Искренне, твой Призрак
То, что он сделал, не было его сиюминутным желанием или слабостью. Это было настоящее искусство. Кровь брызнула на красивый мозаичный фон, тело свалилось в кучу на импортном ковре, и нож, очищенный от отпечатков, торчал из треснувшего черепа. Ничего не вдохновляло его больше так, как эти ночи. Желание написать о содеянном пришло к нему легко, так же как и желание убивать. Искусство было его утешением в жестоком и несправедливом мире. Красота была единственным светом, предлагающим искупление. Первое письмо-признание было написано, скорее, от отчаяния, было попыткой очистить собственную совесть, наспех нацарапанное на обратной стороне салфетки после обеда у Поуп Тейта, проскользнувшее в почтовый ящик, единственной Нью-Йоркской газеты, которую он смог вспомнить с ходу. Когда же его рассказ был опубликован, и наконец-то люди его оценили, пристрастие к славе стало медленно ползти вверх, питая жадных демонов его души. Итак, он снова занялся искусством. Снова. И еще раз. И еще раз. На следующей неделе было бы два года. Но на этот раз ему не хватало вдохновения. За какую бы музу он бы не цеплялся, она все равно медленно угасала. Вскоре он испугался, что совсем потеряет вдохновение. Без сомнения, он виноват был бы сам. Ведь он использовал, использовал и использовал ее, пока ничего не осталось. А все ради чего? Прежде всего, ради искусства, которое было еще далеко от совершенства. Он жаждал ощущения знакомого порыва, возвышенности, справедливости и красоты, жаждал очищения от собственных смертных грехов. И уж точно охота на него не приводила его в восторг. Каждый полицейский, начинающий заниматься его делом, сразу же спотыкался о собственные шнурки. Нельзя было сказать, что ему было легко, надо было все продумать. На месте преступления не оставалось ни одной улики, которая могла бы его опознать, а письма были либо отпечатаны на машинке, либо написаны его левой рукой. Он приходил и уходил, забирая душу, прежде чем снова скрыться в тени. Призрак, прозвал его мир. Значит, призрак, так оно и будет. Ну, не все время. Иногда он был просто Джагхед Джонс: человек, который жил в коттедже далеко от центра города и писал романы. Известный своим уединением, только разносчик пиццы действительно знал его адрес. Когда же Джонс проводил свои дни в городе, он всегда ходил в одно и то же место: местную кофейню рядом с газетой. Так было намного проще проследить за последними горячими новостями и заголовками газет, заставляющие его улыбаться.Призрак Снова Наносит Удар! Найден Новый Искалеченный Труп!
Джагхед нахмурился, глядя на черный отпечаток газеты. Вранье, не было никакого искореженного тела. Поэтапно. Аккуратно. Элегантно и продуманно. Вот какой была его работа. Новый репортер, принимавший его письма, Чак Клейтон, был человеком, который совсем ему не нравился. Они не понимали его, не то, что Филипп, но этот человек встретил свой печальный конец, так как приблизился слишком близко к нему, а Призрак редко любил компанию. Напротив него сидела женщина, изучавшая газету почти так же внимательно, как и он. Солнечный свет падал на ее волосы, как сияющий ореол. Ему хотелось протянуть руку, оттолкнуть все то, что заставляло ее выглядеть такой встревоженной и расстроенной. Обычно он никогда не разговаривал с незнакомцами, предпочитая наблюдать и ждать, но прежде, чем Джагхед смог себя остановить он услышал слова, слетевшие с его губ — Это безумие, да? Все эти …убийства? Ее зеленые глаза пронзили его насквозь, как будто она могла заглянуть в самые глубины его черной душонки. На мгновение Демон внутри него отступил, шипя под ее сильным взглядом. Наконец-то он снова почувствовал прилив вдохновения, желание творить вновь забурлило в его венах. Без сомнения, эта женщина была ангелом на земле, пришедшим только для него, освещая серые будни как маяк, своей красотой. — Так и есть. Никто не может поймать его, потому что он просто…ну, как следует из названия, — она смущенно рассмеялась, — призрак. Ее смех. Ему нужно было услышать это снова. Может быть, целую вечность, снова и снова, как пленка на повторе в проигрывателе. Только для него и ни для кого другого, запертой, как Рапунцель, чтобы ничто и никто не могло испортить ее чистую невинность. С дерзостью, которой он никогда раньше не испытывал, Джагхед пересел напротив нее. Это было так опьяняюще — быть так близко с ней. Он жаждал протянуть руку, быть нежным с ее фарфоровой кожей или, может быть, наоборот провести ножом поперек, наблюдая, как красная кровь окрашивает алебастр ее кожи. Расколется ли она, как старинная фарфоровая кукла, рассыплется ли в его грязных объятиях? — Странно это говорить, но я думаю, что то, что он делает, почти поэтично? — она продолжала говорить, и ему хотелось, чтобы она никогда не останавливалась. — Я имею в виду, что это конечно ужасно, он убивает людей, но то, как он это делает… это…по-другому. Странно и красиво. Он все так методично планирует, понимаешь? Она все поняла. Ангел понимал его, его искусство и его