Дар ожидания - вера

      Городской совет, как и полагается заботливому правительству, выдаёт каждому дожившему до пяти лет жителю Найт Вейла особую марку. Процесс получения марки доброволен со стороны городского совета, и принудителен со стороны получателя, как и большинство взаимовыгодной правительственной поддержки.       Эта конкретная традиция уходила корнями в множество отживших своё время поколений назад, когда горожане, у которых выдался довольно скучный год, и им было совершенно нечем заняться, сплотились в стихийном неповиновении перед лицом так называемой «судьбы», представляющей из себя спрятанный в ратуше архив, с точными предначертаниями будущего для каждого из них. Они принялись называться чужими именами, чтобы сбить с толку себя и других, и каждый день примеряли на себе чью-то новую жизнь, что привело к ряду очень запутанных, с точки зрения стенографиста, судебных разбирательств. Тогда городскому совету, вынужденному вернуться из безвременного отпуска, пришла в головы идея пометить, то есть одарить каждого жителя цитатой, соответствующей его будущему. Весь процесс был преподнесён как безвозмездная пробная методика продвинутого гадания. Явка принудительная. Ради вашего и чужого блага.       Клеймо, то есть марка, обычно носила кожный характер, и при попытке сжечь, вырвать или закрасить её, перемещалась куда-нибудь в более труднодоступное место. Намеренная или ненамеренная попытка избавиться от неё вознаграждалась несколькими днями интенсивного переобучения. За счёт государства.       На самом деле не было ничего страшного в том, чтобы выбрать чужую судьбу и прожить не свою жизнь. Люди делали это всё время! Городской совет просто раздражало, что их подопечные упрямились и ставили под вопрос такие фундаментальные права своего правительства, как знать и контролировать абсолютно все их мысли и действия. Но с годами традиция, зародившаяся сугубо для поддержания авторитарной власти, претерпела непредсказуемое искажение первоначального смысла: люди углядели нечто сверхъестественное в том, чтобы носить на себе марку с первыми словами другого, ещё не встреченного ими человека. Отныне у каждого был родич по судьбе. Их дети пошли ещё дальше, увидев в этом явлении что-то романтическое, и с готовностью тратили случайное количество лет томно вздыхая в ожидании своей тщательно подобранной для них городским советом второй половинки, рассчитывая, что им не придётся работать над своими отношениями ни дня своей жизни, и всё как-нибудь само собой сложится. Поколение этих мечтателей оставило после себя новое, которое, глядя на пример своих родителей, разочаровалось в любви настолько, что криминализировало употребление слова «любовь», отныне требующее специального письменного разрешения, если только речь шла не о любви к одобренным, принудительным к просмотру фильмам, созданным с поддержкой городского совета. Следующее поколение заявило своим мамам и папам, что нет в мире большей радости, чем встретить свою родственную душу, и отказывалось смотреть фильмы городского совета, если они были не о любви. Найт Вейл нашёл свою золотую середину в вопросе любви и родственных душ, когда Университет Найт Вейла открыл свой первый психологический факультет, и выпустил первых семейных психологов и гипнотизёров.       Их решение, вкратце, состояло в том, чтобы не слишком увлекаться идеями.                     Сесил всегда был романтиком.       Ребёнком он был слишком юн чтобы осознать важность слов, выжженных на его предплечье, или важность того,кому они будут принадлежать. Куда интереснее было узнать, почему он однажды станет радиоведущим, и откуда городскому совету это известно. Его сестра в ответ на этот вопрос раздражённо закатила глаза, а мать ответила «Берегись, беспокойся, бойся». Сесил предположил это означает, что он узнает, когда подрастёт.       В школе он подружился с Рози Паттинсон. Когда-нибудь, необъяснимо появившаяся, и так же необъяснимо исчезнувшая воронка поглотит дом Рози и всех в нём живущих, но это будет так далеко в будущем, что, объявляя об этом по радио, Сесил даже не вспомнит что они вообще вместе учились. Но пока он был в четвёртом классе, и ему очень нравилось проводить время с Рози.       Однажды она разозлилась на Сесила.       – Тебе легко не переживать! – воскликнула она, стыдливо пряча своё запястье в рукав кофты. – Твоя родственная душа умная, и говорит умные вещи. Мой заговорит со мной о сосисках!       Сесил предложил Рози соскрести надпись с запястья, чтобы хотя бы избавиться от неизбежного позора при каждом новом знакомстве до конца её жизни. Они намочили с хозяйственным мылом мочалку, и несколько минут тёрли раскрасневшуюся, горящую кожу, пока марка, обидевшись, не переползла на лоб Рози. Она проплакала весь день. Они поругались. Она отрастила чёлку. Они помирились.       Сесил разговаривал со своим одноклассником Иланом Арли, когда Рози подошла к ним, и сквозь чавканье спросила, хочет ли он после уроков попинать с ней мяч на том поле, где на них время от времени кричал призрак с русским акцентом. Сесил сказал:       – Конечно.       Илан сказал:       – У тебя сосиска сейчас вывалится.       Рози, выпучив глаза, посмотрела на свой хот-дог, и засмеялась. Затем покраснела, вытерла испачканную в кетчупе руку об юбку, и протянула её Илану.       – Меня зовут Рози, и я буду счастлива провести с тобой эту жизнь!       Рози звучала драматично. Почти проникновенно. Когда-то она часами репетировала эту фразу перед Сесилом, потому что он был её единственный друг, который считал, что это хорошая идея.       