Часть 1
18 августа 2020 г. в 17:35
— Запомни, мой мальчик, суть кроется в мелочах, — Фэйлон чуть склонил набок голову и провел ладонью вдоль шеи Коэна, едва касаясь кожи подушечками пальцев; уголки его губ приподнялись, намечая коварную — если не сказать лисью, — усмешку. — Хороший любовник должен быть внимательным. Когда окажешься с клиентом наедине… — он понизил голос до шепота и наклонился ниже; Коэн вздрогнул, почувствовав, как горячие губы коснулись кадыка, — прислушайся к его дыханию. Оно будет надежнее любых речей. По нему ты сразу поймешь, чего на самом деле он от тебя хочет. Увы, но люди не могут облечь свои истинные желания в слова куда чаще, чем ты, возможно, думаешь.
В приглушенном красноватом свете все растения кажутся чахлыми, а лица — более взрослыми. Сетчатая ткань блузки неприятно трет кожу, и Коэн, поморщившись, дергает плечом. Завитки отросшей челки падают на лоб, полностью закрыв один глаз, но он их не поправляет — лишь раздувает ноздри устало и раздраженно. Его пальцы предательски дрожат, когда он нетвердой рукой сминает обрывок пергамента с суммой, щеголяющей почти неприличным количеством нулей.
У его нового клиента необычный почерк — мелкий, аккуратный, с сильным наклоном вправо и множеством острых углов, — и тяжелый взгляд, от которого в горле встает ком.
Коэн чувствует этот взгляд спиной, поднимаясь по лестнице к комнатам развлечений — чувствует прямо между лопаток, как упирающееся в позвоночник острие кинжала, и каждая мышца у него под кожей предательски деревенеет.
Для клиентов в публичном доме существует не так много правил, но есть одно — самое главное, — которое не нарушают. Чем больше денег отдаешь за ночь, тем больше можешь себе позволить. Коэн не хочет даже думать о том, какие планы на его тело у сегодняшнего гостя. Он лишь надеется, что тот не станет трогать лицо — а все остальное наверняка сможет подправить лекарь.
— Ели не хочешь остаться без денег, то начинай работать еще до того, как вы окажетесь в постели, — Фэйлон вплел пальцы Коэну в волосы и потянул его голову на себя; тот тихо зашипел сквозь зубы, но покорно прогнулся в пояснице. — Подмечай детали. Как двигается его кадык, когда ты запираешь дверь. Как расширяются зрачки — когда опускаешься перед ним на колени. Как вздымается грудь — когда обнажаешься. Тело человека знает, что ему нужно, зачастую лучше, чем сам человек. И говорит куда правдивее. Твое дело — просто смотреть, куда нужно.
У Себастьяна Лэнгфорда выправка военного, спина — прямая, как струна, а движения — быстрые, четкие и выверенные, точно у тонко настроенного механизма.
Коэну хорошо знакомы клиенты такого рода — они холодны и немногословны, предпочитают не церемониться и всегда грубо берут свое — то, за что заплатили; то, что — как они думают, — им принадлежит. После них обычно остаются россыпь синяков на бедрах и плечах да смятые простыни, а на прикроватном столике — оговоренная еще в холле сумма с точностью до единицы и ни монетой больше.
Коэн морщится, стараясь не думать о ноющей боли во всем теле. У него позади — близость с тремя людьми, двое из которых любили связывание и с силой тянуть за волосы, и он не уверен, что готов еще к одной этой ночью.
В комнате развлечений не так темно, как в коридоре и холле, и свет уже желтый, а не тот пошлый красный, от которого спустя пару часов начинают невыносимо слезиться глаза. Дверные петли тихо скрипят, замок закрывается с тихим щелчком, и Коэн едва успевает вдохнуть, прежде чем узловатые пальцы впиваются в его плечи, разворачивая на месте, а дверной косяк упирается в спину.
