kiss me hard before you go

я лишь хочу, чтобы ты знал, детка, ты — лучше всех

из ресторана посреди городского парка вперемешку с громкими разговорами бывших старшеклассников и звоном посуды доносились тяжёлые басы каких-то популярных песен. в такт этим песням сменялись цвета, отбрасываемые прожекторами на деревья сквозь окна. игорь, сидя прямо на земле и прислонившись спиной к стене, смотрел на свет, как загипнотизированный. красный, жёлтый, зелёный, синий. красный-жёлтый-зелёный-синий. красныйжёлтыйзелёныйсиний. и так по кругу. игорь закрыл глаза, пытаясь абстрагироваться от звуков и цветов. а так же от вкусов, запахов и текстур. ему хотелось, чтобы ничего не было. вполне возможно, что он слишком сильно хотел, и ничего нет уже несколько минут. с того момента, когда там, в зале, в самый разгар выпускного вечера, серёжа перебил его впечатляюще длинную речь о совместных планах на университетскую жизнь одной короткой репликой: — игорь… я в москву уезжаю учиться. жилин и катамаранов — с самого начала. неловкий, смешной и всегда опрятно одетый серёжа был одним из немногих и определённо самым успешным из тех, кто смог приблизиться к странному и, казалось бы, не подозревающему о существовании какого-либо дресс-кода игорю ближе, чем на дежурное приветствие в коридоре. сам игорь искренне не хотел никому открываться просто потому, что не считал это необходимым. ему, вроде как, совсем не нужны были знакомые и уж тем более друзья. и в жилине он не видел ничего особенного: просто какой-то серёга, с которым он сидит за одной партой, ходит после школы в магазин за сухариками и у которого спрашивает ответы на контрольные и домашние задания. так продолжалось до середины восьмого класса. катамаранов к тому времени из «странного» превратился в «необычного», а потом и в «интересного» и даже «притягательного». он наладил отношения с одноклассниками и параллелью, даже завёл несколько хороших знакомых. но серёга жилин всё равно оставался серёгой жилиным. игорь и не заметил, как сильно привык к нему. он знал о серёге почти всё, а серёга о нём — почти ничего, хоть и очень старался узнать. и однажды судьба дала ему шанс в виде школьной дискотеки по случаю нового года. хиты две тысячи семнадцатого не впечатляли ни игоря, ни серёжу, поэтому в конечном итоге они, не сговариваясь, почти в одно время оказались в ближайшей курилке. кивнули друг другу, достали сигареты: игорь — winston, серёжа — ну чересчур хорошие и дорогие для восьмиклассника dunhill. однако игорь даже не удивился — у жилина всё было дорогим и хорошим. и для катамаранова он сам тоже был таким — дорогим и хорошим. игорь зацепился за эту мысль и внимательно посмотрел на серёгу, чьё лицо как раз подсветилось огоньком тлеющей сигареты. потом отвёл взгляд, затянулся и вдруг начал говорить. жилин широко распахнул глаза, не привыкший к тому, что его друг разговаривает без перерыва дольше нескольких секунд. говорил игорь обо всём, что его злило и радовало. о бесполезном давлении со стороны строгих и до зубовного скрежета порядочных родителей и о любимых вкусах мороженого. о семи тройках в четверти и о том, что с каждым днём солнце садится всё позже. об однокласснице зине кашиной, которая безрезультатно пытается понравится ему, и о кеше-инженере, которому он заклеил изолентой сломанные хулиганами очки. он даже решился рассказать серёге о том, как тонко он на самом деле чувствует, как морщится и пытается сдержать слёзы под песни группы кино от переизбытка эмоций, и как жалеет, что был таким нелюдимым, держал всё в себе и теперь вот — из него вырвался горький смешок — изливает душу серёге, даже не спросив, нужно ли ему это. — нужно, — сказал серёга, выждав немного, чтобы игорь пришёл в себя после исповеди. катамаранов хлопнул глазами и смущённо