Рози показала Илану слова, спрятанные под её густой чёлкой, позабыв, как ещё минуту назад она до смерти их стеснялась. Он показал ей неровно прыгающие по его ладони буквы. Учителя несколько раз оставляли его после уроков и грозили переобучением, заподозрив его в шифровании шпаргалок. Но, сказал Илан, теперь он рад, что её первые слова всегда будут храниться у него на виду.       Они позабыли о Сесиле.       Сесил не мог забыть о них.       Он думал, что стал случайным свидетелем чуда. Это была идеальная, подстроенная звёздами встреча. Две блуждающие порознь жизни – прежде не осознающие всю тяжесть бремени их разлуки – натолкнулись друг на друга в вихре предначертанной случайности, и в панике схватились за обещание будущего, лишённого одиночества. Им было суждено быть.       И им было суждено не быть. И затем снова быть, и снова не быть, и так из года в год, пока даже самым любопытным не надоело следить за взлётами и падениями между ними. Фатальные, несовместимые изъяны характера прогибались перед привязанностью и страхом однажды встретить конец в одиночку. Обиды проходили, марки оставались.       Но это – далёкое будущее. В близком настоящем Сесил подглядывал за чудом, и впервые всерьёз задался вопросом, как скоро и от кого он услышит выжженные на себе слова.                     – Можно?.. – спросил Эрл.       Он нерешительно указал на предплечье Сесила.       – Что?       – Посмотреть.       Им было четырнадцать, и сегодня Сесил получил свой значок «Продвинутых осадных тактик». Эрл раздобыл сомнительной дозволенности лимонад, и они решили отпраздновать этот день на холме, где на прошлой неделе их тренировали обезвреживать мины. Оттуда был потрясающий вид, если не слишком вглядываться в склон.       Сесил и Эрл были друзьями. Близкими друзьями. Лучшими друзьями. Они никогда не обсуждали свои марки. Сесил не знал почему, но он не хотел ни спрашивать, ни даже подглядывать, каких слов ждёт Эрл. Хотя иногда, когда Эрл так искренне смеялся над не самой удачной шуткой Сесила, или когда был готов поставить под удар свою гордость, отвлекая Роджера Келзи, чтобы Сесил успел завязать его шнурки между собой, или когда помогал ему вырезать из древесины новый лук, прежде чем их вожатый заметит, что Сесил уронил свой предыдущий в разверзшееся прямо под его ногами болото, из которого он едва смог выбраться…       Иногда Сесил знал.       Сегодня был хороший день и было жалко так нелепо его портить, но Эрл смотрит на него, Эрл ждёт его ответа, и ты выглядишь странным Сесил, тебе же нечего скрывать, Сесил, вы же лучшие друзья, Сесил.       – Конечно! – на несколько нот звонче того, что у обычных людей считалось неподозрительным, сказал Сесил. Он протянул Эрлу руку.       Эрл молча разглядывал марку.       – А, – наконец сказал он.       – А?       – Не знаю, если согласен с твоей родственной душой.       Сесил хотел броситься в болото вслед за давно почившим луком.       – А агент Непонятного, но зловещего государственного бюро, следящая за мной, думает, это очень умные и правильные слова.       Эрл кивнул, не поднимая головы. Он предпочитал больше не спорить с Сесилом на тему того, всегда ли и во всём ли правы люди и людям подобные сущности вроде тайной полиции, мэра и городского совета.       – Могу я, эм, твою?.. – спросил Сесил.       Эрл задрал рукав футболки, оголив плечо.       – «Ты странный какой-то, что с тобой не так?»,– прочитал Сесил. Он криво усмехнулся, – О. О, вау. Серьёзно? И это первые слова? Я видел много марок, но ни одной настолько грубой и наглой. Тот ещё способ завоевать расположение. Мне жаль, Эрл. Кто бы ни была твоя родственная душа, ты заслуживаешь лучшего.       – Сесил, это дословно что ты мне впервые сказал.       Они посмотрели друг на друга. Затем на свои марки. Снова друг на друга. Сесил почувствовал, как жар перекинулся с щёк на уши.       – Я не помню, – признался он. – Прости. Я не помню. Почему я это сказал?       – Я не мог завязать правильный узел на ловушке для койота, и пытался склеить верёвки смолой.       – Я не помню. Что ты ответил?       – «Откуда у меня смола? Мы же в пустыне». Ты задумался, а потом научил меня завязывать узел, и мы вылили смолу в палатку Роджера Келзи.       Сесил рассмеялся, потому что это было хорошее воспоминание. Сейчас он отчаянно нуждался в хороших воспоминаниях. Он не помнил их первый разговор, но он помнил растерянные зелёные глаза.       В тишине между ними Эрл сделал глубокий вдох.       – Когда ты сказал, я подумал…       – Нет, – прошептал Сесил.       – Конечно нет, – Эрл помолчал. – А может у человека быть две родственные души?       – Городской совет говорит, что нет.       – Конечно нет.       Эрл опустил рукав, и Сесил надеялся, что это был первый и последний раз, когда он видел эту марку. Сесил не отводил взгляда от пустыни перед ними. Она казалась более расплывчатой, чем вчера, и он заволновался, как бы ему скоро не понадобились очки. Ему уже пришлось пересесть на парту поближе к доске. Он чувствовал едва осязаемое тепло Эрла рядом, и пустыня расплывалась всё больше.                     Человек, который был предначертан для сестры Сесила, нанёс тяжёлый удар по его вере в любовь и судьбу, от которого ему пришлось оправляться ещё несколько лет. Сесил настоял, что Травис ей не пара. Эбби настояла, что Сесил уже двадцать пять лет не ставил мудрость городского совета под вопрос, и незачем начинать сейчас. Сесил настоял, что он ещё ни разу не видел Трависа трезвым. Эбби настояла, чтобы он убирался из её дома, и не лез не в своё дело.       