— Всегда будь сосредоточен, — пальцы Фэйлона игриво пробежались вдоль ребер и спустились ниже, замерев на бедренной косточке; Коэн коротко выдохнул сквозь стиснутые зубы. — В общении с клиентом есть несколько мелочей, на которые особенно важно обратить внимание, если ты хочешь понять, как лучше с ним обходиться. Во-первых, — жаркое дыхание опалило ухо, — то, как он смотрит на тебя, когда впервые видит. Во-вторых, — мягкие губы коснулись чувствительного местечка под линией роста волос, — то, как он целует тебя, когда вы остаетесь наедине. И в-третьих… — шепот Фэйлона стал похож на кошачье мурлыканье, — то, что сорвет с его губ первый стон.
Себастьян Лэнгфорд отстранен и не особенно нежен — он абсолютно такой же, как все, кто приходит сюда.
У него сильные руки и впечатляющий рельеф мышц под бледной кожей, а поцелуи — собственнические, похожие на укусы. В том, как он до боли сжимает пальцами бедра Коэна и, нащупав на его спине атласные завязки корсета, резко тянет их вниз, нет ни заботы, ни ласки, ни чувственности — лишь звериная жажда обладания.
От контакта с холодным воздухом кожа мигом покрывается мурашками. Внимательный, давящий взгляд Себастьяна скользит вдоль ключиц, ребер и линии пресса и замирает на бедрах, заставляя колени Коэна задрожать. Уголок его губ дергается в намеке на усмешку. Он вдыхает — жадно и глубоко, — а после нетерпеливо ведет плечами и скидывает камзол, украшенный узорной вышивкой да камнями, прямо на грязный дощатый пол.
Коэн едва не спотыкается, когда его без лишних слов толкают к кровати. Свежевыстиранные льняные простыни жесткие и грубые, после них кожа всегда неприятно краснеет и зудит, и помогает от этого только ванна с холодной водой.
Коэн падает на подушки, запрокидывает голову и морщится, когда чужие губы касаются шеи. Поцелуи, которые ему дарит Себастьян, — отрывистые, короткие, быстрые и такие же холодные, как он сам.
— Запомни, мой мальчик, клиенты не будут с тобой церемониться, — Фэйлон навис над Коэном, и кончики огненно-рыжих волос, упавших с его плеча, защекотали ему грудь. — Не станут объяснять, чего хотят от тебя. Им нравится, когда их мысли предугадывают. И правда в том, что ты действительно можешь это сделать. Через жесты, взгляды и выражения лиц… Через то, как они к тебе прикасаются. Главное — знать, на что именно обращать внимание.
Себастьян Лэнгфорд предпочитает не тратить время на предварительные ласки — он платит мальчикам из борделя не для того, чтобы заботиться об их комфорте. В его потемневших от страсти глазах — ни капли сочувствия, и Коэну даже особо не нужно присматриваться, чтобы понять, насколько тот возбужден.
Когда мускулистые руки упираются в матрас по обе стороны от его головы, он тщетно пытается заставить себя расслабиться, но все равно сдавленно шипит от первого же резкого движения бедрами. Это не больно, не так больно, чтобы кричать — эта боль привычная, как и слезы, каждый раз предательски выступающие в уголках глаз, что бы Коэн ни делал, но, заметив их, Себастьян вдруг хмурится и замирает, дает передышку — не слишком долгую, но ее хватает, чтобы немного привыкнуть и восстановить сбившееся дыхание.
Коэн благодарно всхлипывает и смаргивает влагу с ресниц.
На несколько бесконечных секунд время для него как будто бы останавливается, а когда снова начинает идти, движения Себастьяна становятся чуть нежнее, осторожнее, мягче. Коэн неверяще выдыхает и зажмуривает глаза. Он чувствует, как холодные ладони оглаживают его плечи, проходятся вдоль выступающих ребер, задерживаются на бедрах, и все это — совсем не так, как было еще недавно, не жадно и не торопливо, а словно бы… извиняясь?.. уговаривая довериться?..
Что-то между ними в этот миг неуловимо меняется — в характере движений, в темпе глубоких, размеренных толчков, во взгляде серых глаз, в которых сквозь темное ненасытное пламя наконец проступает нечто почти человеческое… У Коэна мысли путаются в голове, а кончики пальцев слегка дрожат, когда он несмело обводит ими дополнительно подчеркнутые тенями от ламп контуры мышц на руках и широкой груди Себастьяна.