улыбнулся. то ли это атмосфера приближающегося праздника, то ли разговоры во время курения правда самые искренние, но этот вечер в любом случае перевернул их взаимоотношения. они стали буквально неразлучны, между ними как по щелчку пальцев исчезли все возможные неловкости. жилин, наконец, стал тем человеком в классе, которого спрашивали о состоянии игоря, когда тот не появлялся на уроках. а катамаранов летом перед девятым классом начал замечать странные, доселе незнакомые горьковато-сладкие ощущения, когда сидел с серёгой на крыше дачного дома жилиных под лучами закатного солнца. — игорь, а ты… чего тут делаешь? — от неожиданности игорь подавился слюной и сильно закашлялся, чуть не выплюнув все свои внутренности. отдышавшись, он ошарашенно оглядел нарушителя спокойствия снизу вверх, хотя уже по манере речи было понятно, что это кеша-инженер. — ну ты, блин, иннокентий, — откинув голову на стену, выдохнул игорь, — сам-то чего здесь забыл? — да я… так, — кеша уставился на носки своих коричневых ботинок, — пошёл воздухом подышать. — а, ну дыши, дыши, — игорь достал из кармана брюк пачку бонда с кнопкой, — а я, это… от жилина на дно залёг. приземляйся, — он похлопал по земле рядом с собой. парень поджал губы, но всё же подошёл ближе к игорю и неуклюже плюхнулся рядом с ним. про до этого идеальное состояние брюк и рубашки можно было забыть, но кеша видел, что игорю нехорошо, и был обеспокоен этим куда больше. — что-то случилось? вы поссорились, что ли? — спросил он, морщась от запаха сигаретного дыма. — он в москву уезжает, — у игоря защипало в глазах. так и знал, подумал он, что начнётся, если он вслух это скажет, — серёга в москву уезжает, в универ. на мента учиться. а я же думал, что… — он дрожащей рукой поднёс сигарету к губам, затянулся и на выдохе почувствовал подступающие слёзы. не хватало ещё перед кешей разреветься. — м-м, — обозначил начало фразы кеша, от беспокойства расчёсывая ногтями колени, — рано или поздно… такое должно было про… пре-взойти все ожидания. в смысле… игорь перестал слушать парня, как только понял, что тот на нервной почве начал путать слова. он искренне ценил попытку поддержать его, но все вещи, которые сбивчиво доносил до него кеша, он прекрасно знал сам. и то, что жилин не сказал ему раньше, потому что не хотел расстраивать, и то, что в москве лучше обучение и больше возможностей, и, конечно, то, что его, игоря, это никак не касается, потому что у него — своя жизнь, у серёжи — своя. — спасибо, кеш, — выдавил игорь, как только тот затих, потушил сигарету о стену и утёр слёзы рукавом рубашки, которая всё равно уже никуда не годилась. — мне-то за что спасибо… поговорить вам надо. — о чём? — игорь улыбнулся так, что у кеши от жалости заболело сердце. он с выражением вселенской скорби на лице пожал плечами. серёжа жилин, тем временем, сидел за столом в зале ресторана, уперевшись лбом в ладони и отчаянно цепляясь за остатки мыслей, которые не разлетелись к чертям собачьим под упругие биты. реакция игоря на новость об отъезде была ожидаемой. несмотря на это, время шло, а жилин всё никак не мог придумать, как ему поступить. он будто оцепенел. «игорь не хочет меня видеть» — уверял себя он, чтобы хоть как-то оправдать своё бездействие. он попытался отвлечься. поднял голову и огляделся. неподалёку от него, за соседним столиком, щебетали о чём-то таня и ричард. на танцполе нателла и её взрослый парень-студент самозабвенно целовались, не обращая внимания ни на дрыгающихся вокруг одноклассников стрельниковой, ни на учителей, которым, кажется, самим было не до этого. в углу зала сидел саша-журналист и глупо улыбался экрану телефона — переписывался со своей интернет-подругой. серёжа тоже невольно улыбнулся. как здорово, подумал он, что в этот вечер у всех есть кто-то