Травис сбежал из города, оставив Эбби с падающей зарплатой и растущим животом. Эбби настояла, что он не сбежал, он исчез. Сесил не стал настаивать. Разрываясь между плачем Дженис и рыданиями Эбби, у него больше не было на это сил.       Несколько лет спустя Эбби попытала своё счастье на новых свиданиях, никогда не заходивших дальше первого. Пока она вдруг не объявила, что теперь официально в отношениях, и «он хороший парень».       – Где его одна и единственная? – был первый вопрос Сесила.       Он помогал Дженис складывать кубики, потому что ей нравилось, когда другие люди делали это за неё. Эбби готовила альфредо, потому что у неё это получалось лучше, чем у Сесила.       – Они разошлись, – ответила она, перемешивая в сковороде сыр с молоком.       – Разошлись? То есть она жива? То есть он бросил её?       – Они разошлись, – настояла Эбби.       Она метнула через плечо предупреждающий взгляд.       – Это родственные души, Эбби, они так просто не расходятся, – настоял Сесил.       Эбби закатила глаза, и плотно сжала губы. Не выдержав, она преувеличенно размеренным и спокойным тоном сказала:       – Что тебе известно о родственных душах? Ты знаешь, что я скорее пройду переобучение, чем снова сойдусь с Трависом. И если ты веришь, что он был мне не парой, не смотря на наши марки, то у тебя нет права сомневаться в Стиве.       – Но…       – Обещай мне, что не будешь судить его, пока не встретишься лично.       – Но если…       Дженис толкнула кулачком башню из кубиков, которую собрал Сесил, и засмеялась. Затем со всем красноречием двухлетнего ребёнка потребовала, чтобы Сесил собрал новую. Эбби выключила плиту, оставила сковороду остывать, и повернулась к ещё не разобранной стиральной машине.       Сесил подумал о том, что им нужно вымыть полы после ужина. Перед этим подмести. Поменять постельное бельё. После того, как погладят его. Но сначала искупать Дженис. Но сначала покормить. Но сначала…       – Обещаю.       Сесил любит свою сестру. Сесил любит свою племянницу. Сесил приложил все усилия, чтобы не пересечься со Стивом Карлсбергом вплоть до самого дня свадьбы.                     В детстве кто-то сказал ему, что его родственная душа окажется умным человеком. Слова были пропитаны едкой завистью, только больше оттеняющей гордость Сесила. Иногда он представлял своего суженого успешным политиком – это было бы логично. Может быть даже мэром Найт Вейла! Иногда он представлял его историком, потому что это тоже было вполне логично, хоть и совершенно не интересно. И иногда он представлял его учёным.       Карлос усмехнулся, всё в нём было безупречно, и Сесил мгновенно влюбился.       Карлос созвал городской совет, и выступил с речью. Даже его голос был прекрасен. И его волосы, и улыбка, и взгляд… Сесил обнаружил себя на грани отчаяния, где-то между восторгом и ужасом.Он мечтал поймать на себе этот внимательный, карий взгляд, и забывал дышать от одной мысли, что их глаза встретятся, что Карлос продолжит говорить, и он скажет что-нибудь, скажет ему. Что-нибудь совершенно не то.       Сесил хотел притвориться, всего ненадолго, что предначертанная ему любовь только что поправила свои квадратные очки, подчёркивающие прекрасные смуглые скулы, и назвала Найт Вейл самым интересным с научной точки зрения сообществом в США.       Это была минутная слабость. Он не собирался допускать ошибку своей юности вновь. Ему нравилось думать, что, несмотря на крохотные мятежные акты неподчинения, он являлся заслуживающим подражания примером ответственного и послушного гражданина Найт Вейла. Это то, чего, наверняка, от него ожидала его родственная душа, которая с самого начала была по-своему рядом. Была по-своему обещанием. По-своему надеждой. И было время, когда Сесил думал, что пренебречь этой заветной встречей с его единственным было бы непростительными, роковыми безответственностью и непослушанием гласу самой вселенной. Затем случилось много всего. И среди этого «много всего», рядом с ним не было никого, кроме порой чёрствой Эбби и стойкой старушки Джози.       В упор глядя на горизонт, он считал расточительным кощунством смотреть себе под ноги. Может, если бы он понял свою ошибку раньше, то он и… и кто-то… может они бы…       Может…       Может прошлому лучше оставаться в прошлом.       Близился закат, вещала погода, Карлос смотрел прямо на него, и первые слова, слетевшие с его прекрасных губ, были: «Добрый вечер. Я уверен, что видел вас на городском собрании сегодня днём. Я... провожу небольшое исследование».       Сесил с утешением похвалил себя за то, что смог не броситься на Карлоса в попытке ладонями зажать ему рот, прежде чем из него вырвется первый звук. Карлос был вежливым, почти обходительным, но целеустремлённым, и таким волевым под внешней скромностью, и таким умным – он же учёный! – и у него были самые прекрасные волосы в городе, нет, в Америке, и Сесил знал его лично уже целых восемь секунд.       Сесил улыбнулся, и укрывая новую трещину на сердце под одним, двумя, тремя слоями отрицания. Он ведь буквально сегодня утром думал о том, что марки, возможно, несколько переоценены.Так, вроде, говорит сегодняшняя молодёжь? Главное – путь, а не место назначения; если не смотреть под ноги – не дойдёшь до горизонта; любишь кататься – люби и работать каждый день на низкооплачиваемой работе с нечеловеческими условиями труда, без поддержки профессионального союза, в надежде, что к твоей старости государство не ликвидирует программу пенсионного фонда.       