в лужу. Но увы, я был слишком занят своей двойной игрой и красотой собеседницы, чтобы заметить, как с покорностью ягненка я иду в расставленную для меня ловушку.       — И тогда бы мы могли…       — Да, милый, только тебе шах и мат, — сказала мне Стеллочка и невиннейшим образом улыбнулась.       Я резко пришел в себя.       — Шах… и мат? — спросил я и в ужасе воззрился на доску. И точно, за всеми моими хитрыми тактиками и обходными вопросами я не заметил, как Стеллочка тихо и незаметно загнала моего короля в угол. Мат был поставлен как по учебнику, и сколько бы я не пробовал ходов, мой проигрыш был налицо.       Такого расклада событий я точно не ожидал. Медленно погружаясь в отчаяние, я мысленно оплакивал свой план, еще не зная, что через десять минут произошедшее поможет мне спасти человеческую жизнь.       Когда Стеллочка принялась успокаивать меня и мое уязвленное мужское эго, мне на выручку подоспело зло, которое я ожидал с самого утра. В коридоре за дверью затопали и забегали, волна почти физически ощутимого беспокойства прокатилась по залу и пошла дальше, а Алдан с нехорошим хрустом встрял на каком-то уравнении.       Я вскочил и, рывком открыв дверь, попытался окликнуть кого-нибудь, но все только беспомощно махали руками. Я понимал, что что-то случилось на верхних этажах, и уже собирался бежать к лестнице, как рядом со мной возник мой друг — Роман Ойра-Ойра, просочившийся через пол и собиравшийся лететь выше. Однако я решил не упускать свой шанс и применил недавно выученный мной прием — в одно мгновение прогнав в уме нужное вычисление, сопровождая его заклинанием, я перевел тридцать сантиметров руки от кисти в пятое измерение и вытянул её в сторону Романа, поймав его за воротник рубашки.       Он на секунду опешил, видимо, пораженный моим прогрессом в магии, однако если у него и появилась похвала на губах, она увяла под сенью происходивших в институте событий.       — Что там, Роман? — сказал я, надеясь получить хоть какие-то сведения.       Вместо ответа он, к моему удивлению, подхватил меня под руку и потянул за собой наверх сквозь потолок, как я понял — к эпицентру событий. Я только успел крикнуть Стелле, чтобы она проследила за Алданом, прежде чем мы оказались в коридоре четвертого этажа — обители Жиана Жиокомо и его отдела Универсальных превращений. Своими материализованными телами мы растолкали собравшуюся толпу и огляделись.       Все напряженно застыли у непримечательной лабораторной двери и вглядывались в смотровое стекло, общаясь почему-то шепотом.       — Ну вот и взорвалась ваша бомба, — сказал кто-то Жиакомо, и я был поражен видом последнего, ибо никогда не видел этого галантного француза таким растрепанным, а уж тем более — в порванном синем костюме. Я прислушался.       — Удивительно, что она так долго продержалась, — и прочие подобные фразы, смысл которых от меня ускользал, раздавались со всех сторон, сопровождаемые молитвами на нескольких языках, в том числе трех мертвых. Периодически из-за двери доносились нечеловеческие крики, грохот и биение стекол — все одновременно затихали и жмурились, а потом продолжали говорить с еще большим возбуждением.       Не желая больше находиться в неведении, я начал активно работать локтями и смог пробиться к первым рядам — и наконец понял причину наступившего переполоха.       За укрепленной лабораторной дверью свирепствовало ужасающего вида создание под два метра в высоту и четыре в длину. Вглядываясь в его кошачьеподобное тело, вьющееся кольцами, с козлиными задними ногами и драконьими крыльями, я вдруг почувствовал дрожь в коленках от страшного осознания.       — Это… химера? — сакральным шепотом осведомился я у Романа, стоявшего позади меня. — Настоящая химера?       — Эх, если бы, — сказал тот с сожалением, мне совершенно непонятным. — Это Ленка Хитробова, аспирантка Жиакомо.       — Как? — схватился я за грудь. — И таким теперь степени дают?       — Ах, нет, Саша, — раздраженно замотал головой Роман. — Она девушка-то совершенно обычная. Это она приняла такой облик для эксперимента, сколько маг может без перерыва продержаться в одной анималистической форме.       — Ну и? — спросил я нетерпеливо.       — Сорок шесть часов.       Как бы мало я ни знал о темпоральных изменениях клеточной структуры тела, даже меня это число поразило.       — И она держалась?       — Ага. Но сейчас, видимо, — он с грустью посмотрел на дверь, — все-таки озверела.       В лаборатории началась новая волна погромов, и все невольно отступили на шаг, а потом загалдели.       — Да дайте я войду и трансгрессирую её… — сказал кто-то самоуверенно, но с десяток голосов накинулись на него одновременно: «Да ты что, да как так, убийцей стать хочешь? Ты ее будешь потом по атомам собирать!».       Я снова повернулся к двойному стеклу в двери — и обомлел. Разрушения в лаборатории на мгновение прекратились, потому что огромное создание вдруг замерло в странной позе, словно сведенное судорогой. Темно-красная кожа ее покрылась цветными пятнами, которые забегали по всему телу, а голова химера бешено задергалась, издав при этом нечто, похожее на крик умирающего кита. Потом ее тело распрямилось, и она вернулась к разрушению железного шкафа в углу, хотя несколько больших фиолетовых пятен, напоминавшие кровоподтеки, зияли у нее на боках, а задняя нога пригибалась под странным углом.       Смолкшая за мной толпа дрогнула. Неизвестный мне человек слева с совершенно посеревшим лицом слабо произнес: «Ее молекулярная структура теряет стабильность… Недолго осталось». Судя по его виду, если бы на нем была шляпа, он бы ее снял.       Еще мгновение стояла пораженная тишина, а потом всех как прорвало. Поднялся страшный крик. «Ее разорвет на куски!» — бросил кто-то сзади. Ему тут же ответили: «Павел Алексеевич, вы ученый или как? Наоборот, геометрически возрастающий процент воли, который держит ее тело вместе, заставит его сжаться под силой собственной массы…»       Этот разгорающийся научный спор прервал стоявший рядом со мной Федор Симеонович Киврин, заведующий отделом Линейного счастья — он взревел, как раненый хряк, и потянулся к двери.       — Нет, также н-н-нельзя, т-т-товарищи! Я п-п-пойду, п-п-пустите! — Но никто, его, конечно, не пустил, люди стали плотным заслоном, попутно напоминая ему об опасности быть сожранным многотонной химерой. Он, однако, продолжал ругаться, и с каждым новым словом он заикался все сильнее, пока наконец от возбуждения он не мог выговорить ни звука, но его ходившие ходуном кустистые брови говорили сами за себя.       — Усыпить её надо, — сказал вдруг, ни к кому конкретно не обращаясь, Роман, все это время стоявший с задумчивым видом.       Повисла пауза, пока все осмысляли услышанное. Во мне затеплилась надежда, что раз никто не начал спорить, то, возможно, был шанс спасти Лену Хитробову (своего же мнения у меня не было, потому что никогда до этого я еще не сталкивался с магией подобного типа). Однако мои надежды разбились о резкий голос Жиана Жиокомо, до этого хранившего угрюмое молчание:       — Боюсь, не выйдет, — ответил он Роману. — Чтобы усыпляющие чары подействовали, она должна сначала успокоиться. А кто в здравом уме пойдет успокаивать химеру?       — Я.       Вперед из толпы вышел Кристобаль Хозевич Хунта, заведующий отделом Смысла Жизни. Все смолкли. Его уверенная походка приковала к нему наши взгляды, и тогда мне пришло в голову, что так, должно быть, выглядят настоящие участники корриды. Он был максимально сосредоточенным, и от него веяло таким ледяным спокойствием, что меня в буквальном смысле прошиб озноб. Казалось, он одним взглядом мог резать металл (что ни я, никто другой не хотел проверять), и потому ни одна рука не посмела его остановить. В наступившей тишине лишь Федор Симеонович как-то неуверенно прошептал «Кристо?», но тот, ничего не ответив и ни на кого не смотря, подошел к двери. Она без каких-либо видимых действий с его стороны открылась, он вошел, и она также сама по себе закрылась, в образовавшейся тишине оглушив нас щелчком замка.       