рядом. «почему же ты не рядом с игорем?» — пытливо поинтересовался внутренний голос, и жилин вскочил, осенённый этой мыслью. если он сейчас не поговорит с катамарановым, он не поговорит с ним уже целую вечность. он уже не увидит его до тех пор, пока не закончит учёбу в университете. сколько жилин себя помнил, его всегда тянуло ко всему необычному. в раннем детстве он читал книжки о динозаврах, ядовитых растениях и алисе селезнёвой, а когда стал постарше — о серийных убийцах и психологии. поэтому сначала игорь со своими вечно растрёпанными волосами и незаправленной рубашкой интересовал серёжу как кто-то другой, не вписывающийся и не желавший вписываться в рамки окружающего мира; а потом — как сложная личность, за всеми поступками которой скрывалась какая-то глубокая причина, ему, жилину, неизвестная. чем старше они становились, тем ближе серёже хотелось подобраться к игорю. тот этого в упор не замечал, и вместо того, чтобы полностью открыться своему ближайшему знакомому, он понемногу открывался всем остальным. жилина это очень задевало: он считал, что имеет право знать об игоре чуть больше. иногда в его голову закрадывались очень неприятные мысли о том, что, может быть, катамаранов не видит в нём пример хорошего друга, и серёжа, ведомый этими мыслями, не спал ночами, рефлексируя и пытаясь понять, что он делает не так. в конце концов, как это обычно и бывает, всё разрешилось само собой, в курилке неподалёку от школы в день новогодней дискотеки. когда игорь разоткровенничался, серёжа слушал внимательнее, чем на любом из уроков; ему, казалось, никогда ещё не было так интересно. он понял, что проблема была не в нём. игорь сам как-то пришёл к тому, что серёге можно доверять, и теперь открывался для него со своей лучшей стороны. брал откуда-то билеты на все московские концерты русского андерграунда, делал стикеры в телеграме с шутками и смешными фотографиями жилина, а если тот заболевал, каждый день приходил к нему домой со своей старой классической гитарой и устраивал для друга концерты, которые серёжа обязательно снимал на телефон и выкладывал на свой закрытый инстаграм-аккаунт. благодаря игорю, жизнь серёжи заиграла новыми красками. он перестал гнаться за хорошими моментами — игорь делал каждый момент хорошим. три лета подряд они ездили на дачу к жилиным, гуляли там от рассвета до заката, а по ночам слушали музыку и тихо переговаривались о кино, обществе, астрологии и тому подобном. иногда серёжа смотрел на игоря, когда тот издевался над нейлоновыми струнами или поджигал очередную сигарету, и чувствовал прилив необъяснимой нежности. потом дома он у себя в голове эту нежность стремился чем-то обосновать, и в один осенний вечер, сидя за приставкой, пришёл к выводу, который полностью его устраивал. игорь — его лучший друг, и он благодарен ему за то, что привнёс разнообразие в его совершенно обыкновенную до этого жизнь. теперь ему хотя бы есть, что вспоминать. без игоря всё было бы не так. серёжа улыбнулся, отложил джойстик, откинулся на диванные подушки и закрыл глаза. как же ему повезло иметь такого замечательного друга, как игорь. серёжа выбежал из ресторана, и вечерний летний ветер тут же взъерошил ему волосы. парень поёжился — без пиджака было прохладно — и достал телефон с целью проверить, когда в последний раз игорь был онлайн в телеграме, и спросить, где он в данный момент находится. был(а) 3 часа назад — гласила равнодушная подпись под контактом «бешеный». жилин чертыхнулся. «где ты?» «игорь, где ты» «я же звонить начну» и он начал звонить, потому что не бросал слов на ветер. трижды выслушал серию гудков, трижды сбросил вызов на «абонент не отве-», трижды пожалел, что не установил на телефон «бешеного» приложение с отслеживанием геолокации. со своей непредсказуемостью игорь