Сесил попросил Карлоса остаться на интервью. Карлос отказался. Карлос попросил разрешения осмотреть радиостудию. Сесил согласился.              Однажды Карлос признается, что просто искал повод увидеться с ним.              Первые несколько свиданий с Карлосом были прекрасны. И первые несколько недель. И несколько месяцев. И лет.       Карлос не был идеален, как и не был идеален Сесил, и они цеплялись за эту взаимную неидеальность, потому что она делала их ими, и они не чувствовали нужды в ком-то другом.       Сесил никогда не стеснялся быть собой. Он не знал как. Люди относятся к таким проявлениям других с отстранённым одобрением или осуждением, в конечном итоге представляющими собой ещё один вид безразличия. «Быть собой» – это крайне большой перечень понятий, которыми является и не является каждый человек. Другие редко имеют к ним отношение, и редко хотят. Карлос хотел. Карлос хотел, чтобы где-то среди всех этих «быть», составляющих Сесила там, где без них остались бы не более чем звук, запах и специфичное движение атомов, затесалось ещё одно «быть» – «быть с Карлосом». «Быть дорогим Карлосу». «Быть любимым Карлосом».       Такие понятия не всегда становится частью того, чтобы «быть собой». У них это вышло почти что легко.       – В общем, – сказал Карлос, прожевав кусок переслащенной вафли в сиропе, –мы попытались поставить болото на место.       – Мм? – кивнул Сесил.       Они были на свидании – свидании! Они встречаются! – в закусочной «Лунный Свет Всю Ночь». Карлос рассказывал о своём последнем исследовании, и Сесил мечтательно следил за движением его губ, и рассеянно – за издаваемыми этими прекрасными губами звуками.       –Звучит легко, учитывая, что мы нашли его центр болотности. Но оказалось, выловить два раза подряд небольшую палку, затонувшую на глубине двадцати метров среди тины и водорослей, всё-таки сложнее, чем кажется. Мы сделали что могли, но болото теперь на четыре метра южнее чем прежде. Надеюсь, это не приведёт ни к какому катаклизму.       – Мм, – покачал головой Сесил.       Его парень – они встречаются! – был таким умным.       Карлос съел ещё кусочек вафли, и нахмурился. Взгляд Сесила замер.       – Знаешь, у нас было немного времени рассмотреть этот «центр болотности», и он невероятно похож на грубо вырезанный стрелковый лук. Удивительно.       – Я сомневаюсь, что кто-то бы стал кидать в болото лук. Их не так просто вырезать, чтобы так легко ими разбрасываться, – сказал Сесил, и протянул руку к лицу Карлоса.       Карлос не ответил, потому что ловкие пальцы неторопливо вытерли каплю сиропа с его подбородка. Он проследил за тем, как Сесил слизнул каплю с кончиков пальцев, и по-кошачьи ему улыбнулся. Карлос остановил сосредоточенный взгляд на его руке. К неудовольствию Сесила, слово «рука» было довольно широким понятием в области человеческой анатомии, и в данном конкретном случае это было предплечье.       – Сесил, я хотел с тобой поговорить.       – Но ты же только начал рассказывать о болоте. Хочешь ещё кофе? Мы можем заказать ещё кофе.       – Нет. Мы говорили, к чему может привести переизбыток кофеина. Так вот, я хотел бы… То есть мы никогда не обсуждали это, но я слушал радио, и я подумал… подумал, что ты, должно быть, придаёшь много значения маркам.       – Ты слушаешь радио? А. Точно.       – Конечно я слушаю радио, – улыбнулся Карлос. Он бережно взял ладони Сесила в свои. – И я бы хотел узнать о твоей. Если ты не против рассказать.       Сесил был против. Однажды он уже показал кому-то свою марку. Конечно, они не совпадали. Он всегда знал, что они не совпадут.       Он проплакал всю ночь.       Карлос ободряюще улыбался ему доверительной, тёплой как летний вечер улыбкой, которую берёг только для них двоих. Сесил подумал о матери. О своей сестре. О чёртовом Стиве Карлсберге. О том, что их брак с годами, кажется, только крепчал. Карлос должен был понимать, что их марки не совпадают, верно?       – Что насчёт твоей? – спросил Сесил.       – Что? О, Сис, у меня нет марки.       Сесил заставил себя сконцентрировать на чём-то ещё, кроме «Сис», нежности в этом коротком звуке, и что никто прежде не звал его так, так любяще, и… другие города настолько позволяли своим горожанам путаться между друг другом?       – Тогда тебе следует попросить её у городского совета, чтобы не возникло недопониманий.       – Я пробовал. Я написал официальный запрос в ратушу, и следующим утром мне прислали пустой конверт, несколько дней протекающий бензином. На третий день он самовоспламенился и огонь охватил половину лаборатории. Я спросил секретаря мэра, что это значит, и он сказал это значит, что я чужак, что у меня нет и не будет марки, и чтобы я больше о ней не просил. Затем он несколько минут повторял «чужак», пока я не ушёл. Было очень мило с его стороны сначала ответить на вопрос!       – У тебя… нет марки?       Сесил был счастлив. Сесил был в ужасе. Что это значило? Что Карлос принадлежит ему? Или что Карлос не принадлежит никому? Карлос не заслуживает любви? Это пытается сказать городской совет? Будто городской совет что-то в этом понимает. Кто они вообще такие, чтобы решать, кто заслуживает любви, а кто нет? Кто они такие, чтобы…       Карлос пожал плечами.       – Видимо нет. Немного жаль, мне хотелось изучить процесс её получения. Только не думай, что мой интерес к твоей марке носит исключительно профессиональный характер! Но если ты не хочешь, я не настаиваю.       