Если до этого ситуация имела статус серьезной, то сейчас она перешла в категорию смертельно серьезных.       — Что же это т-т-такое? — совсем убитым голосом сказал Федор Симеонович. Услышав его побежденный тон, мы все тут же принялись его уверять, что если кто и может успокоить беснующуюся химеру и в горящую избу войти, так это бывший инквизитор и титан магии собственной персоной.       Киврин, конечно, сопротивлялся, ругался с нами, но когда несколько человек дружно заявили, что если пойдет он, то пойдут и они, Федор Симеонович наконец сдался и до поры до времени отложил прорыв оцепления.       Я перестал вслушиваться в стоящий вокруг гвалт, вместо этого сосредоточившись на происходящем в лаборатории.       Кристобаль Хозевич медленным шагом направился к центру комнаты. Химера, в этот момент бесновавшаяся в углу, вроде бы не обратила на него внимания — но потом что-то блеснуло в полумраке, и я с благоговейным ужасом осознал, что хвост зверя представлял собой длинную, сверкающую черной чешуей змею по типу кобры. Рептилия с убийственной внимательностью наблюдала за каждым движением Хунты, пока тот не остановился четко посередине помещения, сложив руки за спиной.       Львиная голова наконец перестала вгрызаться в дорогостоющую аппаратуру и резко повернулась в сторону человека, посмевшего приблизиться к ней.       Где-то на краю сознания я отметил, что за моей спиной все вдруг стихло, но я был слишком занят разворачивающейся сценой, чтобы заметить, как Киврин, Жиакомо, а также несколько магистров встали в стойку для совместной трансгрессии Хунты в случае опасности.       А химера тем временем втянула воздух через львиный нос, и обе её головы одновременно зашипели. Хунта, даже не дрогнув, лишь сказал:        — Очень вам не советую это делать, юная леди.       Я буквально застыл от удивления. Стоило отдать должное выдержке Хунты: смотря на него, могло показаться, что он журит взбесившегося домашнего кота.       «Кот» же вдруг парой передних лап, чем-то напоминавших человеческие руки, схватил ближайший стол и отправил его в сторону Кристобаля Хозевича. Это произошло так быстро, что если бы я моргнул, то пропустил этот момент — но реакция Хунты оказалась молниеносной. Одним движением вздернутой брови он дематерилизовал летящий в него предмет мебели и продолжил стоять как ни в чем не бывало.       Химера внимательно на него посмотрела, принюхалась, а потом уже более медленным, почти что ленивым движением бросила в него стулом. С ним произошло тоже самое, и зверь на мгновение затих, видимо, обдумывая результаты своего эксперимента.       Кристобаль Хозевич стоял к нам полубоком, обратившись лицом к углу, поэтому я смог заметить, как уголки его губ слегка дернулись вверх, намекая об улыбке.       — Все еще помните о научном метода, Елена Павловна? Хорошо, очень хорошо.       И тут Хунта пошел по кругу, боком приближаясь к химере. Мы застыли.       Однако, к всеобщему удивлению, зверь не бросился на Хунту, а, отражая его движение, тоже пошел по кругу, только в противоположную сторону, и вот они закружились по комнате, как в танце.       Все стихло. Зверь и человек не разрывали зрительного контакта и, не моргая, наблюдали за действием друг за другом, мерно и неспешно вышагивая по руинам лаборатории. Они примеряются, понял я вдруг, кто кого возьмет — еще до того как вступить в схватку.       Прошла мучительно долгая, почти что бесконечная минута. Мы все изнывали от морального напряжения, Роман по наручным часам вслух отсчитывал секунды…       Химера вдруг зевнула. Меня поразило это расслабленное действие, так отличавшееся от безумной ярости, что я видел буквально с минуту назад. Это явно было неспроста.       Я обернулся к Роману — и он, словно поняв мой немой вопрос, кивнул с нажимом.       