В маленькой комнате темно и душно, запах розового масла мешается с запахом пота, отчего тяжело не только дышать, но и думать, и секунды застывают сгустившемся воздухе, точно насекомые в янтаре. Вскоре на теле Коэна не остается ни единого участка, на котором кожа не горела бы пламенем от прикосновений, очертания досок на потолке расплываются перед глазами, и он с огромным трудом заставляет себя приподняться на локтях, одной рукой обвивая шею Себастьяна и в сладком тумане полузабытья прижимаясь губами к его губам.
Новый поцелуй между ними — совсем иной, нежели предыдущие; долгий, мучительно медленный и пьяняще-сладкий, от него в венах мгновенно вскипает кровь. Коэн сдавленно всхлипывает от удовольствия и протяжно стонет, откидывая голову назад. Собственные волосы, разметавшиеся по всей подушке, напоминают ему необузданные всполохи пламени, и он всерьез думает, что еще немного — и его кожа начнет просто-напросто плавиться.
Когда Себастьян на секунду замирает на середине резкого, особенно тяжелого выдоха, больно сжимает ладонь на его колене и наконец устало заваливается набок с гортанным стоном, выражающим удовлетворение, Коэн чувствует, что заканчивается как личность. Едва дыша, он откатывается в сторону, на другой край широкой постели, и бессильно утыкается лицом в подушку. Его трясет, как в лихорадке, и ему все еще безумно жарко, но он не собирается напоминать Себастьяну о себе, ведь его работа на сегодня окончена — а напряжение он сбросит потом, один, в ванной комнате, после того, как тот уйдет.
Когда длинные жилистые пальцы внезапно касаются его плеч и надавливают, заставляя перевернуться на спину, а затем вновь оказываются на груди, уверенно скользя ниже, Коэн едва не задыхается.
— Не надо… — хрипло шепчет, зажмуриваясь и неловко пытаясь отстраниться. — Н-не надо, пожалуйста, это лишнее, вы мне ничего не…
— Тихо. Я не оставляю после себя незаконченные дела.
Голос у Себастьяна — низкий, вкрадчивый, бархатный, сводящий с ума ничуть не хуже губ и пальцев. Ему хватает всего пары движений, чтобы в темноте под сомкнутыми веками Коэна вспыхнули белые искры, а каждая мышца сжалась в коротком спазме. Ему приходится до крови прикусить без того искусанные губы и изо всех сил стиснуть в пальцах измятую простынь, чтобы не сорваться и не застонать. Снова.
Хватит с него удовольствия на одну ночь.
— Суть в мелочах, — Фэйлон заговорщически ухмыльнулся Коэну в полумраке и лениво огладил внутреннюю сторону его бедра. — Всегда лишь в них. Люди падки на внимание к своей персоне, их влечет небезразличие. Угадывая желания клиентов и давая им точно то, что они ждут, без лишних вопросов, ты можешь заставить их чувствовать себя особенными с тобой. А за такое не грех и заплатить побольше. И даже — кто знает? — вернуться во второй раз.
Коэн лежит неподвижно, прикрыв глаза и старательно изображая дрему, но на самом деле — слышит все. Он слышит, как Себастьян Лэнгфорд ходит по маленькой комнате, собирая в спешке брошенные вещи, расчесывает волосы и приводит себя в порядок перед тем, как, оставив на прикроватном столике заранее оговоренную в холле сумму, уйти навсегда — и отправиться дальше проживать ту жизнь, в которой какому-то безымянному мальчишке из борделя никогда не найдется места.
И почему-то, думая об этом, Коэн чувствует непривычное жжение в груди и першение в горле.
«Лучше бы ты ударил меня в конце, а не делал то, что сделал. Или дал мне пощечину, или что угодно еще. Хоть что-то, что помешало бы мне так глупо…» — рваный выдох срывается с губ и тонет в мягкости набитой пухом подушки одновременно с тем, как безжалостно хлопает входная дверь, — «…влюбиться в тебя».