Если она действительно ничего больше не значит, строго сказал себе Сесил, у тебя нет причин прятать её от Карлоса. От, ох, всего лишь невинно любопытного, любознательного, умногоКарлоса.       Сесил неохотно вытащил из-под его ладони свою, и явил свету внутреннюю сторону левого предплечья.       «Едва ли радикальными революциями можно чего-то добиться»       Он тихонько вздохнул.       Сесил всегда был романтиком в том смысле, что он находил утешение в поиске красочных, ярких концептов, которые придавали бы непостижимому ложное чувство понимания, и, следовательно, безопасности и облегчения. У всего был свой смысл. Особенно у вещей, напрочь его лишённого. В этом и был романтизм происходящего. Слова, однажды полученные им в опечатанном помещении городской ратуши без окон и дверей, повинуясь идее некого высшего смысла стали каркасом, вокруг которого мир и его невольные участники неосторожными действиями слепили человека, теперь зовущего себя «Сесил Палмер». Существование – это командная работа.       Сесил вырос, твёрдо зная, что слова на его предплечье верны, а значит, верно и всё из них вытекающее. Их называют «родственными душами» не просто так. Если его родственная душа верит, что авторитарное, псевдо-демократическое правительство, безропотное послушание и беспрекословное принятие установленных правил и сомнительной реальности вокруг себя – наилучшее для их процветания благо, то Сесил ему верил.       То есть, конечно, он не сказал всего этого прямым текстом. Пока что. Это всего одна фраза, в конце концов. Но тут не сложно было догадаться, куда дальше пойдёт мысль.       Сесил вздрогнул, когда Карлос провёл подушками пальцев вдоль выжженных на коже букв.       – Это одна из самых интересных, которые я видел, – усмехнулся он. – Чья она?       – Я не знаю, – признался Сесил.       Карлос нахмурился.       – Да? Как долго…       – Но я знаю, что он мне больше не нужен! – выпалил Сесил. – Видят огни в небе, Карлос, я долго ждал этого человека, и он так никогда и не появился, и, конечно, может у нас с ним был шанс, но только не после того как я встретил тебя. Я не хочу сказать, что это пустяк, но это… это просто слова на коже, правда? Они ничего не решают за нас, да? Просто, просто напоминание о первой встрече. И, может, последней! Мне не нужны никакие шпаргалки, чтобы помнить твои первые слова.       – Ты помнишь мои первые слова? – изумился Карлос.       – «Я уверен, что видел вас на городском собрании сегодня днём». Перед этим ты ещё сказал: «Добрый вечер». Это не считается. Даже городской совет не считает это за слова. Если проверить словари Найт Вейла, этих двух слов там нет.       Карлос перегнулся через стол, испачкав край фланелевой рубашки в сиропе, и поцеловал Сесила.              Ночью они, в тщетной попытке спастись от жары, лежали под скинутым к ногам тонким одеялом, не вслушиваясь в нечеловеческие завывания чего-то, предположительно, живого и явно громкого, далеко за пределами города. Сесил осторожно высвободил руку из запутанного объятия Карлоса, и обвёл глазами узор родных букв, опять и опять, пока они не потеряли всякий смысл в его голове.       – Ты переживаешь, – пробормотал Карлос, его тёплое дыхание щекотало шею.       – Я? Пфф. Нет, – крайне убедительно ответил Сесил, и торопливо опустил руку.       – Ты же знаешь, что люди, найдя свою родственную душу, расстаются с ними чуть больше, чем в половине случаев? Мы проводили исследование. Думаю, марка не указывает на предначертанную человеку любовь.       – Эм, нет, – сказал Сесил, который родился и прожил всю жизнь в Найт Вейле, и точно знал что означала марка, потому что ему об этом рассказала листовка с обращением от городского совета.       – Эм, да, – передразнил Карлос. – Я не спорю, что она действительно связана с родственными душами, что бы это не значило. Но не обязательно с любовью.       Сесил надолго замолчал. Он не любил мысли, ставившиеся под сомнение всё известное ему прежде. Но эта казалась… заманчивой.       – Тогда с чем? – спросил он.       – Мы сделали несколько основных предположений, но не пришли к общему мнению, а после загоревшегося письма решили вовсе отложить этот вопрос на будущее. Но я могу попытаться выяснить, если тебе это важно.       – Нет. Нет, не стоит.       Карлос сонно улыбнулся, поцеловал его в висок, и прижался ближе. Сесил чувствовал, как каждая мышца в его теле расслаблялась, пока тишину за окном раздирал нечеловеческий вой. Он не мог поверить, что его парня кто-то посмел назвал чужаком. Он поднёс к губам ладонь Карлоса, оставил невесомый поцелуй, и с лёгким сердцем притворился, что спит.                     Некоторые незапоминающиеся ночи, холодные или жаркие, сытые или голодные, втайне хороши тем, что заботливо скрывают, что приготовил тебе следующий день.       Завтра СтрексКорп выкупит его радиостанцию.                     Бедный, бедный Кошек.       Он ненавидел Лорен. Он ненавидел Кевина. Он ненавидел Даниэля. Он ненавидел их всех.       Он забаррикадировал двери и окна студии. Он учится на своих ошибках.       Он вёл эфир, как полагается преданному радио… нет, преданному найт-вейловцу, потому что пока был эфир – была надежда. Он исправно наливал Кошеку свежей воды, и нашёл спрятанные кем-то в заколоченной кладовке консервы, предположительно мясного происхождения. Кошек не жаловался.       Каждые полчаса Сесил проверял телефон.       Он не знал где Карлос.       Но он не волновался. Учёные всегда в порядке.       