Так значит двойная игра Хунты удалась — он не дает Ленке снова впасть в бешенство (осознание, что делал он это одним своим присутствием, заставило меня задуматься, с кем бы я предпочел остаться в запертой клетке), при этом накладывая на неё усыпляющие чары.       Я оглянулся. Судя по лицам окружавших меня людей, они действительно поверили, что все может закончится хорошо. Только…       Только какое-то неясное беспокойство заставляло меня до боли в глазах вглядываться в химеру. Некая мысль грызла мне мозг, просясь наружу, но я никак не мог ее артикулировать.       Тем временем химера медленно-медленно отклонилась от своего курса и поддалась вперед. Тогда-то Хунта и выкинул штуку, которая заставила нас всех открыть рты: он, вопреки любым инстинктам самосохранения, вытянул ей навстречу руку ладонью вперед, широко растопырив пальцы.       Время остановило свой бег. Я словно в замедленной съемке наблюдал, как зверь, отбрасывая в сторону поломанную мебель, сокращал дистанцию между ними.       Киврин начал «Отче наш», Жиакомо быстро затараторил что-то на французском, спохватился и на смеси старомосковского и орлеанского начал раздавать указания магистрам.       Химеру и Хунту разделяло теперь не больше метра.       У меня перехватило дыхание, а волосы на затылке приподнялись от произошедшего сзади огромного всплеска в М-поле, вызванного всеобщим напряжением и подготовкой различных заклинаний. Я чувствовал, что достаточно было одного малейшего действия со стороны химеры, хоть одного намека на агрессивность, чтобы все маги за моей спиной ударили, как один.       Полметра…       Химера наклонилась. Стояла такая пронзительная тишина, что было слышно лампочку в коридоре.       Атмосфера вокруг меня так сгустилась, что еще немного, и её можно будет резать ножом. Увидь нас кто-нибудь в той ситуации со стороны, могло показаться, что мы готовимся к кавалерийской атаке под Верденом.       Химера принюхалась к непоколебимой ладони Хунты…       Я судорожно сглотнул, ощущая, что в горле пересохло, а по моему телу бегают молнии…       И вдруг она ткнулась в нее носом.       Все разом выдохнули. Жиакомо обтер лицо шелковым платком с вышивкой — ни больше ни меньше, подарок маркизы де Помпадур; Федор Симеонович, широко улыбаясь, вскинул руки вверх со словами: «Это наш Кристо!». По толпе прошел шорох одобрения, и я тоже почти расслабился…       Почти.       Мысль, все это время дрожавшая на кончике моего языка, вдруг вырвалась, и я услышал ее одновременно вместе с остальными:       — Она играет с ним.       Все головы резко повернулись ко мне. Роман вздернул брови вверх и хриплым голосом спросил:       — Сашка, ты о чем?..       Но я уже не слушал его. У меня перед глазами была Стеллочка, ставящая мне мат, когда я собирался праздновать свою победу ужином в кафе.       Только в случае моего проигрыша Стеллочка не собиралась меня съесть.       Рванув вперед, я бешено забарабанил по двери и заорал, надеясь, что Кристобаль Хозевич меня услышит:       — Хунта, не ведитесь! Это — двойная игра! ДВОЙНАЯ ИГРА!       Несколько рук одновременно схватили меня с двух сторон и потащили назад, но я вырывался, остервенело вглядываясь в окошко.       Хунта не посмотрел на меня, даже не шевельнулся, ничем не показав, что услышал мои слова, но его глаза вдруг широко раскрылись, и он резко прыгнул в сторону.       Что-то свистнуло в воздухе, в свете последней неразбитой лампочки блеснула черная чешуя…       Все застыло.       Я так и не понял, что произошло, но химера снова зевнула, и тогда я заметил, что она чем-то теперь действительно походила на домашнего кота — возможно потому, что черты её немного смягчились, а размер её медленно, но неумолимо уменьшался. План Ойры-Ойры работал — Ленка впадала в сон не слишком быстро, чтобы потерять полный контроль над телом, но усыпляющие чары понемногу сбивали ее концентрацию, возвращая ей человеческий вид.       