мог быть где угодно, в какой угодно ситуации. может, он уже от души наебенился самым крепким, что было в ближайшем ларьке, и валяется где-нибудь под деревом. может, его сбила машина. может, он упал в канализацию или с моста в тёмное парковое озеро. жилин уже начал паниковать, но внезапно совсем рядом послышалось тихое «гм-гм». — кешка, — выдохнул серёжа. конечно, это был кеша. всегда в нужное время в нужном месте. каким-то волшебным образом одно присутствие кудрявого паренька дарило чувство спокойствия. — игорь сам н-ни за что бы не сказал, — решительно настолько, насколько позволяла его социальная неловкость, начал кеша, поправив очки, — но ему оч-чень-очень нужно с тобой поговорить. он пошёл, — парень ткнул пальцем в направлении самой узкой тропинки, ведущей в глубь парка, — вон туда. «вон там» игорь бродил уже полчаса, слоняясь от дерева к дереву и стиснув зубы игнорируя вибрирующий телефон. он несколько раз порывался включить режим «не беспокоить», но понимал, что если не будет вибрации, он каждые пять секунд будет включать-выключать телефон, проверяя, переживает ли о нём серёга. вскоре, однако, телефон вибрировать перестал. игорю послышалось, что его кто-то зовёт. — игорь! игорь, не дури! катамаранов закатил глаза, остановился и развернулся, скрестив руки на груди. не послышалось — по дорожке бежал серёга, спотыкаясь чуть ли не о каждую кочку и корягу. наконец, он тоже остановился, приблизившись к другу на расстояние вытянутой руки. — игорь… — жилин тяжело дышал после незапланированной пробежки, — ты так больше не убегай, игорь. я уже всё самое страшное подумал, что только подумать можно было. — ты как меня нашёл? — катамаранову всё ещё было обидно и откровенно всё равно, как серёга его нашёл. в глубине души игорь крайне эгоистично надеялся, что его друг решит никуда не ехать. — кешка показал, куда ты пошёл. игорь, — жилин поднял ладонь в жесте «стоп», когда катамаранов открыл рот, чтобы что-то сказать, — прости меня. я знаю, что… должен был тебя раньше ввести в курс дела. но ты бы плохо отреагировал… ты и сейчас, правда, плохо отреагировал… но не суть! я всё к тому, что… меньше всего я хотел делать тебе больно. правда. а теперь получается, что тебе только больнее. потому что я завтра уезжаю… — игорь почувствовал, как земля уходит из-под ног. его надежды рухнули вместе с беззвёздным июньским небом, — там надо с квартирой разобраться, с документами, вся херня… ну ты понимаешь… катамаранов слушал вполуха после слов о том, что серёжа уезжает уже завтра. обиды не осталось совсем — остались только невыносимая тоска и сожаление. жилин всё ещё объяснял ему что-то о родителях, коренных москвичах и широких перспективах, а он словно в первый раз смотрел в его глаза. тёплые ореховые глаза серёжи, которые, кажется, за время их общения уже смотрели на него, игоря, со всеми возможными эмоциями. игорю хотелось писать стихи об этих глазах, хоть он совсем и не умел это делать. игорю, раз уж на то пошло, хотелось писать стихи о серёже жилине. в глазах снова защипало. было самое время взять себя в руки, но жилин всё ещё говорил, и игорь подумал, что было бы, если в один из летних вечеров лета две тысячи девятнадцатого он сказал бы серёже, что влюблён. серёжа бы, наверное, испугался. игорь сдержал улыбку — нет, точно бы не испугался. немного отстранился бы, конечно, но они бы всё равно дружили, а у катамаранова было бы на одну душевную боль меньше. «как всегда всё наперекосяк» — подумал он, всё ещё глядя в тёплые ореховые глаза. — игорь, ты уснул, что ли? — из бесконечного водоворота «бы» игоря вытащило потрясывание по плечу. он проморгался, повернул голову и уставился на серёжину ладонь, которую тот, не до конца понимая реакцию друга, поспешил убрать. у игоря в голове красно-жёлто-сине-зелёными