Первые несколько дней, когда всё его естество адаптировалось к новому, осаждённому образу жизни, и факту, что в любой момент он может исчезнуть, как пламя вынесенной в бурю свечи, попадали в общее определение «довольно тяжёлых». Но измерение всегда было субъективным, контекстным процессом для человека, даже когда он видел перед собой конкретные цифры. Поэтому на третий день Сесил решил, что, да, его родной город находится под гнётом корпоративного рабства, и он заперт без входа и выхода в зыбкой иллюзии безопасности, и он не знает где Карлос, но это всего лишь новая реальность, такая же реальная, как была любая реальность до неё. Не важно хуже она или лучше. Тяжелее или легче. Она есть.       На восьмой день Сесилу пришло сообщение. Он не глядя бросил карандаш и схватил телефон, чтобы прочитать текст автоматической ежегодной рассылки с предложением принять участие в лотерее пиццерии Толстяка Рико – победитель получит потраченные на беспочвенные сожаления годы своей жизни назад! – к которой Толстяк Рико имел столько же отношения, сколько собаки к собачьему парку. Сесил закрыл сообщение, открыл галерею, нашёл их с Карлосом старые фотографии, прижал телефон к груди, и задумался, что они сделают, когда Карлос найдётся. Когда они отвоюют их Найт Вейл от грязных рук СтрексКорпа. Первой идеей было сжечь Дезерт Блаффс, и утопить его пепел. Но где его топить? И что если он случайно попадёт в питьевую воду? Вряд ли существует страховка, готовая покрыть такой ущерб.       Второй идеей была татуировка на правом предплечье:       «Я уверен, что видел вас на городском собрании сегодня днём»…       Нет. Наверное, для такого ещё рановато. Но он надеялся, что однажды Карлосу понравится эта мысль так же, как она понравилась Сесилу.       На четырнадцатый день Сесил вошёл в ритм.       Несмотря на катастрофический кошмар происходящего и искажённую пародию на его прежнюю повседневную рутину, Сесил нашёл время испытать укор совести. Не за то, что выбрался с пикника, пока остальные боролись, подчинялись и увядали за электрическим оцеплением, и не за то, что не знал, как помочь Карлосу, не знал даже откуда начинать его искать, но за то, что ему нравилось.       Он не мог представить себя кем-либо кроме радиоведущего. Не с большой уверенностью, по крайней мере. Ему нравилось вести свой город в новый, полный предсказуемых – и не очень – опасностей день. Ему нравилось заботливо укладывать свой уставший, доживший до вечера почти тем же составом город спать. Ему нравилось предупреждать о пробках. Ему нравился детский уголок весёлой науки. Ему нравилась погода--       --       --И ему нравилось это.       Его страх, ненависть, решимость, жажда и голод, вера и гнев, сосредоточенные в одной струне, готовой лопнуть со звуком, когда-то огласившим Большой взрыв– в его голосе.Каждый день – обещание свободы. Каждый вечер – обещание победы. Каждое слово – мысль готового восстать города.       Мысль затаившегося, разъярённого левиафана – Найт Вейла.       Нет более почитанию Улыбающегося Бога!       Он знал – они внимают. Они последуют, потому что он поведёт.       СтрексКорпу хватило наглости влезть в его эфир. Их голоса, полные жизни словно шутки ради выставленное перед гостями таксидермированное чучело, звенели восторгом, дружелюбием и лживыми заверениями. «Мы всего лишь хотим поговорить с тобой!», пропела Лорен Маллард. Сесил закатил глаза.       – Добрым разговором можно много чего добиться! – сказала Лорен.       – Едва ли радикальными революциями можно чего-то добиться, – сказал Кевин.       Сесил не сказал ничего.       В каждом кончике пальца на отяжелевших руках и ногах, в каждом волоске, в каждой колбочке на сетчатке, в каждой капле крови, застывшей в венах, в пропустившем удар сердце, в замерших от выбитого дыхания лёгких, в онемевшем языке, в каждой его клетке горел лёд.       Дрожащей ладонью он прикрыл выжженные на его коже слова.       Они предлагали сделку. Они думали, что он верит, что они предлагали сделку. Сесил надеялся, это потому что они боятся. Но рассчитывал, это потому что они имели глупость считать себя умнее Найт Вейла. Тамика Флинн разобралась с ними, как полагается каждому агрессивно настроенному подростку, выжившему в программе летнего чтения – быстро и безжалостно.       Близился конец СтрексКорпа.                     Он рассказал Карлосу, разумеется.       – Разве вы не говорили друг с другом до этого? – усомнился Карлос.       Сесил, откинувшийся в своём кресле, всплеснул руками, прижав телефон плечом к уху.       – Именно! – воскликнул он. Он знал, что Карлос его поймёт. Карлос всегда его понимает. Какой же у него понимающий парень. Какой же у него замечательный, прекрасный, застрявший в другом измерении, понимающий парень. – Я столько раз слышал его голос, я видел его своими глазами, видел, как существо совершенно не ангельского происхождения вышвырнуло его из моей студии, но… видимо он никогда до этого не обращался ко мне.       – Может, это было просто совпадение, – предположил Карлос, который когда-то мог убедительно солгать по уши влюблённому, чудаковатому радиоведущему, но не мог обмануть своего любящего, знакомого с каждой нотой его голоса парня.       – Может быть, – сказал Сесил.       Он накрыл ладонью предплечье. Когда-то успокаивающий, знакомый жест – теперь усомнившееся, неуверенное касание.       – Сесил, – сказал Карлос, и, ох, он так любил этот голос. Он так любил, когда Карлос произносил его имя с такой уверенной приземлённостью, будто оно было незыблемым фактом. – Даже если Кевин – твоя родственная душа, нельзя с уверенностью сказать, если это значит хоть что-то, помимо твоей заблаговременной осведомлённости о его первых словах. У нас нет доказательств предполагать обратное.       – Да. Да, конечно! И даже если бы это значило что-то большее, статистика говорит о том, что наши с ним – даже говорить противно – шансы были бы ниже половины. Это очень утешает, спасибо Карлос. Когда ты впервые сказал мне об этом, я обиделся, что ты пытался поставить под сомнение мудрость нашего городского совета, но сейчас я тебе очень за это благодарен.       – Погоди, ты обиделся на меня из-за статистики?       – И знаешь, даже если бы шансы были выше половины, какими они никогда не были, я бы не захотел их испытывать! Ни с ним, ни с кем-либо ещё. Я и так это знал, но теперь смог убедиться окончательно. Так что… это хорошо, что я наконец встретил свою родственную душу. Которую я ждал всю свою жизнь. Год за годом задаваясь вопросом, что же может сподвигнуть его сказать именно эти слова именно мне. Вынужденный без сна по ночам гадать кто он, что он думал обо мне, и что он думал я думаю о нём, и как он отнесётся к тому что я в действительности думал о нём, и почему судьба связала нас друг с другом, и какую роль эти вопросы и ответы играют в бесконечно расширяющемся пространстве космоса, взрастившего в нас ложное впечатление, что он создал кого-то специально для нас, в то время как мы не были созданы ни для кого, кроме себя самих, и пренебрегаем даже этим. Да. Хорошо, что мы наконец встретились. Эта тема больше совершенно не будет меня беспокоить. Никогда.       Сесил разжал до боли впившиеся в руку пальцы. Кровь вернулась к запястью. Под чёрными буквами на коже расцвели потемневшие следы.       Карлос сделал глубокий вдох.       – О… кей. Мы ещё поговорим об этом, но сейчас мне надо бежать – я снова слышу этот звук! О котором я рассказывал! Я скоро перезвоню, и я люблю тебя, Сис.       – Погоди! Ты уже искал дверь, которая ведёт из пустынного мира обратно в наш? Карлос? Карлос!       Измерение – исключительно субъективный процесс. У каждого человека свои мерки, и по меркам Сесила, это был очень, очень тяжёлый год.                     Он не поверил, что Карлос вернулся, что он снова в Найт Вейле, снова дома, пока не сел на рассвете в кровати, чтобы ласковым касанием убрать со лба Карлоса прядь выгоревших, прекрасных волос, и c благоговением оставить на его лбу трепетный, хрупкий как покой поцелуй.                     Его кабель немного барахлил.       Обычное дело. Все кабели имели право иногда побарахлить. Особенно на его радиостанции.       Однако ни один кабель не имел права соединять его с Дезерт Блаффс.       – Это Кевин из ДезертБлаффс, – любезно оповестил голос на другом конце.       Сесил был готов к звонкому, приторному щебетанию Лорен Маллард, затаившемуся на грани его слуха, как капающая пеной с зубов бешеная собака, поджидающая прямо за углом. В последний раз, когда они пытались влезть в его эфир, он выкорчевал каждый их след из стен, дорог и рекламных брошюр своего города. То есть он и Найт Вейл. В основном всё-таки Найт Вейл. И, говоря юридически, СтрексКорп остался, просто претерпел основательный ребрендинг.       Был неподходящий момент вдаваться в детали.       – Мы знаем кто ты, Кевин, – огрызнулся Сесил. – И вот ещё что: от того, что тебе взбрело в голову называть…       Кевин издал звук, который мог означать радость, испуг, птичий вскрик, или всё вместе.       – Погоди, погоди, погоди, – взволнованно перебил его Кевин. Если бы голос мог прыгать на месте, его бы уже пробил пол. – Ты знаешь кто я?       – Ты говоришь с Сесилом, Кевин, – он закатил глаза. – Я отлично знаю кто ты.       – Сесилом, – задумчиво повторил Кевин, нарочито растянув гласную. – Нет, прости, никого такого не знаю.       – Что значит «никого такого не знаешь»? Вы с этой чёртовой корпорацией СтрексКорп не так давно пытались захватить НайтВейл!       –СтрексКорп? – его голос был на грани оскорблённого возмущения. – Это псевдо-дружелюбное корпоративное чудовище? Даже не упоминай их при мне!       Чем дольше Кевин говорил, тем больше Сесил чувствовал, что что-то… было не так.«Что-то не так» было вполне естественным чувством в присутствии Кевина, физическом и не очень. Это было чувство карабкающихся по твоей спине паучьих лапок, которые ты не мог стряхнуть. Чувство ключей, найденных там, где ты бы их никогда не оставил. Чувство горячего дыхания на твоей шее в пустой, закрытой машине.       Но в этот раз что-то было действительно, наипростейше, очевиднейше не так.       Очень скоро он понял, что именно.              Кабель забарахлил вновь. И вновь.              И вновь.       – Сесил? – позвал его молодой, ещё не сокрушённый временем и Улыбающимся Богом голос.       – Да, Кевин? Я здесь.       – Отлично! – Кевин с облегчением выдохнул. – Ты ненадолго пропал. А я даже не успел сказать тебе, потому что ты такой увлекательный собеседник, разумеется, но – можешь себе представить? – твоя первая фраза в моём эфире слово в слово совпадает с моей маркой! Каковы шансы, а? И, послушай, друг, не хочу так сразу хватать быка за рога, но связь между нами не очень надёжная. Так что, могу я узнать, что написано на твоей? Марке, я имею в виду.       На обратном конце сигнала и времени Кевин замер, в терпеливом, трепетном, хорошо знакомом ему ожидании. Сесил невидяще уставился на своё предплечье. Буквы были высечены в коже, как чужая эпитафия.       