Наконец от всего безобразия ее звериного вида остались только торчащие клыки (да и те скорее делали её похожей на вурдалака, а некоторым людям это даже нравилось) и львиные уши. Ничего не видящим взглядом она посмотрела на Хунту, пробормотала что-то, одному Хунте известное, а потом глаза у нее закатились, и она упала в обморок — но Кристобаль Хозевич тут же её подхватил.       Толпа вокруг меня взревела — люди хлопали, обнимались и кричали поздравления. Однако я все еще стоял на месте, вглядываясь сквозь стекло в фигуру Хунты. Блеск черной чешуи… В тот миг мне показалось, будто правая нога Кристобаля Хозевича слегка дернулась, что было заметно при его общей неподвижности… Или мне только показалось? Сейчас я уже не мог точно сказать, не привиделось ли мне это, потому что события в лаборатории разворачивались слишком быстро. Видимо, я просто недооценивал способности Великого инквизитора.       Наконец дверь снова сама открылась, и Кристобаль Хозевич с бессознательной Ленкой на руках прошел мимо нас слегка шаткой походкой под аккомпанемент аплодисментов. Можно было подумать, что он прихрамывает, но все знали — у Хунты не было никаких проблем с ногами, а тростью он иногда пользовался исключительно ради стиля (а также в ней он носил шпагу, которую он при мне вынул единственный раз, готовясь вызвать на дуэль Амвросия Амбруазовича Выбегалло, но подоспевший Киврин успел остановить надвигавшееся кровопролитие). Медленно пройдя сквозь раступающуся перед ним толпу, Инквизитор вдруг испарился в воздухе, что мы и глазом моргнуть не успели.       Два заведующих переглянулись и тоже исчезли; магистры же начали с переменным успехом разгонять собравшуюся толпу зевак — только сейчас, когда все закончилось, я заметил, что на четвертом этаже собралась почти треть Института.       Тут словно из ниоткуда материализовался Модест Матвеевич Камноедов, завхоз Института, рослый и неприятный мужчина в лоснящемся костюме (это было вдвойне впечатляюще, потому что магией он не владел). Он взвыл о нарушении Трудового кодекса по статье об уклонении от рабочей деятельности, и все решили спешно ретироваться по местам.       Роман повел меня в сторону от месте проишествия — а потом вдруг, когда мы остались в коридоре одни, опустил мне руку на плечо и шепотом спросил:       — Как ты узнал?       Я недоуменно взглянул на него.       — Что узнал?       — Про двойную игру, — и взглядом он указал на правую ногу, — ты предупредил Хунту.       Я не хотел вдаваться в подробности своего вечернего фиаско и потому уклончиво ответил:       — Да так, предчувствие было…       И тут я замер. Медленно повернулся к Роману, пока вид Хунты, слегка дернувшего ногой, прежде чем Ленка окончательно свалилась, проносился у меня перед глазами.       — Так мне не показалось?.. — спросил я неверящим голосом. Он снисходительно улыбнулся.       — На себя надо больше полагаться, Сашка, — качая головой, сказал мне Роман. — А то ты со своим Алданом уже совсем перестал самостоятельно думать.       Я не успел ему ответить, что как раз-таки больше всего задач Алдан решил именно для него, так как Роман заговорчески оглянулся, будто проверяя, не видит ли нас кто, и резко схватил меня за плечи.       — Только молчи, ясно? А то химера покажется тебе сказкой, — и я был подхвачен совместной трансгрессией. Я моргнул — и вот мы уже оказались в медицинском кабинете на втором этаже. Я бывал в этом месте два раза — первый, когда вырвавшийся гомункул Выбегалло решил употребить меня в качестве обеда, и второй, когда я полез разнимать дерущихся чертей-вахтеров — но оба раза меня спустя двадцать минут обработок отпускали домой. Теперь же Роман повел меня через кабинет, в котором сейчас никого не было, к двери в противоположной стене.       Он быстро обернулся ко мне и приложил палец к губам. Я кивнул, не решаясь спросить, что он затеял. Тогда Роман взялся за ручку двери, из-за которой доносился приглушенный разговор, и, пригибаясь, тихонько ее отворил.       