буквами вспыхнуло — сейчас или никогда. не дав жилину благополучно спрятать руку в карман, он обхватил её своей ладонью. серёжа замер. и вдруг понял, что его снова накрывает необъяснимой нежностью. это была не благодарность, подумал он. захотелось хорошенько дать себе самому по башке чем-то тяжёлым. как он, серёжа жилин, истерично делающий скриншоты всех романтичных моментов в сериалах и составляющий плейлисты чуть ли не к каждой сцене своей и чужой жизни, мог не распознать такое простое человеческое чувство? игорь наблюдал за изменениями в лице серёжи. он успел двадцать раз пожалеть, что взял его за руку, и столько же раз спросить самого себя, как он будет выкручиваться. он уже хотел аккуратно отпустить запястье друга, но тот внезапно перехватил его ладонь так, чтобы им обоим было удобно. они посмотрели друг на друга. игорь понял, что серёжа бы не испугался. что всё действительно шло наперекосяк ровно до этого момента. «best friends with each other but always wished they were more» — пронеслось у него в голове. он втянул воздух через нос и наклонился вперёд. первый поцелуй вышел очень чувственным и коротким. отстранившись от серёжи, игорь несколько секунд боялся открывать глаза; боялся, что у него галлюцинации, и, подними он веки, перед ним будет только пустой парковый лес, но его опасения не оправдались: серёжа всё ещё был здесь, смотрел на их соединённые руки и что-то бормотал про себя, собираясь с мыслями. — что ж ты мне раньше не сказал, голубчик, — наконец сказал он вслух, слабо улыбаясь, — я же уезжаю. у игоря от «голубчика» подогнулись колени. вопрос, подумал он, был крайне неуместным. что будет, если притвориться, что он не понял, о чём говорит серёжа… он помотал головой. пора прекращать думать, как еблан, вести себя, как еблан. у него теперь есть причина. — я знаю, — прошептал катамаранов. — что уезжаешь. — я к тому, что тяжело будет, — серёжа осторожно поправил чёлку игоря, загораживающую его правый глаз. — знаю, — игорь совсем поник. он ни на секунду не переставал сожалеть о том, что молчал почти три года. три года! — мне стыдно, — признался он. и добавил: — я буду скучать. вместо ответа жилин обнял катамаранова, опустив подбородок на его плечо. ему тоже было стыдно. он тоже будет скучать. — ты пойдёшь встречать рассвет со всеми? — спросил игорь, сжимая серёжу так, как будто делает это в последний раз. его голос опять дрожал. серёжа ненавидел быть тем человеком, который заставляет игоря плакать. — нет, — тяжело выдохнул он, — я ещё не всё собрал. у меня поезд рано. но я провожу тебя обратно. до ресторана. вещи там оставил, тем более… а за тобой кешка присмотрит. — ладно, — всхлипнул игорь и второй раз за вечер вытер слёзы рукавом рубашки, — тогда пойдём. — пойдём. из ресторана слышалась какая-то попсовая заунывная песня, люди внутри танцевали медляк. игорь и серёжа стояли перед входом, не в силах перестать друг на друга смотреть. серёжа думал, как будет слушать самую грустную музыку во время сборов. игорь думал, как купит бутылку водки и выпьет её в одиночестве под «красно-жёлтые дни». — пора прощаться, — вздохнул жилин. игорь кивнул. — пишите письма, полковник, — невесело пошутил он. «полковник» широко улыбнулся, и катамаранов поцеловал его улыбающегося, чтобы запомнить, как это чувствуется, когда серёжа счастлив. разорвав поцелуй, они ещё немного постояли, не решаясь отпускать друг друга. — пока, игорь, — первым пришел в себя жилин, — береги себя. — я постараюсь, — кивнул игорь и в последний раз сжал серёжину руку, — пока. провожая взглядом удаляющийся силуэт серёжи, катамаранов подумал, что слишком много вещей никогда не будут прежними, и почему-то улыбнулся одними уголками рта. ничего страшного. всё будет хорошо. а лето — оно на то и лето, чтобы грустить.