Он хотел спросить мерцающие над «Арби» огни или Пожилую Женщину Без Лица, Тайно Живущую В Твоём Доме, или хоть кого-нибудь, кто знал ответ. Другой ответ. Чтобы кто-нибудь снисходительно рассмеялся, и сказал, что всё гораздо сложнее, чем он способен себе представить. Но ответ, который знал Сесил, был прост – всё закончится так, как уже закончилось.       Может…       Может, небольшой мираж станет надеждой, до конца маячащей на горизонте. Обещание радости станет радостью само по себе.       Даже если последней.       – Кое-что глупое, – сказал Сесил.       – Мне потребуется немного больше информации, Сесил.       – Просто нелепица. Случайный набор слов. Что-то о сосисках.       – Ауч, – сочувственно отозвался Кевин. – Мне очень, очень жаль. Давай притворимся, что я тебя об этом не спрашивал, и никогда больше не поднимем тему твоей сосисочной марки вновь. Не то чтобы с ней было что-то не так! Но я знаю, такие слова могут очень повлиять на жизнь человека.       Сесил кивнул. Он не доверял своему голосу.       – Вот, например, моя марка: «Мы знаем кто ты, Кевин». На первый взгляд, она кажется такой ненавязчивой, такой не ёмкой. Но когда ты просыпаешься каждый день, глядя на своё правое предплечье и гадаешь: что она может означать? Кому она принадлежит? Почему этот самый важный в твоей жизни человек подобрал именно эти слова? Вот тогда марка начинается оставлять на тебе свой след. В моём случае хороший, конечно же! Я знал, что однажды никогда не буду одинок – в буквальном смысле этого слова – и я знал, что наверняка стану кем-то важным. Кем-то достаточно значимым, чтобы помочь своему городу, не меньше. И кто бы знал? Так и вышло! И этой вере в себя и неиссякаемой поддержки я обязан исключительно моей родственной душе, кем бы он ни был. Не могу дождаться, когда мы наконец встретимся!       Сесил вспомнил покрытые засохшей, потемневшей кровью пальцы, сдавливающие его горло.       – Я уверен, он будет рад встрече с тобой, – сказал он.       – А я тем более! Что насчёт тебя, Сесил? Ты уже встретил свою родственную душу?       – Я… да. Пару лет назад.       – Мои поздравления! – с неподдельным радушием сказал Кевин. – Расскажи, как всё прошло? Вы сразу узнали друг друга?       – Нет. Нет, не сразу.       – Что ж, наши ожидания не всегда совпадают с реальностью. И это нормально! –заторопился утешить его Кевин. – Я вот надеюсь, что моя родственная душа и его, хм, друзья? Коллеги? В общем, я надеюсь они знают меня по моим заслугам на радио. И что он будет на седьмом небе от счастья, узнав, что судьба и городской совет связали его жизнь именно с моей. Но иногда я волнуюсь: что, если я однажды не замечу знака «вход с собаками воспрещён», зайду туда с собакой, меня с позором выставят из магазина, и в один чудесный день какой-нибудь прекрасный, прекрасный мужчина остановится посреди дороги, укажет на меня пальцем и прогремит: «Мы знаем кто ты, Кевин». И добавит что-нибудь вроде «преступник!» или «нарушитель!», или «собачий контрабандист!». Я бы не хотел создать такое ужасное первое впечатление. Но даже если это произойдёт, я найду способ изменить его мнение обо мне на все сто восемьдесят градусов. Главное – это четвёртая или пятая глава, а не пролог.       – Я… я думаю, с таким настроем ты бы очень ему понравился.       – Понравлюсь, – знающе поправил его Кевин. – Но не будем загадывать наперёд. Сейчас у нас в Дезерт Блаффс есть проблемы поважнее – сначала нам нужно разобраться со СтрексКорп.       Кевин говорил, и Сесил слушал.       Что ещё он мог сделать?                     Оставайтесь с нами, ради гнетущего чувства в груди, от которого вам отныне навсегда будет не по себе.                     В доме стоял запах тыквенной лазаньи.       Сесил подсел к отдыхающему на диване Карлосу, переложил его руку на собственные плечи, и опустил голову ему на грудь. Это была не та поза, в которой можно услышать сердцебиение, но Сесил притворился, что вместе с теплом чужого тела, чувствует и размеренный стук. Это казалось уместным. Это отвлекало.       – Сис? Всё в порядке? – спросил Карлос, встревоженно, потому что знал ответ.       – Да. Не знаю? Зависит от того, кого спрашивать. Ты слушал сегодня радио?       – Не весь эфир, – признался Карлос.       Сесил кивнул. Карлос, немного поёрзав, опустил щёку на его голову. Между ними повисло молчаливое взаимопонимание. Сесил позволил себе закрыть глаза и попытаться забыть, что где-то существовать мир вне объятий Карлоса.       – Я не собираюсь делать это прямо сейчас, – сказал Сесил с осторожностью, похожей не столько на поступь по хрустящему льду, сколько на опасливую трусцу,– но я подумываю над одной идеей. Просто скажи, нравится она тебе или нет, потому что если я потрачу ещё несколько лет напрасно лелея её, а потом окажется, что ты против, или считаешь её глупой, или тебе всё равно, то это будет куда больнее, чем если ты честно скажешь об этом сейчас. Я на тебя не давлю. Твой отказ очень расстроит меня, и, может, немного разобьёт мне сердце, после чего я ещё несколько дней буду демонстративно ходить в угрюмом, скорбном настроении, но я не давлю. Будь честен.       Карлос рассмеялся тем удивлённым, тихим, и сладким смехом, который вырывался из него, когда Сесил делал что-то абсолютно чарующее.       И на короткий миг всё было хорошо, и ничто не могло их ранить.       – Хорошо, – Карлос кивнул. – Только не отнимай всё одеяло. Что это за идея?       Сесил оценивающе посмотрел на пустое место на своём правом предплечье.       – Я подумывал над одной татуировкой.