Меня тут же оглушил глубокий бас Киврина, а нос забило тем особым больничным запахом, от которого у меня с детства дрожали коленки. Я, крадучись, подошел ближе. В открывшуюся щелочку я увидел небольшую опрятную палату с несколькими койками, две из которых были заняты. На одной сладко спала Ленка, и её львиные ушки, сейчас показавшиеся мне даже милыми, иногда подрагивали; а вот на другой лежал, к моему великому удивлению, Хунта. По его плотно сжатым губам и нахмуренному взгляду можно было предположить, что он сейчас испытывал такую боль, от которой я бы, скорее всего, уже завыл.       — Да как в-в-вы м-м-могли п-позволить этой юной д-д-девушке так рисковать?! В-в-вы же профессор, Жиан, а не какой-то там В-в-в-выбегалло! — как оказалось, Федор Симеонович негодующе отчитывал Жиакомо, буквально выплюнув последнее слово. Тот извинялся и оправдывался, а Любовь Семеновна, заведующая медкабинетом, полная и низкая женщина лет пятидесяти, вместе с молодой медсестрой оказывала Кристобалю Хозевичу первую помощь.       — Теодор, — вдруг подал голос Хунта, и я был поражен, насколько подавленным он звучал по сравнению с обычной режущей ноткой, присутствующей в его речи. — Я прошу тебя — успокойся. Как указала нам Любовь Семеновна, укус пришелся мимо артерии, так что опасности нет, а вот упоминания вслух этого, — он с чувством вскинул руку, — мошенника может меня и добить.       — Да, Кристо, конечно, — тут же смущенно забормотал Киврин. — Я п-п-пойду, объясню всё Янусу Полуэктовичу, — и на этих словах он вышел через стену. Жиакомо тоже раскланялся, обязуясь всеми силами потом отблагодарить Кристобаля Хозевича соответственно его самоотверженному поступку.       И только теперь, наблюдая, как сам бывший Великий инквизитор, один из тройки корифеев, маг, проживший сотни лет, Кристобаль Хозевич Хунта нервно кусает губу и крутит черный ус, я понял, почему Роман так настаивал на скрытности. У Хунты в Институте была определенная репутация, вселяющая в молодых аспирантов благоговейный ужас, и если бы кто увидел его в подобном состоянии на больничной койке и попался на этом, бедняга мог проснуться на следующее утро с как бы случайно отвалившемся языком…       И тогда взгляд Хунты упал на меня.       Я замер, как олень, пойманный в свете фар. Роман с посеревшим лицом отшатнулся и спрятался за стенку, а я все смотрел в темные глаза Хунты и не мог пошевелиться от страха, уже видя приближение собственной смерти, трагически унесшей мою жизнь слишком рано.       Вдруг Хунта улыбнулся (событие столь редкое и пугающее, что я чувствовал, как передо мной открываются врата Ада).       — О, Алехадро, мой спаситель! Что же вы прячетесь, заходите.       Врата Ада захлопнулись перед самым моим носом, обдав меня порывом воздуха. Я понял, что на негнущихся ногах иду к койке Хунты, пока Роман что-то пищал мне в спину из-за стенки, но я не слышал его.       Кристобаль Хозевич взглядом указал мне на стул рядом, пока Любовь Семеновна проверяла капельницу.       Я сел. Кажется, неописуемый ужас на моем лице страшно веселил Хунту. Он продолжал улыбаться, и я невольно подумал, что так, видимо, на него действует змеиный яд.       — Алехандро, приободритесь! Мне хватает смертельной бледности со стороны Теодора. Все-таки если бы не ваша подсказка, я по беспечности своей не заметил бы, что сеньорита Хитробова метит мне в бедренную артерию. Но скажите же, — обратился он ко мне, слегка понизив голос, — как вы догадались?       — Не поверите, Кристобаль Хозевич, — начал я, уперев взгляд в точку чуть левее его головы, — но только сегодня я просчитывал на Алдане проблему «двойной игры» и её влияние на восприятие собственных сил игроками.       — И к чему же вы пришли? — спросил Хунта, прищурившись.       — Что в двух случаях из трех они выставляют себя полными идиотами.       Роман за стенкой упал в обморок.