страсть. Конечно, мир наблюдал за ним, даря ему такое вдохновение в эти трудные минуты, что ради нее он готов горы свернуть. — Нет, я понимаю…. Я… тоже так думаю. Может быть, потому, что в детстве перед сном я читал Эдгара Аллена По, но ужастики это прямо по моей части, — он мягко улыбается и смотрит, как страх покидает ее глаза. Он хочет ее вернуть — Кстати, меня зовут Джагхед Джонс. — Бетти Купер! — лучезарно улыбается девушка, — вообще-то я тоже пишу для газеты. Жаль, что мне не посчастливилось заполучить эту историю в свои руки. Я знаю, что большинство людей думают, что она проклята после того, как Филипп вроде как… встретил действительно несчастливый конец, но это был бы мой большой прорыв. Я всегда хотела работать в криминальном отделе. — разводит руками Бетти, смущенно улыбаясь — А вместо этого пишет какой-то парень по имени Чак Клейтон? — он поднял бровь — сколько же задниц ему пришлось поцеловать, чтобы получить эту работу? Бетти закатила глаза и хмыкнула. — Он дружит с сыном главного редактора, поэтому получает все хорошие статьи, а я застряла почти на последней странице, — она покраснела и отвела взгляд, на мгновение смутившись. — Но ведь вы пришли сюда не для того, чтобы выслушивать мои жалобы о работе. Ох…мне так жаль, что пришло слышать мое нытье. Джонс задумался, если бы она чего-то захотела или попросила о чем-нибудь, он, несомненно, дал ей это. Колесики да шестеренки уже вращались, рассчитывая следующий ход. Чак вроде не сделал ничего плохого, насколько ему было известно, но человек с таким именем никогда не понял бы искусство. Он хотел разрушить его, превратит в грязь, но для этого у него было много других способов сделать это. Как мир мог отказать в просьбе простому художнику? В тот день они проговорили много часов. Джагхед запоминал каждый вздох, каждый взмах ресниц, каждое крошечное выражение ее прелестного лица. Когда кофе был слишком горячим, она подула на него четыре раза. Когда в полдень прозвенел звонок, она напевала вместе с ним, а если они говорили о чем-то интересном для нее, блондинка наклонялась чуть ближе, и их руки почти соприкасались. Телефон Бетти мягко зажужжал на столе, открывая заставку с лилиями. — Это твой любимый цветок? — спросил он. Бетти кивнула, заглушая звонок. — Ну да, лучшая подруга Вероника всегда покупает мне что-нибудь для себя в мой день рождения. Это смешно, но мило. Мои любимые — это голубые колокольчики. Она снова улыбнулась, но на этот раз ее улыбка дрогнула. — Извини, Джагхед, мне нужно идти. Я обещала маме, что позвоню ей сегодня вечером, но… ты думаешь, я могла бы… … Не колеблясь, он написал свой номер на салфетке и молча протянул ей. Она наклонилась и поцеловала его в щеку, прежде чем выбежать из здания. В душе парня вспыхнул огонь, а если бы кто-нибудь в кафе прислушался, то услышал бы визг демона. Джагхед Джонс уже знал, что прикосновение ангела очистит его порочную душу. Несколько ночей спустя, ему работалось намного легче, чем когда-либо. Женщина оставила окно открытым, такая невежественная и дерзкая ошибка, которая заставит ее заплатить самую высокую цену за все это. Он молчал, уже запомнив каждый скрип ее половиц, а она даже не закричала, когда нож коснулся ее горла. На это не было времени. В этот раз он был гораздо более деликатен с ней, чем с другими, когда усаживал ее гибкое тело в чайной комнате. Он наполнил ее чашку любимым напитком — импортным чаем с жасмином. Из проигрывателя разливалась знакомая мелодию, которую он тихо-тихо напевал про себя, когда так старательно вдевал и выдавливал иглу из ее тугой кожи. Внезапно, по иронии судьбы парень вздрогнул. Женщина, которая так отчаянно любила чай, не могла больше его пробовать. Все, что оставалось ему сделать это последние штрихи. Оторвав листок из ее блокнота, Джагхед нацарапал свою ночную историю, не забывая ни одной кровавой детали, сунул письмо в конверт, адресовав его Ангелу из Нью-Йоркской газеты. Он хотел, чтобы она написала бы его историю, а не какое-то жалкое чудовище Клейтон. Джонс шагнул вперед, сдергивая медальон с шеи своей жертвы, открыв старинное серебро, на него смотрели двое очаровательных детей с ярко-зелеными глазами. Они ей не принадлежали. Какие же гадости она совершала с ними, когда в этом тихом мире они не могли кричать? Из своей сумки он достал последнюю деталь. Одинокая белая лилия, была поставлена в центр дорогой хрустальной вазы. Лилия для его ангела. Теперь его искусство предназначалось только ей одной. Ему лишь оставалось надеться, что его письмо застанет ее в добром здравии.Дорогая Бетти, Я никогда раньше не делал ничего подобного. Но я надеюсь, ты простишь меня за мои дрожащие руки и попытки тусклой прозы. Ты воистину ангел, не испорченный миром. Жаль, что я не могу запереть тебя, моя дорогая, милая певчая птичка, чтобы ты пела нежные песенки только для меня. Но я не заслуживаю такой красоты в моей жизни. Я демон в человеческом обличии. Надеюсь, вам понравились лилии. Я знаю, что это твои любимые цветы. Искренне, твой Призрак